ми венерианской тирании.
Уллен с сомнением посмотрел на него.
— Это свутшит невешливо... но не скасал бы, что я много расмышлял на эту тему. Вероятно, вы хотите скасать што война скоро контшится?
— Да, нашей победой.
— Та-та, „попета”, но веть это только слово. История покасывает, што войны, выигранные са стшет тшисто военного преимущества, слушат основой тля роста милита-рисма и реваншисма в путущем. По этому вопросу я могу порекомендовать вам отшень хорошее эссе, написанное Тшеймсом Коллинсом. В полном вите оно пыло опуплико-ванно в тве тысятши пятитесятом готу.
— Мой дорогой сэр!
Уллен повысил голос, оставляя без внимания тревожный шепоток Джонни.
— Што ше касается попеты — потлинной попеты, то почему пы вам не опратиться к простому нароту Венеры и не заявить: „Какой нам смысл враштовать. Тавайте лутше поковорим...”
Последовал удар кулаком по столу и невнятная ругань.
— Ради всего святого, Торнинг. Разбирайтесь с ним сами. Пят вам пять минут.
Торнинг подавил смешок.
— Доктор Уллен, мы попросили бы вас рассказать то, что вы знаете о дезинтеграторе.
— Десинтекраторе? — Уллен недоуменно коснулся пальцем щеки.
— Вы о нем рассказали лейтенанту Брюстеру.
— Хм-м-м... A-а! Вы про „тесориентирующее орушие”. Я о нем нитшего не снаю. Марсианские историки несколько рас упоминали о нем, но они тоше нитшего не снали... я потрасумеваю, с технитшеской точки срения.
Рыжеволосый физик терпеливо кивнул.
— Понимаю вас, понимаю. Но что именно они сообщили? К какому виду оружия оно относилось?
— Ну-у, они коворили, што это орушие саставляет металл расшататься на тщасти. Как вы насываете силы, саставляющие тшатицы металла тершаться вместе?
— Внутримолекулярные силы?
Уллен задумался и медленно произнес:
— Наверное. Я запыл, как это насывается по-марсиански... помню, што слово тлинное. Но, в люпом слут-шае... это орушие... расрушает эти силы и металлы рассыпаются в порошок. Но тействию потвершены лишь три металла: шелесо, копальт и... у неко такое странное насфание!
— Никель, — мягко подсказал Джонни.
— Та, та, никель!
Глаза Торнинга заблестели.
— Ага, ферромагнитые элементы. Могу поклясться, тут замешано осциллирующее магнитное поле, чтоб я стал венерианцем. Что скажете, Уллен?
Марсианин вздохнул.
— Ах, эти невосмошные семные термины... Потоштите, польшую часть моих знании оп орушии я потчерпнул в рапортах Хокела Бека о „Культурной и Социальной Истории Третьей Империи”. Это товольно польшой трут в тридцати четырех томах, но я всекта считал его товольно посретственным. Его манера ислошения...
— Пожалуйста, — перебил его Торнинг, — оружие...
— Ах, та, та! — Уллен поудобнее устроился в кресле, скривившись от усилия. — Он говорит оп электришестве, которое колеплется тута и сюта отшень метленно... отшень метленно, и его тавление... — он беспомощно замолчал, с наивной надеждой взглянув на хмурое лицо адмирала. -Я тумаю, это понятие оснашает „тавление”, но я не снаю, это слово отшень трутно перевести. По-марсиански это свутшит как „крансарт”. Это мошет помошт?
— Мне кажется, вы имеете в виду потенциал, доктор Уллен! — Торнинг громко вздохнул.
— Пусть путет так. Снатшит этот „потенциал” тоше меняется отшень метленно, но его перемены как-то синхро-нисированы макнитисмом, который... хм-м... тоше исме-няется. Вот и все, што я снаю, — он нерешительно улыбнулся. — А теперь я пы хотел вернуться к сепе. Натеюсь, теперь все путет в порятке?
Адмирал не удостоил его ответом.
— Вы что-нибудь поняли из этой болтовни, доктор?
— Чертовски мало, — признался физик, — но это дает нам одну-две зацепки. Можно, конечно, извлечь что-нибудь из книги Бека, но на это мало надежды. Скорее всего, обнаружим лишь повторение того, что слышали сейчас от доктора Уллена. Скажите, на Марсе сохранились какие-нибудь научные труды?
Марсианин опечалился.
— Нет, токтор Торнинг. Они все пыли унитштошены кальнианскими реакционерами. Мы на Марсе совсем расотшаровались в науке. История покасывает што наут-шный прокресс не ветет к стшастыо, — он повернулся к молодому землянину. — Тшонни, пошалуйста, пойтем.
Мановением руки адмирал Корсаков отпустил их обоих.
Уллен сосредоточенно водил взглядом по плотно исписанной странице, останавливался, вписывал слова. Потом поднял глаза и тепло улыбнулся Джонни Брюстеру, который недовольно покачал головой и опустил руку на плечо марсианина. Брови молодого землянина сдвинулись еще больше.
— Уллен, — с трудом произнес он, — у тебя назревают большие неприятности.
— Та? У меня? Неприятности? Но, Тшонни, это неверно. Моя книга прекрасно протвигается вперет. Первый том уше оконтшен и после некоторой шлифовки путет готов к петшати.
— Уллен, если ты не сообщишь правительству исчерпывающие данные о дезинтеграторе, я не отвечаю за последствия.
— Но я расскасал все, што снаю.
