— Послушай, ты, сукин сын! Я к числу ваших вояк не принадлежу — заруби себе на носу! Я штатская. И ваши поганцы не смеют тронуть ни гроша из того, что я заработала своим потом и кровью. Просек, мерзавец?
Стэн тяжело вздохнул. Ну чего она разбушевалась? Ему деньги ее — до одного места. Кроме того, он не меньше ее был смущен тем, что только что произошло. Что нашло на эту женщину?
— Все нормально, я со всем согласен, — пробормотал он примирительно.
— Насколько я понимаю, — сказала Сент-Клер, — ты видишь себя в роли моего спасителя. Опомнись, приятель! Еще кто кого будет спасать! Это я сделала так, что на половине кораблей таанского торгового космического флота импульсные повторители непрестанно жарят в эфир закодированные сигналы SOS. А здесь я закрутила по‑настоящему большое дело. Мне есть что предъявить как вклад в борьбу с врагом. Сам видишь, среди моих посетителей чертова уйма генералов и адмиралов…
— Знаю, знаю, — кивнул Стэн, — мы получили шифрованное сообщение от тебя.
— Какую шифровку? О чем ты говоришь? У тебя что — крыша поехала? Какая такая шифровка от меня? Когда ее получили?
Тут до нее все дошло. Стэн с улыбкой любовался ею: даже сейчас, с отвисшей от удивления челюстью, она смотрится на пять с плюсом.
— Давай начнем все с самого начала. Во‑первых, нам пора познакомиться. Если кто‑нибудь еще хоть раз назовет меня Горацио, Горри или любым именем на букву «Г», я вырву мерзавцу язык. Меня зовут Стэн. Позволь шаркнуть ножкой и на этом покончить с формальностями знакомства. А теперь куда мы можем улизнуть отсюда, чтобы поговорить спокойно, без помех?
Сент-Клер намеревалась сказать что‑нибудь очень умное и очень язвительное. В ее сознании мелькнуло целых шесть вариантов оскорбительной реплики, которая поставит на место этого нестерпимого ублю… Впрочем, он же вовсе не тот, кому предназначаются стрелы ее испепеляющего остроумия! Что же…
То, что в офисе Сент-Клер стоял старый канцелярский стол из музея древних вещей, было весьма кстати.
Видавший виды стол, наверное, не удивился тому, что произошло на нем в следующие минуты.
Разумеется, он не предназначался столярами для такого, но это периодически происходило на нем — тысячу лет тому назад.
Глава 37
Его звали Чаппель.
До самого последнего времени он работал посадочным диспетчером в одном из самых оживленных имперских космопортов. Подобно большинству диспетчеров, он был очень молод и работал на износ. Такие сгорают к сорока годам. Но, в отличие от большинства диспетчеров, он все свое существование посвящал космопорту. Даже в нерабочее время бродил или по территории порта, или по окрестным холмам. Не было ни одного строения в порту, которое он бы не облазил, не изучил от и до. Чаппель хвастался — правда, только самому себе, поскольку был патологически застенчив, — что, если радар, лазерные системы наведения и все прочие хитроумные космопортовские системы вдруг разом выйдут из строя, он, Чаппель, способен посадить любой корабль, используя свои мозги и переговариваясь с пилотом. Потому что знает порт и посадочные площадки так досконально, что может представить их с любой точки и под любым углом, а значит, способен дать предельно точные советы любому пилоту — и при любых атмосферных условиях.
Но особенно гордился Чаппель парой своих голографий. Одна изображала личную космическую яхту Императора «Нормандия» в момент посадки на «его», Чаппеля, посадочную площадку. А вторая была объемным портретом Его Величества — с автографом властителя. Чаппель бесконечно гордился тем, что благополучно посадил яхту своего кумира и повелителя. Надо ли говорить, что «автограф» Императора на портрете был воспроизведен копировальной машиной — и раздача тысяч таких портретов входила в программу очередной парадно-показательной поездки Его Величества.
Однако Чаппель свято верил в то, что его заслуги замечены и ему воздано по способностям — ибо факт был налицо: его внезапно повысили и перевели в главный космопорт Прайм-Уорлда.
С первого же дня на новом месте работы он занялся привычным «самообразованием», которому предавался на прежней службе, а именно: стал повсюду совать нос. Возможно, новое руководство неправильно истолковало его страстный интерес к познанию всех закоулков секретного объекта. Или же его любопытство и впрямь производило впечатление опасной мании или усердия не по уму. Так или иначе, ему в мягкой форме предложили уйти в длительный отпуск — «ваше место, разумеется, остается за вами»… Словом, намекнули, что он работает слишком интенсивно — и, возможно, ему было бы неплохо проконсультироваться у хорошего специалиста-психолога.
Чаппель с трудом справился с желанием заехать в физиономию начальнику, который сделал это вкрадчивое предложение. Впрочем, не исключено, что шеф прав — касательно чрезмерной преданности делу. А вот насчет того, что Чаппелю следует полечить мозги, — тут они махнули. Ладно, он согласен на отпуск.
