– Выведи этого чухана на свет божий, Соха, – приказал Пастор, выходя из машины. Расправив на солнце плечи, добавил: – Вон к той яме его, «быка»...
Мурена, увидев полуобвалившийся погреб, почувствовал, как ноги стали ватными. Опустив, как примат, длинные руки, он на полусогнутых ногах добрел до ямы и умоляюще посмотрел на Пастора. После первого вопроса задавать второй было страшно и, как казалось Мурене, бесперспективно. Все равно произойдет то, что должно произойти. Мурене сейчас хотелось только одного – жить. Догадка о том, что он сделал что-то, что шло вразрез с планами вора, пришла сразу. Сейчас оставалось лишь вымолить прощение любой ценой. Мурена был готов рассказать все, что угодно. Позади него зияла темнотой и пахла гнилью и нечистотами яма, перед ним человек, которого боялись и уважали все городские криминальные деятели. А он между тем и другим, весь в «косяках» и... без «понятий».
– Не нравишься ты мне, бродяга, – буркнул Пастор, взгромоздившись на капот «марковника» вместе с ногами. – Авторитетных людей не чтишь, не ведаешь, что творишь. Видно, отжил ты на этом свете...
– Пастор, гадом буду, если против твоей воли специально чего делал!.. – взмолился Мурена. – Сделаю все, что хочешь!
– Что же ты хозяина так быстро продал? – Пастор оскалился, от чего ситуация для Мурены стала выглядеть еще более ужасно. – Сука ты, а не товарищ. За хозяина подыхать нужно, в рожу врагу плевать, кровью захлебываться, а быть верным до конца. А ты что творишь? Сопли развесил. В соплях ли твоих дело, фраер? Если я тебя решу кончить, то твои слюни здесь не помогут. Зачем же брюхом землю шлифовать?
Мурена замолчал, но его левая нога дрожала в колене. Он как мог старался совладать с этой собачьей дрожью, но ничего не мог поделать. От унижения и обиды за свою немощь Мурена залился краской и опустил глаза.
– Пастор, он сейчас боты закусит или обоссытся... – тихо заметил Соха, стараясь не спугнуть царящую атмосферу.
– А ничего страшного. Пусть ссытся, – разрешил Пастор. – Он же не боялся хату судьи подламывать. Ему тогда мочиться нужно было. А он настолько туп, что даже бровью не повел, когда судейское барахло перетряхивал, а сейчас – трясется, как паралитик. Фраерок, ты слышишь? – Пастор повысил голос. – Я к тебе обращаюсь! При слове «фраерок» ты, сука, должен уже «хвостом» пыль поднимать. Потренируемся. Ну-ка, встать на четыре кости...
Мурена, в надежде, что ослышался, посмотрел на вора.
– На колени, сука!..
Подчиненный Тимура рухнул на четвереньки как подкошенный.
– Вот так и стой, пока я с тобой разговаривать буду. – При этих словах Соха вспомнил зону в Горном, словно и не освобождался... – Так, я продолжаю. Бояться меня тебе нужно меньше, чем судью, у которого ты сегодня шухарил. Я тебя просто грохну – и все. Это быстро и не больно. А вот судья тебя, паря, в зону определит. А с твоими понятиями по нынешней жизни тебе останется только место у параши на тюрьме да пидорской барак на зоне. И «харить» тебя будут все, кому не западло. А это пострашнее смерти.
Мурена понял, что теперь ему уже не стать тем, к чему он стремился. Теперь каждый будет знать, что он как последний петух стоял на карачках и вилял задницей. И это известие, как вода, проникнет всюду – и в колонию, случись там побывать, и на волю. Стоит только захотеть Пастору.
– Двум царям служить нельзя, знаю... – проговорил вор, рассматривая свои ладони. – Но ты не служивый, ты – «шестерка», а потому и уважения к тебе никакого. Я оставлю тебя жить, если скажешь, кто тебя направил в хату на улице Гоголя, что ты там искал и остальные подробности. Только быстро. Капот холодный, а стоять мне лень...
Через минуту Пастор владел всей информацией. Первый вопрос, который пришел ему в голову, был вопрос о Тимуре. Зачем он, не ставя в известность его, Пастора, ищет общак? Ответ напрашивался сам собой – он хочет найти его быстрее Пастора и воспользоваться им в игре с ним. Как-то теперь неубедительно звучали возмущения Тимура на «стрелке» у Театра музкомедии. И как-то к месту «приложилась» малява Сома из тюрьмы – «Сука рядом». Да и налет на дачу смотрящего выглядел уже по-другому.
Теперь все для Пастора стало возвращаться на свои места. Но он не мог в это поверить. Некоторые вещи для него были святы и незыблемы. Он был воспитан старым законником Степным и поэтому смотрел на жизнь его глазами. Кому же тогда верить, если...
Соха посмотрел на вора, и ему самому стало страшно. Тот был серее тучи. Сдвинув брови, он продолжал рассматривать свои руки. Глубокие морщины рассекли его лоб, сойдясь на переносице. Соха уже давно не видел Пастора в таком состоянии. Даже тогда, когда менты «подломили» общак, он выглядел более живым, нежели сейчас...
– Поехали, – жестко бросил он в сторону Сохи и соскочил с капота.
– А с этим полупидором что делать?
Пастор молча подошел к продолжающему стоять на четвереньках Мурене и ногой столкнул его в яму. Он не сказал ему ни слова, прекрасно зная тип этих людей – тому сейчас проще исчезнуть из города, нежели проговориться Тимуру обо всем, что с ним произошло. Такие будут жить не желанием отомстить, стереть с лица земли всех, кто при этом присутствовал, а надеждой на то, что ни Пастор, ни Соха никогда об этом не проговорятся.
