Рут помотала головой.
– Видите? – крикнула Труди. – Мы прекрасно обойдемся без вас. Можете идти и покупать Уильяму его дурацкий трактор!
– Выходит, наши дома не застрахованы? – возмутился Фред.
Рут испуганно отошла в глубь сцены, а Нэнси, уперев руки в бока, метнула гневный взгляд на актеров.
– А что, у нас недавно было землетрясение? Или, может, пожары и наводнения не случаются только потому, что мы платим страховые взносы? Надеюсь, вы так не думаете?
– И то верно, – согласилась Труди.
Актеры смущенно потупились.
– Без костюмов нам не выиграть первый приз, – робко сказала Фейт.
– Как и без декораций. – Труди тоже уперла кулаки в бедра.
Члены труппы переглянулись, затем медленно собрались вокруг главного режиссера.
Элсбет топнула ногой и завизжала:
– Кучка идиотов! Тупицы, бездарности, недоумки и лавочники! Грубые, неотесанные пеньки! – Стуча каблуками, она направилась к выходу, но у двери обернулась и напоследок выплюнула: – Меня от вас тошнит! Видеть никого больше не желаю!
Элсбет так сильно хлопнула дверью, что в окнах задребезжали стекла, а с абажуров посыпалась пыль.
– Ладно, – сказала Труди, – начнем сначала.
– Я так и не задал свой вопрос, – заметил Бобби.
Труди скрипнула зубами.
– Задавай.
– Когда ты произносишь «Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю я![41]», где этот человек?
– Какой?
– Ну, этот, по прозвищу Пятно.
Наступил март. Стало жарко, горячие северные ветра швырялись пылью в развешанное на веревках белье и оставляли на карнизах тонкий слой коричневого песка. Уильяму Бомонту – Дункану, королю Шотландии – первая примерка была назначена на 11.30. Он поднялся на веранду Тилли в 11.23. Она проводила его в дом.
– Раздевайся.
– Хорошо.
Уильям долго возился с пуговицами. Тилли подала ему сорочку из ситца.
– Это и есть моя рубашка? – разочарованно спросил он.
– Это макет. Всегда так делают: добиваются идеальной посадки на макете, чтобы избавить заказчика от лишних примерок.
– Значит, она будет желтая, с кружевами, как мы договаривались?
– Да, да, все, как ты хотел.
Пройму пришлось поднять (руки оказались тонковаты), однако с линией воротника Тилли не ошиблась. Она заново сколола булавками плечевые швы, подогнала полноту рукавов, потом сняла рубашку-макет с Уильяма и вернулась к своему большому раскройному столу.
Уильям остался стоять на кухне в одной майке с разведенными в стороны руками. Тилли, зажав во рту булавки, склонилась над желтой материей и принялась колдовать при помощи мелка и иголки с ниткой. Когда она подняла глаза, Уильям сделал вид, что смотрит на светильник, и покачался взад-вперед, но потом вновь перевел взгляд на портниху и ее длинные, тонкие пальцы, которыми она пришивала кружево к воротнику. Закончив, Тилли помогла Уильяму надеть рубашку, походила вокруг него, нанося метки мелком. Ее прикосновения приятно щекотали ребра и позвоночник, отчего у Уильяма по коже побежали легкие мурашки.
– Уже выучил текст? – вежливо поинтересовалась Тилли.
– О да. Мне помогает Труди.
– Она относится к постановке очень серьезно.
– Очень, – кивнул Уильям и сдул челку со лба. – Пьеса невероятно сложная.
– Как считаете, у вас есть шанс на победу в конкурсе?
– Конечно, – уверенно произнес Уильям. – У нас все получится. – Он посмотрел на меховую оторочку кафтана, которым занялась Тилли. – Костюмы просто отличные.
– Не спорю, – улыбнулась Тилли.
Она кое-что переделала, и Уильям примерил кафтан. С довольным видом разглядывая свое отражение в зеркале, он спросил:
– Мы успеваем с костюмами?
– Все идет по плану, – ответила Тилли.
Уильям восхищенно огладил плотный узорчатый атлас, провел рукой по меху.
– Можешь снимать, – сказала Тилли.
Он покраснел.
Ночью Уильяму не спалось, поэтому он вышел на веранду, зажег трубку и устремил взор на залитую лунным светом крокетную лужайку, четкие белые линии теннисного корта, заново отстроенные конюшни и старый разломанный трактор – несколько крупных железяк под эвкалиптом.
За три недели до премьеры, после прогона первого и второго актов, Труди спросила:
– Мисс Димм, сколько у нас сегодня ушло времени?
– Четыре часа и двенадцать минут.
– Боже.
Режиссер закрыла глаза и с силой дернула себя за волосы. Труппа потихоньку начала расходиться – кто в кулисы, кто в гримерную, с нетерпением глядя на дверь.
– Так, актеры, вернитесь на сцену. Повторим все еще раз.
Потеть пришлось и в субботу, и в воскресенье, и всю следующую неделю. Наконец назначили просмотр костюмов. Тилли заметила, что Труди изрядно похудела, сгрызла все ногти, а из-за того, что она постоянно дергала себя за волосы, на голове появились проплешины. Труди постоянно бормотала текст пьесы, а по ночам во сне выкрикивала непристойные ругательства.
