Пообещав это, следователь Черепицын улыбнулся. В улыбке этой читалось что угодно, только не доброжелательность.
Глава пятнадцатаяШконка и трюм
Человек, привыкший к свободе, обычно теряется, когда его этой самой свободы лишают. Одни впадают в ступор, другие истерят, третьи ломаются и теряют лицо. Арест и неволя — это так неожиданно, так незнакомо, так страшно… Сколько ни храбрись, сколько ни прикидывайся, а все равно в душе заноет, когда посадят в тесный «воронок» и повезут из этой жизни в жизнь другую, непривычную, незнакомую, суровую.
Ты едешь, и смотришь в оконце, и видишь мир в клеточку, и вдруг с тоской понимаешь, что сейчас все отдал бы за право просто пройтись по этой улице, под этим дождем, перепрыгивая через лужи, заглядывая под дамские зонтики, отогревая озябшие руки в карманах.
Вот в чем смысл жизни. В том, чтобы жить и радоваться. Так радуйтесь же, пока есть такая возможность!
Пока не отняли…
В СИЗО у Самурая забрали все, кроме одежды. Обыскивая, доходчиво объяснили, что отныне он никто и звать его никак. Вручили скатку вонючего матраса с торчащими клочьями ваты и, поминутно утыкая носом в стену, погнали в камеру. Там ему указали шконку, дали полчасика осмотреться, а потом позвали за стол и принялись расспрашивать, за что его, кто он и чем присутствующих порадует. Самурай сказал, что он не клоун и веселить никого не намерен. Нашелся среди сокамерников один неприятный тип, который взялся доказывать новичку обратное. Пришлось тыкнуть ему кулаком в пятак, а потом еще немного помахаться с теми, кого исход поединка не устроил. В результате в камеру ворвались надзиратели, с удовольствием отдубасили Самурая и поволокли его в карцер.
Только там он понял, что задирали его умышленно, как раз для того, чтобы появился повод упечь его в так называемый штрафной изолятор. Он представлял собой тесную холодную каморку с открытым всем ветрам оконцем под потолком. В зарешеченную отдушину дуло. Было так холодно, что пар шел изо рта.
Сокамерником Самурая оказался здоровенный амбал с приплюснутым, как у африканца, носом и шишковатым черепом, покрытым многочисленными шрамами. Представился он Каракумом, на Самурая посмотрел с недоброй ухмылкой, после чего снова развалился на полу, оставив немного свободного пространства у холодной бетонной стены.
— Переступишь через мои копыта или грабли, убью, — предупредил он таким тоном, будто речь шла о чем-то будничном. — Вышак мне так и так светит. Я на днях двух бакланов замочил. Если станешь третьим, мне хуже не будет. Выше вышки уже ничего нет.
Самурай на это ничего не сказал, опустившись на корточки рядом.
Через каких-нибудь тридцать минут пришлось встать, чтобы размять окоченевшие члены. Было страшно подумать о том, как замерзнет он на протяжении трех бесконечно длинных суток, особенно по ночам и тем более если начнет подмораживать.
— Давай окно заткнем, — предложил Самурай.
— Думаешь, ты один тут такой умный? — буркнул Каракум. — Чего только не перепробовали. Сверху попкари любую затычку вышибают, так что сиди, не парься.
— Я не парюсь. Тут не сауна.
— Ты, типа, юморист?
— Я, типа, на полном серьезе.
Давая понять, что беседовать ему неохота, Самурай принялся изучать надписи и рисунки, оставленные предшественниками на стенах. Должно быть, первобытные люди в своих пещерах малевали нечто подобное. Сцены охоты рисовал какой-нибудь изгой, а остальные выцарапывали изображения пенисов и вагин.
На этом размышления оборвались, потому что Каракум соизволил снова уделить внимание сокамернику.
— Ты здесь тоже по мокрому делу? — поинтересовался он.
— Менты так считают, — ответил Самурай. — Не я.
— Ну-ну.
Ловко поднявшись без помощи рук, Каракум подошел к ведру, служившему парашей, и уселся на него верхом. Самурай отвернулся. Он догадывался, что один неосторожный взгляд в подобной ситуации может быть расценен как нездоровое любопытство.
— А ты, я вижу, парень с понятием, — хмыкнул Каракум после того, как издал несколько иных, нечленораздельных, но выразительных звуков.
Самурай промолчал, подозревая, что Каракум пытается подловить его на какой-нибудь оплошности. Осторожность и еще раз осторожность.
— Тебя за что в трюм сунули?
— Меня сюда доставили, — ответил Самурай. — Под конвоем.
— Ну, доставили, — легко согласился Каракум. — Теперь ты меня поспрашивай, не стесняйся. Кого я замочил, за что.
— Незачем мне спрашивать.
— А, так ты меня, типа, игнорируешь?
Самурай промолчал.
Каракум некоторое время тоже сидел молча, очевидно, изобретая новые придирки.
— Скоро чай принесут, — сказал он.
Кажется, в этой фразе не было никакого подвоха.
— Согреемся немного, — сказал Самурай.
— Кто как. Ты свой чаек мне отдашь, — заявил Каракум, когда загремели засовы дверного «намордника». — И скажи спасибо. От чая зубы портятся.
— О своих зубах заботься, — сказал Самурай, принимая выданную кружку. — Я тебе ничего не должен. И свой чай буду пить сам.