Мурена, сидя в зловонной яме, дождался, когда стихнет звук двигателя отъехавшей машины, и, пачкая в дерьме и гнилой капусте одежду и руки, стал выбираться наружу. Это получилось у него только с третьей попытки. Если бы он знал, что в темноте этой ямы лежат, прикрытые куском рубероида и придавленные комом земли, семьсот семьдесят тысяч долларов, то он боготворил бы Пастора, столкнувшего его сюда, как бога. За эту сумму Мурена готов был вытерпеть и не такое унижение. Он бы уехал отсюда далеко-далеко, где никто и никогда не «предъявил» бы ему за то, что тот стоял на четвереньках и махал «хвостом». Но Мурена брел прочь от этой ямы, отряхивая с одежды грязь и высматривая ближайшую лужу, чтобы отмыться. Он был в шаге от своего счастья, но вместо этого искал лужу...
Зайдя в здание РУБОПа и предъявив удостоверение, после чего охранник с «кипарисом» на боку уважительно отшатнулся в сторону, Антон поднялся на третий этаж. Здание отстроили специально для антимафиозного ведомства в девяносто четвертом году, сразу после формирования структуры, и после этого оно ежегодно ремонтировалось, обновлялось и оттого хорошело год от года. Это, пожалуй, было единственное ведомство в городе, на которое администрация не жалела денег и высококлассных специалистов по отделке и евроремонту.
Струге шел по витым лестницам, разглядывая кованные вручную перила, стеновые панели, подвесные потолки, и вспоминал убогие помещения своего суда – с затертыми за много лет и ставшими полукруглыми от миллионов ног ступенями, стенами, покрашенными в цвет, как в психушке, и косые кабинетные двери с незакрывающимися замками. Свою дверь Антон закрывал, слегка приподнимая и подпирая плечом. Даже если бы он оставлял секретарю Алле ключ, то она ни за что не смогла бы запереть дверь.
Увиденное в кабинетах и вовсе поразило судью. В каждом из них стояло по два-три компьютера последней модификации, принтеры, сканеры, сейфы... Антон с усмешкой вспомнил, что его председатель уже год пытается выклянчить в Департаменте юстиции хотя бы один факс и еще пару компьютеров к имеющимся трем, для судей. О сканере речи не шло, потому что даже ксерокс был один и разрешение им воспользоваться нужно было получить у администратора, который отвечал за его заправку. Вот так – суды существуют столько же, сколько существует человечество, а обеспечиваются так, словно на них ставят эксперимент по экономии элементарных достижений человеческой мысли. РУБОП по возрасту в сравнении с властной структурой – безмозглый зародыш, но обеспечивается так, что Струге, увидевшего все это изобилие, стало даже немного стыдно за свою нищету и убогость.
Кабинет Земцова – заместителя начальника РУБОПа – находился в глубине коридора. Его дверь со скромной «табличкой» – листом формата А-4 с указанием данных хозяина кабинета, знали все криминальные авторитеты города, области и региона. Ибо именно Александр Земцов, пожалуй, самый скромный и спокойный человек во всем этом блистающем великолепием здании, занимался лидерами организованных преступных группировок. В отличие от некоторых своих коллег он всегда носил костюмы спокойных тонов, галстуки повязывал по великой необходимости и никогда не повышал голос ни в своем кабинете, ни в здании. Зато когда дело доходило до решительных действий, все менялось. Земцов зажигался тем бесноватым огоньком, который свойствен сильным личностям. По его внешнему виду было трудно понять – потерпел он фиаско или выиграл. От него веяло уверенностью, мнимым безразличием, и любой, кто заговаривал с ним впервые, моментально чувствовал, что человек находится на своем месте.
Антон познакомился с ним почти на заре становления организации, которую именовали еще не «Региональное управление по борьбе с организованной преступностью», а – «Региональное управление по организованной преступности». Антон, человек четких формулировок и правил, постоянно цеплял Земцова за живое: «Так кем ты там управляешь, Саша? Впервые вижу такую наглость – узаконили! Наверное, еще и по отделам разбили, да, Земцов? Вот, пожалуйста, отдел по вымогательствам, начальник – Никола Питерский, вот отдел по бандитизму, начальник – заслуженный вор в законе Гога Ереванский. А ты каким отделом рулишь, Зема?» Он имел право так шутить, меж ними давно завязалась дружба, полноте которой мешали лишь пресловутые служебные взаимоотношения и предвзятости. Так уж повелось в нашем «великом и могучем...».
Зато когда вывески перевесили, Земцов тут же позвонил судье и закричал в трубку:
– Езжай, езжай – посмотри! А то – «узаконили»!..
Постучавшись в тяжелую деревянную дверь, от чего стук приобрел какое-то цокающее, унизительное звучание, он толкнул ее от себя. В кабинете шла работа. Александр Земцов сидел за столом и курил, а напротив него сидел добрый молодец ростом с Добрыню Никитича и взглядом Соловья-разбойника, которого пару минут назад несколько раз ударили палицей по голове. Глаза ничего не выражали, взгляд был бессмысленным, как и сама, очевидно, жизнь задержанного. Увидев Струге, Земцов приветливо махнул рукой, словно делал гребок, и потянулся к телефону. Показав Антону на кресло напротив себя, он бросил в трубку «уведи» и обратился к задержанному. Земцов умел делать несколько дел сразу, хотя славы, как Цезарь, по причине своей скромности и порядочности, не достиг. Но, казалось, он к ней и не рвался. Он просто делал дело на своем месте. Задержанному он бросил: