— Мама нажарила на завтрак блинчиков, — сказала я. — У Итана, видишь ли, первый день в школе. Все на благо Итана. И знаешь, что сделал этот поганец? — Я брякнула кисточку на стол. — Он рассмешил меня, и я забрызгала кленовым сиропом волосы и футболку. Пришлось вымыть голову с шампунем и переодеться. Так мне потом еще влетело за опоздание от миссис Хагерти. Убила бы скотину!
— Все хорошо, прекрасная маркиза! — пошутила Молли.
— Не смешно, — буркнула я.
— А чего он вообще ходит в местную школу? — спросила Молли, сосредоточившись на своих деревьях.
— А никто не знает, сколько ему с нами жить. Папа сегодня утром отвез его в начальную школу. Придется мне ждать до половины четвертого, чтобы забрать его.
Молли прыснула:
— Он хоть не прихватил с собой того уродского болванчика?
— Нет, — сказала я. — Он сказал, что Мистер Негодник любит поспать допоздна.
— У него точно не все дома, — сказала Молли. — Неужели он верит, что болванчик живой?
— Этот мелкий фигляр пытается убедить МЕНЯ, что он живой, — сказала я. — Шутник нашелся.
Молли прищурилась:
— Так ты не веришь в это?
— Что-что? Верю ли я, что Мистер Негодник живой? — воскликнула я. — Нет, конечно же.
Тем вечером я ужинала у Молли. Ее папа был в очередном длительном путешествии. Марджи, домработница, которая всегда остается с Молли, когда ее папа в отъезде, заказала нам пиццу-пепперони с парой салатов, а на десерт было мороженое.
Была ли я рада? Пожалуй, да. Пицца-пепперони — моя любимая. Но главное — мне не приходилось сидеть за одним столом с Итаном.
После ужина мы с Молли сидели за ее ноутбуком, просматривая последние сплетни на страничке нашей школы. Спальня Молли почти такая же маленькая, как моя новая комната. Одну стену Молли целиком, от пола до потолка, покрыла своими рисунками, и это поистине впечатляет.
— Угадай, кто завтра принесет в школу своего болванчика? — спросила я.
Молли покачала головой.
— А он не боится, что ребята примут его за чудика?
Я пожала плечами.
— Мне этого не понять. Думаю, он просто хочет внимания.
— Папа говорит, что уже где-то видел болванчика Итана, — заметила Молли. — Только не может вспомнить, где.
— Не будем об этом, — пробормотала я и взглянула на часы. Почти половина девятого. — Мне пора домой, писать это чертово эссе. И так я у миссис Хагерти на дурном счету.
— Ого. Глянь-ка, — проговорила Молли, вперившись на монитор. — Фотки Синди Сигел с ее вечеринки на той неделе. Божечки… Не могу поверить, что она это выложила. Если ее родичи их увидят…
В итоге я провела у Молли еще час. Затем я поспешила домой писать эссе. Его надлежало сдать уже завтра, и я знала, что мне нельзя напортачить.
Мама и папа сидели в гостиной, смотрели какой-то фильм. В доме пахло попкорном. Они каждый вечер едят попкорн. Дескать, он низкокалорийный, вот только они хряпают его огромными мисками!
Я хотела было подняться по лестнице в мансарду… но тут вспомнила, что это больше не моя комната. Так что я развернулась, прошла по коридору и вошла в свою каморку для шитья.
Включила свет — да так и ахнула.
— О не-е-ет…
Мой плакат.
Мой плакат с «Черепаном».
Стеклянная рамка была разбита.
На полу я увидела зазубренные осколки стекла.
Я застыла в дверях, не в силах сделать больше ни шагу. Мой взгляд был прикован к битому стеклу.
И тут я увидела длинный разрыв на середине плаката. Он был разорван напополам. А лицо Баззи… оно отсутствовало. Его просто выдрали.
Сердце колотилось у меня в груди. Внезапно меня охватило холодом, словно комната превратилась в лед.
Я заморгала, пытаясь избавиться от этого зрелища.
И тут мой взгляд остановился на портрете Фиби. Я снова ахнула при виде красных усов, намалеванных на морде собаки. И красных клякс на ее глазах.
— У-у-у-у-у! — Я так сильно сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони.
Я сделала глубокий вдох. Потом еще один. Но не могла успокоиться.
— Это последняя капля, Итан, — пробормотала я сквозь сжатые зубы. — Это не смешно. Это подло и жестоко.
Я повернулась и вышла из комнаты, направляясь к лестнице в мансарду.
Что я собиралась делать? Не знаю. Я не могла мыслить трезво. Перед глазами стояли намалеванные красные усы. Я буквально видела все в красном цвете!
Мне хотелось разорвать Итана пополам — как он разорвал мой плакат.
Я протопала вверх по лестнице, по-прежнему сжимая кулаки.
— Это уж слишком, — бормотала я. — На этот раз ты зашел слишком далеко.
Я ворвалась в комнату, темную, за исключением слабого света от маленького ночника на полу. И чуть не споткнулась о ворох грязной одежды, сваленной прямо посреди ковра.
Пинком отбросив с дороги джинсы, я подлетела к кровати Итана.
— Итан?..
Потребовалось время, чтобы глаза привыкли к тусклому серому освещению. И тогда я увидела болванчика, растянувшегося на кровати, положив голову на подушку.
— Итан?..
В кровати его не было.
Что?
Из ванной комнаты внизу до меня донесся шум льющейся воды. Я поняла, что Итан, видимо, принимает душ.