— Борзый? — обрадовался Каракум. — Это хорошо. Люблю борзых. С ними не так скучно.
Заботливо определив свою кружку в угол камеры, он неожиданно хлестнул Самурая по глазам кончиками пальцев. Боль была острая, ослепляющая. Когда же Самурай начал что-то различать сквозь слезы, его пустая кружка валялась на полу, а Каракум пил из своей, довольно отдуваясь.
— Проморгался, лошок? — спросил Каракум.
Как это часто бывает, его подвела самоуверенность. Поспешил он торжествовать победу. Недолго думая, Самурай с силой пнул его в лоб. Он здорово ослабел после потери крови, но этого единственного точного удара хватило. Не успев отреагировать, Каракум врезался затылком в стену и сполз на цементный пол без чувств. Падая, он накренил кружку, но Самурай вовремя подхватил ее, пролив лишь пару глотков.
Чай был на удивление сладкий и восхитительно горячий. Заставив себя не торопиться, Самурай прихлебывал согревающий кипяток, наблюдая за лежащим на полу противником. Каракум очнулся минуты три спустя. Глаза у него были мутные, на лбу краснела ссадина. Каракум потрогал ее кончиком пальца и лизнул кровь.
— Продолжение следует? — предположил Самурай.
Он оказался прав. Каракум вскочил с пола, словно подброшенный пружиной. Под бледной кожей на его скулах шевелились и подергивались желваки. На напрягшейся шее вздулись жилы.
— Ну сучий потрох, — прошипел Каракум, вновь ощупывая лоб, — ну паскуда, ты мне за это ответишь. Знаешь, что теперь с тобой будет?
— Нет, — признался Самурай. — Демонстрируй.
Каракум погонял в носоглотке слюну и смачно сплюнул под ноги, после чего поднял пустую кружку и принялся натягивать ее на левый кулак. Похлопывая ладонью по металлическому дну, он шагнул вперед. Самурай принял стойку.
Размахнувшись, Каракум нанес первый удар. Автоматически подставив под кулак плечо, Самурай получил кружкой в висок. Его шатнуло. Каракум ударил опять, метя прямо в лоб. Самураю повезло, что он находился в неустойчивом равновесии. Дно кружки соприкоснулось с его переносицей в тот самый момент, когда он отклонился назад. Вместо удара получился толчок. Каракум опять пошел в наступление. Самураю пришлось собраться с силами для достойного отпора, потому что побед по очкам в тюремных поединках не бывает. Не прозвучит спасительный гонг, не выкинет рефери полотенце. Или ты его, или он тебя. Третьего не дано.
Маневрируя в замкнутом пространстве карцера, Самурай лишь оборонялся, почти не нанося ответных выпадов. Тем самым он берег силы, дыхание и подгадывал подходящий момент.
Твердый кулак и жесткая кружка Каракума поочередно охаживали его по плечам и локтевым сгибам, не доставая до корпуса и головы. Но слишком долго так продолжаться не могло.
Позволив прижать себя к стенке, Самурай сделал вид, что выдохся и раскрылся, опустив руки на уровень груди. Злорадно осклабившись, Каракум занес свой кулак в мятом металлическом колпаке. В удар он вложил всю свою чудовищную силу, на чем и строился расчет Самурая. Вовремя отклонив голову, он услышал скрежет металла о бетон.
Было такое впечатление, будто в стену шарахнули тараном. Физиономия Каракума перекосилась от боли, глаза утонули в слезах. Его левая пятерня, упрятанная в тесную кружку, наверняка сильно пострадала, врезавшись в стену. Возможно, он даже переломал пальцы, а в лучшем случае отделался выбитыми суставами.
— Сука, — хрипел он, ища Самурая слезящимися глазами, — с-сука.
Несколько раз качнувшись из стороны в сторону, чтобы сбить противника с толку, Самурай молниеносно ударил его в перекошенное лицо. Еще, еще и еще.
Каракум зарычал и зашатался, как пьяный. Его заплывшие глаза превратились в щелочки, тогда как разбитые губы и распухший нос увеличились в размерах вдвое. Может быть, в другое время и в другом месте его физиономия могла бы показаться комичной, но Самураю было не до смеха. Его силы тоже были на исходе. Ослабленный ранениями, он не мог продолжать в прежнем темпе. Его руки становились все тяжелее, икры ног каменели от судорог.
Нужно было срочно отправлять противника в нокаут, иначе конец.
Смахнув кровь, струящуюся из рассеченной брови, Самурай увидел согнувшегося пополам Каракума. Тот ни в какую не желал падать. Переступал ногами из стороны в сторону, будто исполняя какой-то дикарский танец, но сохранял равновесие. Пришлось ему помочь. Самурай сделал это двумя сцепленными в замок кулаками, потому что одной рукой не сумел бы свалить и ребенка.
Получив удар по затылку, Каракум прекратил свой бессмысленный танец. Качнулся вперед… назад… опять вперед… наконец тяжело опустился на колени. Головы он не поднимал. Из его носа свесилась ярко-красная нить, постепенно растянувшаяся до пола.
Немного постояв на коленях, Каракум упал на четвереньки и, мотая своим шишковатым черепом, прохрипел:
— Ну? Что глядишь? Добивай, падла.
— С тебя хватит, — сказал Самурай и, разминая ободранные костяшки пальцев, сел рядом, добавив: — С меня тоже. Когда опять чай принесут?