Сейчас она стояла перед труппой в замусоленном платье и непарных туфлях. Тилли сидела чуть позади с портновским сантиметром на шее и безмятежным выражением лица.
– Поехали, – скомандовала Труди. – Леди Макдуф!
Перл выплыла на сцену в пышном платье из атласа с огромным турнюром. Она напудрила и нарумянила лицо, на голове высился фонтанж с каскадом из кудрей, украшенных лентами. Красивое лицо обрамлял широченный стоячий воротник на проволоке, верхний конец которого упирался в фонтанж. На конце каждой складки гофрированного воротника блестела бусинка. Рукава в форме тыквы тоже были чрезвычайно пышными. Глубокое квадратное декольте спускалось до середины бюста, так что аппетитные груди соблазнительно выпирали из туго затянутого корсета. Мужчины с вожделением воззрились на Перл, ведьмы искривили губы в ухмылке.
– Костюм слишком тяжелый, – простонала Перл.
– Я так и задумывала, это мода семнадцатого века. Правда же, костюмер? – Труди обратилась за поддержкой к Тилли.
– Правда. Точно такие наряды в конце семнадцатого века надевали придворные аристократы, – подтвердила она.
– Мне трудно дышать, – пожаловалась Перл.
– Сидит великолепно, – прокомментировала Труди.
Мужчины закивали.
– Следующий – Дункан!
Уильям вышел из-за кулис. Густо напудренное, нарумяненное лицо с карминно-красными губами обрамляли огненно-рыжие кудри, на обеих щеках чернело по мушке. Голову венчала массивная золотая корона, инкрустированная изумрудами, напоминая Тадж-Махал. Вокруг шеи был повязан огромный кружевной бант, закрывавший грудь до пояса. Поверх кружевной рубашки на Уильяме был желтый атласный кафтан длиной до колена, отороченный мехом. Манжеты рукавов с глубокими заложенными складками свисали вровень с подолом кафтана. На ногах, обтянутых белыми шелковыми чулками, красовались ботфорты, широкие голенища которых были завернуты до икр. Уильям встал в элегантную позу и широко улыбнулся жене, однако она лишь спросила:
– А корона не свалится?
– Прикреплена к парику, – ответила Тилли.
– Теперь давай посмотрим, что удалось сделать с Макбетом.
Лесли выбежал на сцену в высокой конусообразной шляпе с закругленным кончиком, украшенной целым ворохом перьев. Шея и мочки ушей утопали в кружевном гофрированном воротнике. Полы широкой белой шелковой блузы спускались до колен и терлись об искусственные цветы, которыми были отделаны круглые штаны-ренгравы с многочисленными кружевными оборочками. На Лесли был бархатный алый жилет, алые чулки в тон и туфли на высоком каблуке с такими огромными бантами, что цвет туфель не поддавался определению.
– Идеально, – оценила Труди.
Труди обошла свою труппу, разглядывая актеров в костюмах эпохи барокко, собравшихся играть в шекспировской пьесе о честолюбии и убийстве, действие которой происходит в жестоком шестнадцатом веке. Они толпились на маленькой сцене, словно статисты из голливудского фильма, выстроившиеся в очередь в студийную закусочную, – вереница цветистых кафтанов с разрезами и пышных платьев, юбок с фижмами, огромных бантов, ремней через плечо и круглых шлемов с приклепанными полями, шляп с перьями и прическами, едва не задевавшими стропила. Белые, точно перепачканные мукой лица, на которых выделялись ярко-красные рты, казались портретами в обрамлении белоснежных круглых или высоких остроконечных воротников.
– Идеально, – повторила Труди.
Тилли с улыбкой кивнула.
31
У Тилли сильно затекли плечи и спина, руки ломило от боли. Кончики пальцев покраснели и распухли, в глазах щипало, под ними набухли мешки, растекшиеся почти до безупречных скул, однако она все же была счастлива, то есть почти счастлива. Пальцы вспотели и стали скользкими, поэтому она сделала себе поблажку: обшивая галуном красные мундиры солдат и отделывая кружевом дутые штаны из джерси-жаккарда, использовала гольбейновский стежок, хотя по правилам требовался обметочный. Закрепив нитку, Тилли собралась перекусить ее зубами, и в ее ушах зазвучал голос мадам Вионне: «Милочка, вы едите при помощи ножниц?»
Сержант Фаррат в красках описывал репетиции.
– Лесли-то хорош! Постоянно надувается от важности, всюду встревает, подсказывает реплики. Мисс Димм ужасно на него злится, ведь обязанности суфлера возложены на нее. Инспектор переигрывает, зато Мона очень хороша, она заполняет паузы, когда на сцене нет героев. У многих болит горло, заложен нос, мы мучаемся сенной лихорадкой, Элсбет не появляется на репетициях, а Труди все уже просто ненавидят. Из меня и то вышел бы режиссер лучше, чем из нее. По крайней мере, я хоть бывал в театре.
Тилли и сержант Фаррат привезли на репетицию охапку дутых штанов и бархатных кафтанов с отделкой из страусиных перьев. Жаркий северный ветер на улице завывал в проводах. Труппа выглядела испуганной и притихшей. Режиссер согнала актеров в глубь сцены за загородку из треснувших деревянных стульев и смотрела на участников пьесы остекленелыми глазами, под которыми залегли темные круги. Пуговицы на вязаной кофте Труди были застегнуты неправильно.