Как раз в это время агенты Сулламоры вышли на Чаппеля, обнаружив в его биографии некоторые интригующие моменты.
Отлично отдохнувший Чаппель готовился вернуться на работу, когда ему домой по факсу пришло сообщение, что его отправляют в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Этакая иезуитская форма увольнения. У Чаппеля хватило духу видеодировать в управление космопорта и осведомиться о резонах подобного решения.
— Разглашение причины в вашем случае запрещено.
Хорошенькое дельце! Запрещено. Кем и почему? Кто подложил ему свинью? И кто облечен правом выгнать его в шею — напустив туману на причину? Какое беззаконие! Никто не смеет! Никто… разве что сам… Тут Чаппель невольно поднял глаза на улыбающийся со стены портрет Императора.
Но почему?
Да ведь вряд ли у Императора на тысяче планет найдется подданный более преданный, чем Чаппель! Разве не он, черт возьми, спас «Нормандию», обреченную разбиться при посадке!
Чаппель несколько часов неподвижно просидел в своей крохотной квартирке — таращась на портрет Его Величества. Он даже не покосился на скудную трапезу, появившуюся в окошке кухонного распределителя, — дневной рацион военного времени. В его жизни произошло что‑то непонятное, неправильное.
Чаппель решил посетить библиотеку. Быть может, стоит побольше узнать о своем кумире — Вечном Императоре.
За время его отсутствия в его квартирке кто‑то побывал.
Он заметил это не сразу. Лишь через несколько часов после возвращения. Император на портрете, который прежде так улыбчиво глядел на Чаппеля, теперь взирал на него с улыбкой саркастической, жестокой. И огонек в его глазах был не доброй искоркой Великого Кормчего, а сатанинским блеском бессердечного шутника, вздумавшего разыграть дурную шутку с самым лояльным из своих подданных. Да, именно так. Очевидно, он глубоко заблуждался насчет Императора. Все прочитанное о многовековой жизни этого человека рисовало его отнюдь не добреньким вселенским отцом народов.
Чаппель ощущал, что и теперь его знание о Вечном Императоре далеко не полное. Хотелось понять его до самого донышка.
Позже ему опять показалось, что в его отсутствие квартиру кто‑то снова навестил — и внес изменения в портрет Императора. Теперь это было лицо самого Сатаны, опаленное сардонической ухмылкой.
Каким же дураком он был! Он принес бы бо́льшую пользу Империи, если бы позволил «Нормандии» разбиться в тот приснопамятный день!
В ту же ночь Чаппель впервые услышал голоса.
Глава 38
Килгуру предстояла рутинная встреча — третья за день. От него требовалось одно: проникнуть в однокомнатную квартирку своего агента и спокойно дождаться его прихода. Когда тот вернется домой и оправится от сюрприза, Килгур извинится перед этим человеком, которого он будет называть одним из лучших агентов таанской контрразведки (он всех так называет в лицо), за то, что он некоторое время не контактировал с ним. Дескать, его перебрасывали на важную оперативную работу — и вообще, время трудное, работы много, но теперь он, старший офицер спецслужбы Фохш, вновь намеревается активизировать работу одного из лучших своих агентов.
Все остается по‑прежнему. Агент должен и впредь доносить о любых антитаанских настроениях на заводе, где он работает, и — что особенно важно — докладывать, как эти настроения сказываются на производительности труда. Эта информация в рамках военного времени не менее важна, чем дальнейшее производство империума‑X, который используется в качестве щита против АМ‑2.
Есть, однако, приятная новость: Килгур рад сообщить, что руководство уполномочило его повысить небольшое вознаграждение, которое выплачивалось агенту. А когда война закончится победой над Империей, труды столь преданных граждан будут отмечены соответствующими медалями и орденами, ибо, не участвуя в боевых действиях, они тем не менее боролись на невидимом фронте и всемерно обеспечивали приближение радостного дня победы.
И так далее, и тому подобное.
Разумеется, не имело смысла открывать глаза бедолаге-агенту, для кого он собирает информацию на самом деле. Побережем его сердечко. Если парень желает быть стукачом на своих коллег и служить верой и правдой таанской спецслужбе — Бога ради, Килгур ничего против не имеет, только поддержит.
Итак, Алекс поднялся по пожарной лестнице, ловко снял скользящую раму окна с запора, приподнял ее и проник внутрь квартиры. Было бы здорово, кабы у этого агентика в заначке нашлась бутылочка чего-нибудь крепкого. «Руководители шпионской сети тоже люди, — думал Килгур, — им тоже хочется порой промочить глотку».
Он быстро отыскал полупустую бутыль с чем‑то вроде соевого вина. Брезгливо поморщился, но сделал несколько больших глотков, расхаживая по квартире, заглядывая во все углы и руками в перчатках машинально переставляя предметы и возвращая их на место, заглядывая в ящики, вороша бумаги.
Отвинтив крышку настольной лампы, Килгур печально поцокал языком. Потом привинтил крышку и поспешно направился к окну, предварительно позаботившись, чтобы все предметы в квартире остались на тех же местах, где он их застал.