Преступление и обвинение
Дорога была неровная, машину подбрасывало, и всякий раз Самураю приходилось стискивать зубы, чтобы не вскрикивать от боли, потому что, дай он себе волю, ему пришлось бы орать непрерывно.
Сиденье под ним сделалось мокрым, на коврике под ногами собралась лужица крови. Поглядывая в зеркало заднего обзора, Самурай видел там отражение машины, увязавшейся за ним. Водитель вполне мог оказаться каким-нибудь доморощенным сыщиком, хотя не исключалась и такая возможность, что он просто ехал в том же направлении.
Самурай попытался прибавить скорость и не сумел. Не только из-за боли. Мешали короткие провалы памяти и потемнение в глазах. Так было недолго и в кювет съехать. Приходилось ограничиваться пятьюдесятью километрами в час.
Машина нагнала «Вольво» и теперь шла рядом. Это был «Фольксваген». Повернув голову, Самурай посмотрел на водителя. Тот крикнул в открытое окно:
— Помощь нужна?
Самурай отрицательно покачал головой.
— Ты весь в крови, чудак. Тебя взрывом задело?
Доброхот не собирался отставать. Ведя свой «Фольц» параллельным курсом, он смотрел то на дорогу, то на Самурая. Это раздражало. Хотелось даже открыть окно тоже, выставить пистолет и хотя бы припугнуть навязчивого водителя, если не убить.
Самурай махнул рукой: проезжай дальше. Водитель кивнул, но отстал не сразу. Некоторое время он продолжал ехать чуть ли не вплотную. Самурай увидел, как мужчина поднес к уху мобильник и что-то произнес туда и только потом начал притормаживать, делая это постепенно, словно желая разглядеть номерной знак на багажнике «Вольво».
«Полицию вызывает, — понял Самурай. — Чтоб тебя! Куда ведет эта дорога? Блин, карту не посмотреть, не вижу уже ни хрена. Сейчас ведь возьмут. Что делать?»
В голову пришел только один способ. Присмотрев подходящее место, Самурай повернул руль вправо и съехал на поле, ощетинившееся желтой стерней. Его сразу затрясло и закидало так, что он больше не стал сдерживаться, а завопил благим матом. Но ехать по дороге дальше было нельзя. В любой момент спереди или сзади могли появиться патрульные автомобили, и тогда пришлось бы объяснять в полиции, каким образом он очутился во взорванной БМВ, кто застрелил двух человек на дороге и что он, Самурай, делает в машине убитых.
С трудом удерживая руль одной рукой, он открыл дверь и сбросил пистолет на землю, не найдя в себе сил стереть отпечатки. Если найдут, то все равно кровь осталась, по ней владельца установят. А владелец вот он, полумертвый, на водительском сиденье болтается. Если бы не ремень, то уже свалился бы. Крови, наверное, ведро потерял. Похоже, конец. Глупая смерть какая-то. А что, бывает умная? Это когда уходишь в ясном уме и при памяти, с сознанием выполненного долга и правильно прожитой жизни. Но не так, не в бреду, не в страданиях и не в отчаянии.
Хватит с меня, решил Самурай и надавил на тормоз. Это было импульсивное и совершенно лишнее движение. «Вольво» уже несколько минут никуда не ехала, заглохнув на пашне с озимыми. Самурай не заметил этого, потому что его качало и без всякой езды. Черное поле кружилось вокруг него и вместе с ним — вместе со всей планетой, уплывая в черноту космоса. Самурай уронил голову на спинку кресла. У него не было ни сил, ни желания бежать, он даже пальцем не мог пошевелить. В странном благостном оцепенении сидел он, ожидая смерти, но жизнь не собиралась отпускать его так легко и безболезненно.
Вместо смерти в «Вольво» заглянул спецназовец с автоматом наизготовку, потом еще один и еще. Самурай хотел послать их куда подальше, но и этого не мог. В его распоряжении остались только мысли и чувства. Мысли были о том, что спасти его уже не успеют. Чувства были смешанные, но в общем-то гадкие. Главным ощущением была беспредельная тоска.
С тоской этой Самурай пришел в себя и увидел, что находится в больничной палате, под капельницами, весь невесомый и пропахший лекарствами. На дереве за окном почти не сохранилось листьев, а те, что еще держались на ветках, полностью утратили цвет, уже не багряные и не золотистые, а белесые, мертвые.
«А я вот жив, — подумал Самурай с некоторым удивлением. — Кажется, повезло. Или наоборот».
— Оклемался? — спросил его мужчина, расположившийся у окна сразу на двух стульях, чтобы было куда вытянуть ноги.
Перед собой он держал сборник кроссвордов. Даже при беглом взгляде на него угадывался оперативный сотрудник полиции, хоть прямо сейчас в сериале снимай: короткая стрижка, короткая куртка, недобрый взгляд.
Самурай открыл рот и не сумел выдавить ни звука, настолько сильно пересохло горло. Он показал пальцами на губы. Оперативник позвал медсестру, подождал, пока та напоит Самурая, потом спросил:
— Говорить будем?
— О чем?
— Кто тебя взорвал? Где ствол, из которого ты их пришил? Ну и ряд других вопросов. Отвечать все равно придется.
Самурай медленно качнул головой из стороны в сторону. Он лежал на подушке с руками поверх одеяла и смотрел на опера снизу вверх. Тот нагнулся, упершись ладонями в колени:
— Кто был с тобой в машине? Труп женщины. Кто она?