На мгновение я застыла на месте, сжимая и разжимая кулаки.
А потом отпрянула назад, когда болванчик зашевелился.
Его голова дернулась. Мистер Негодник резко сел. Голубые глаза со щелчком открылись.
Безобразный болванчик устремил взгляд на меня.
И прошептал хрипло:
— ТЫ МНЕ НЕ НРАВИШЬСЯ, БРИТНИ!
11
У меня перехватило дыхание. Я отпрянула и ударилась о стену.
Болванчик смотрел на меня с гнусной усмешкой. Затем он медленно откинулся на подушку.
«Этого не может быть!» — говорила я себе.
Но это было. Здесь происходило что-то ужасное.
Итан внизу. Болванчик садится сам по себе.
И он ГОВОРИТ!
И он НЕНАВИДИТ МЕНЯ!
На дрожащих ногах я отлепилась от стены. Я не сводила взгляда с Мистера Негодника. Его глаза оставались широко раскрытыми, пялясь в потолок. Но он больше не двигался.
Я заковыляла к двери. Споткнулась о джинсы на полу. Тяжело дыша, добралась до лестницы.
«ТЫ МНЕ НЕ НРАВИШЬСЯ, БРИТНИ!»
Хриплый шепот болванчика до сих пор звучал в ушах.
— Ты не живой! — закричала я, перепрыгивая через две ступеньки за раз. — Ты не можешь быть живым!
Я не могла держать это в себе. Я была слишком напугана. Я должна рассказать маме и папе.
Я ворвалась в гостиную. Там царила темнота, не считая мерцания телеэкрана. Родители всегда гасят свет, когда смотрят кино.
Они сидели рядышком на диване, держа на коленях миски с покорном. Когда я влетела в комнату, мама подскочила. Она попыталась поймать свою миску, но та опрокинулась на пол. Попкорн брызнул во все стороны.
— Бритни, ты напугала меня! — воскликнула мама. — Погляди, что я из-за тебя наделала!
Папа поставил фильм на паузу и, прищурившись, посмотрел на меня.
— Ради Бога, что стряслось?
— Я… я… — заикалась я. — Что-то… — Я хватала ртом воздух.
Папа подтащил меня к дивану. Я плюхнулась рядом с мамой.
— Ты вся дрожишь, — сказала мама. — Ты заболела? Тебя лихорадит?
— Это все… болванчик, — выдавила я наконец. — Болванчик Итана.
Они уставились на меня.
— Это безумие, — проговорила я. — Понимаю. Но я говорю правду. Он живой. Он действительно живой!
Мама обняла меня рукой за плечи.
— Сделай глубокий вдох, Брит, — тихо сказала она. — В твоих словах нет никакого смысла.
— Давай сначала, — велел папа. — Мы не понимаем, что ты говоришь. Что там с болванчиком Итана?
Я набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула.
— Мой портрет Фиби. Он… он испорчен! А мой плакат «Черепана» разорван надвое. Я поняла, что это дело рук Итана. Ну и побежала к нему.
— Твой плакат? — перебила мама. — А ты уверена, что рамка просто не упала со стены?
— Я уверена, — отрубила я. — Вбегаю я в комнату Итана. А его там нет. Он был в душе. Но… болванчик. Он… он СЕЛ!
Я заметила, как мама с папой переглянулись. Мама прижала руку к моему лбу.
— Нет у меня жара! — завопила я и оттолкнула ее руку. — Выслушайте меня. Болванчик сел сам по себе. И он заговорил. Он сказал: «Ты мне не нравишься. Бритни». Я это не придумываю. Он мне так и сказал.
— Ты заснула, — сказал папа, потирая подбородок. — Тебе приснился кошмар. Помнишь, как ты когда-то ходила во сне?
— Папа, мне тогда было три годика! — закричала я. — Я не спала! Я только что вернулась от Молли. И сна у меня ни в одном глазу.
Я вскочила на ноги, дрожа всем телом.
— Вы будете мне верить или нет?
Мама похлопала по диванной подушке:
— Сядь, Брит.
Я помотала головой и скрестила на груди руки.
— Как прикажешь тебе верить? — сказал папа. — Это же безумие.
— Болванчик не разговаривал, — добавила мама. — Итан сыграл с тобой шутку. Он, видимо, сидел под кроватью. Или притаился в чулане.
— Сдается мне, ты слишком много времени проводишь у Моллоев, — сказал папа. — С Дикарем Моллоем и его чудными куклами. Они и заронили тебе в голову бредовые фантазии. — Он пожал плечами. — Может, тебе не следует так часто видеться с Молли?
— Что-о? — взревела я. — Я что, должна лишиться лучшей подруги из-за этого злобного маленького паскудника?
— Не называй его злобным маленьким паскудником, — возмутилась мама. — Он твой двоюродный брат. Он член семьи. И он нуждается в нашей помощи.
— Нам нужно, чтобы ты повзрослела, — сказал папа. — От диких выдумок про оживающего болванчика никому пользы не будет.
— Папа, я это не выдумала, — проговорила я дрожащим голосом. Руки снова сжались в кулаки. Я чувствовала, что выхожу из себя.
Я до боли закусила губу. Ни за что при них не расплачусь.
— Я знаю, это звучит бредово, — проговорила я, — но болванчик живой. И он — зло!
Они вытаращились на меня, как на сумасшедшую.
Я развернулась и выбежала из гостиной. Влетев в свою комнату, я захлопнула за собой дверь.