— Не все. Этих данных недостаточно. Ты должен постараться вспомнить еще что-нибудь, Уллен, ты должен.
— Но веть снать то, тшего не существует, невосмошно -это аксиома. — Уллен, опершись о подлокотники, попрямее уселся в кресле.
— Да знаю я, — губы Джонни страдальчески скривились. — Но и ты должен понять! Венериане контролируют пространство; наши гарнизоны в поясе астероидов уничтожены, на прошлой неделе пали Фобос и Деймос. Сообщение между Землей и Луной прервано и один Господь знает, как долго сможет продержаться лунная эскадра. Сама Земля едвц-едва способна защититься, а бомбить ее теперь примутся всерьез... Ну же, Уллен, неужели ты не понимаешь?
Растерянность во взгляде марсианина усилилась.
— Семля проикрывает?
— Ну конечно!
— Токта смиритесь. Это путет логитшеским завершением. И сатшем вы, сумасшетшие семляне, все это сатеяли?
Джонни заскрежетал зубами.
— Но если у нас будет дезинтегратор, мы победим.
Уллен пожал плечами.
— Но, Тшонни — это ше так утомительно, выслушивать отни и те ше старые попасенки. У вас, семлян, голова рапотает только в отном направлении. Послушай, может пыть ты потшуствуешь селя лутше, если я потшитаю тепе немного ис своей рапоты? Это пойтет на польсу твоему интеллекту.
— Ладно, Уллен, ты сам на это напросился. Тебе некого винить. Если ты не сообщишь Торнингу то, что он хочет знать, тебя арестуют и будут судить за измену.
Последовало недолгое молчание, потом Уллен произнес, слегка заикаясь:
— Меня... са исмену? И ты топускаешь, што я моку претать... — историк сдернул очки и принялся трясущимися руками протирать стекла. — Это неправта. Ты пытаешься запугать меня.
— О, нет, я-то нет. Это Корсаков считает, что ты знаешь больше, чем говоришь. Он уверен, что ты или набиваешь себе цену, или, и это его больше устраивает, что ты подкуплен венерианами.
— Но Торнинг...
— Торнинг не всемогущ. Ему впору подумать о собственной шкуре. Земное правительство в моменты потрясений не может похвастаться рассудительностью, — неожиданно на глаза его навернулись слезы. — Уллен, должно же быть что-то, что ты забыл. Это не только тебе надо -всей Земле.
Уллен задышал тяжело, со свистом.
— Они стшитают, што я спосопен торговать своими ■наутшными поснаниями. Вот какими оскорплениями платят они мне са порятошность, са мою наутшную принципиальность? — от ярости голос его охрип, и впервые за все время их знакомства Джонни смог постичь разнообразие древнемарсианских выражений. — Рас так, я не проис-несу ни слова, — заявил ученый. — Пусть они сашают меня са решетку, пусть расстреляют, но этого оскорпления я не сапуту никокта.
В его глазах читалась такая непоколебимость, что у Джонни поникли плечи. Замигала сигнальная лампочка, но землянин даже не шевельнулся.
— Ответь на сигнал, Тшонни, — мягко попросил Уллен. — Они явились са мной.
Мгновение спустя в комнате стало тесно от зеленых мундиров. Лишь доктор Торнинг и двое его спутников выделялись штатскими костюмами.
Уллен силился подняться на ноги.
— Госпота, я нитшего не скашу. Я уже слышал, што вы пришли к вывоту, што я протаю свои снания — протаю са теньги, — он плевался словами, — такого мне еще не говорили. Если вам уготно, вы можете арестовать меня немет-ленно, я не скашу Польше ни слова... и я отсасываюсь иметь тело С семным правительством в тальнейшем...
Офицер в зеленом мундире шагнул было вперед, но Торнинг движением руки отстранил его.
— Ну и ну, доктор Уллен, — весело произнес он, — стоит ли так кипятиться? Я просто пришел поинтересоваться, не вспомнили ли вы какой-нибудь дополнительный факт. Любой, хоть самый незначительный...
С трудом, опираясь на подлокотники, Уллен тем не менее держался твердо и прямо. Его ответом было лишь ледяное молчание.
Доктор Торнинг невозмутимо присел на стол историка, взвесил в руке толстую стопку страниц.
— А-а, так об этой работе мне говорил молодой Брюстер? — Он с любопытством поглядел на рукопись. — Что ж, вы, конечно, понимаете, что ваша позиция может заставить правительство все это конфисковать.
— Та?
Волна ужаса смыла выражение непримиримости с лица Уллена. Он подался вперед, потянувшись к манускрипту. Физик отбросил прочь слабую руку марсианина.
— Руки прочь, доктор Уллен. О вашей работе я сам теперь позабочусь, — он зашуршал страницами. — Видите ли, если вас арестуют за измену, то ваша писанина станет криминалом.
— Криминалом! — Уллен уже не говорил, а хрипел. -Токтор Торнинг, вы сами не понимаете, што говорите. Это... это мой величайший трут. — Его голос окреп. — Пошалуй-ста, токтор Торнинг, верните мне мою рукопись.
Физик держал ее возле самых дрожащих пальцев марсианина.
— Только если... — начал он.
— Но я нитшего не снаю!
На побледневшем лице историка выступил пот. Голос срывался:
— Поготите! Тайте мне время! Тайте мне восмошность потумать... и пошалуйста, оставьте мою рапоту в покое.
Палец физика больно уперся в плечо марсианского историка.