— Не знаю, — сказал Самурай.
— Врешь. Все ты знаешь.
— Я мимо проезжал. Можно еще воды?
— Нельзя, — отрезал оперативник. — Потом, когда скажешь. Ты был в той «бэшке», угнанной, кстати. Из тебя полкило железа вытащили.
— Мимо проезжал, — стоял на своем Самурай.
— А пистолет?
— Какой пистолет?
— «Глок», — сказал оперативник. — Думал сбросить по пути? Не вышло, гражданин Константинов. Следы-то на поле остались. Следы, они всегда остаются. Сколько веревочка ни вейся…
— Пистолет в машине был, — с усилием выговорил Самурай. — Чужой. И машина чужая. Пить!
— Пить, значит. Не жирно будет, Константинов? Ишь, разлегся в больничке! Лечи его за государственный счет, пои, корми…
Продолжая говорить, опер сорвал с Самурая одеяло и теперь давил ему ладонью на перебинтованную грудь, вызывая каждым толчком ошеломляющий приступ боли. Он что-то спрашивал, угрожал, сулил, уговаривал, опять угрожал. Самурай выдерживал пытку, сколько получалось, а потом отключился.
На следующий день его караулил другой опер, и этот тоже спешил раскрыть преступление по горячим следам, но с тем же успехом. А потом возле больничной койки появился следователь Черепицын, раскрыл на коленях папку и сказал:
— Ну что, поработаем, Константинов? В принципе, и так все ясно, так что запираться бессмысленно.
— Если ясно, то чего спрашивать? — проворчал Самурай.
Он устал от допросов и бесконечных перевязок, требовавшихся взамен бинтов, пропитавшихся кровью. Он смотрел на следователя, а сам думал о том, как бы сбежать из больницы, пока не упекли в следственный изолятор, откуда уже не вырваться.
— Нужны показания, — пояснил Черепицын. — Они будут получены в любом случае, не сомневайтесь. Но лучше, чтобы добровольно.
— Кому лучше? — спросил Самурай.
— Тебе, Константинов, тебе.
— А вот мне кажется, что тебе, Черепицын.
Следователь прищурился.
— Дерзишь, Константинов? Напрасно. Вот отправлю в СИЗО, там ты очень скоро сговорчивым станешь. Шелковым сделаешься, Константинов. Будешь проситься на допросы, лишь бы не гнить в камере вонючей. Знаешь, по сколько человек там сидит? Как селедок в бочке.
— Понятное дело, — невесело усмехнулся Самурай. — Вы им там все условия создаете, чтобы дела поскорее раскручивать да навешивать.
— Не без того, Константинов, — подтвердил Черепицын. — Поэтому давай обойдемся без этой тягомотины. Ты даешь показания и дожидаешься суда здесь, в больничке. Отсюда прямо на зону. Там, конечно, тоже не сахар, но зато воздух чистый и нравы не звериные. Живут люди. А в тюрьме, случается, вешаются. Очень уж муторно.
— Я перетерплю, — сказал Самурай.
— Отказываешься, значит, сотрудничать со следствием?
— Не отказываюсь. Но рассказывать мне нечего.
Самурай думал, что сейчас следователь начнет бередить ему раны, но ошибся. Черепицын закрыл свою папочку и встал.
— Не будем пороть горячку, — сказал он. — Даю тебе три дня на размышления, Константинов. Цени мою доброту. Чистая постель, уход, лечение, питание какое-никакое. Но эта райская жизнь кончиться может. Думай, Константинов, думай. Ты на идиота не похож. Не можешь не понимать, что улики против тебя железные. Начиная с угона БМВ и заканчивая пистолетом с твоими отпечатками.
— Говорил же… — начал было Самурай.
Следователь остановил его нетерпеливым жестом:
— Не надо мне тут пургу мести. Все твои оправдания белыми нитками шиты. Я тебя посажу, Константинов. По-плохому или по-хорошему. Надолго или по минимуму. Сам выбирай. Только не ошибись. Второго шанса не будет.
Черепицын ушел, а в палате снова появился опер, очень похожий на предыдущих, хотя, возможно, действительно один из них. Он с вопросами не лез, смотрел что-то в мобильнике, ожесточенно разминая челюстями жвачку. Когда батарея в телефоне села и он отправился искать зарядное устройство, Самурай совершил попытку к бегству.
До этого он уже два дня учился ходить заново, ковыляя по коридору под присмотром полицейских и делая это преувеличенно плохо. Теперь он умудрился добраться по переходу в соседний корпус и уже спускался в вестибюль с регистратурой, когда был пойман на лестнице оперативником. Тот, недолго думая, зарядил Самураю в челюсть. Это было ошибкой. Самурай пригнулся, и оперативник пересчитал все ступеньки лестничного пролета, по которому скатился.
Однако побег все равно не получился. Самурай был пойман и водворен на место. А потом истек срок, отведенный Черепицыным.
— Что скажешь, Константинов? — спросил он, качнувшись с пятки на носок и обратно.
— Еще подумать надо, — сказал Самурай.
— Врешь. Ты бежать надеешься. Силенок поднакопил? Это правильно. Очень скоро они тебе понадобятся. Ты переезжаешь, Константинов.
— Когда?
— Сегодня. Так что лафа кончилась. Теперь у нас с тобой другой разговор будет.