— Ну и отлично, — сказал Самурай. — Тогда бывай.
Они обменялись крепким рукопожатием и повернулись друг к другу спинами. Им было больше незачем находиться вместе.
Самурай вышел на улицу и включил телефон, где были сохранены номера квартиросдатчиков. Звонить им не поднималась рука. Это означало бросить Валерию одну. Беззащитную, беспомощную. На съедение людоеду в шкуре градоначальника. Поступить таким образом Самурай не мог. Несмотря на все то разочарование, которое он в последнее время испытывал по отношению к Валерии, теплых чувств к ней оставалось в душе больше, чем холодного недоумения и даже презрения. Самурай привязался к ней. Благодаря Валерии он понял, что одиночество — не обязательное условие для его существования.
Взяв такси, он поехал обратно. Валерия открыла сразу, словно все это время стояла за дверью и ожидала его возвращения.
— За вещами? — спросила она.
— Нет, — ответил Самурай. — К тебе.
— Вряд ли у нас получится быть вместе, — сказала Валерия. — Я видела в тебе защиту и опору. Ты обманул мои ожидания, Николай.
— Давай без пафоса. Я сделаю то, что ты хочешь. И хватит об этом. Точка.
— Коля! — Она схватила его за руки. — Я знала, знала, что ты не бросишь меня в беде!
— Ладно тебе. Не хочу говорить на эту тему.
Валерия, не выпуская его руки из своих, завела в гостиную и принялась раздевать.
— Это совсем не обязательно, — пробормотал Самурай, в котором стремительно нарастало новое желание.
— Я же обещала, что буду выполнять любые твои желания, — сказала Валерия, сбрасывая халат и опускаясь на колени. — Завтра же обращусь к юристу и поручу ему составить договор.
— Какой договор?
— Как какой? О нашем партнерстве. Я хочу, чтобы все было оформлено должным образом. Ты заслуживаешь этого. Половина моего бизнеса — твоя.
— Да не надо этого! — поморщился Самурай.
— Надо! — с чувством произнесла Валерия. — Ты заслужил.
Она опустила голову, и ему стало не до возражений. Вечером и на следующий день он вспоминал об этом обещании и собирался отговорить ее, но всякий раз передумывал. Ему было хорошо с Валерией. Ее словно подменили. Она стала очень веселой, оживленной и внимательной. Старалась угодить ему во всем, вкусно кормила, а в постели была изобретательной и неутомимой.
По вечерам, когда Самурай возвращался с «охоты», она нетерпеливо расспрашивала его о всех подробностях и тонкостях слежки за Ранетовым. Причем он видел, что ей действительно интересно. Когда Самурай сообщил ей, что у мэра есть любовница, к которой он наведывается с завидной регулярностью, она засмеялась и захлопала в ладоши, как девчонка.
— Ты там его… возьмешь, да? У этой Симоны?
— Тише ты! — недовольно прикрикнул Самурай.
— Никто не услышит! — Валерия возбужденно расхохоталась. — Мы одни здесь. И этот дом теперь наполовину твой, Коля. Как и клуб.
— Давно хотел поговорить с тобой об этом, — сказал он, усаживаясь на диван. — Не надо всего этого, Валерия. Я не за деньги.
— Я тоже. — Помолчав, она села рядом и доверчиво прижалась к нему. — Коля…
— Что? — спросил Самурай.
— Я хочу сделать тебе предложение.
— Какое? — удивился он.
— Возьми меня в жены, — произнесла Валерия. — Лучше пары тебе не найти. Рано или поздно каждый мужчина должен жениться и обзавестись семьей, иначе его ждет одиночество, уныние и смерть.
— Всех ждет смерть, — пробормотал Самурай, не зная, как реагировать на неожиданное предложение.
— Смотря какая.
В ее словах была немалая доля истины. Он погладил ее по волосам.
— Не думаю, что твоя мама будет рада.
— Я большая девочка, — заявила Валерия, — и принимаю решения самостоятельно.
— Есть еще одна девочка, — напомнил Самурай. — Маленькая.
— Вика тебя примет. Она уже начала к тебе привыкать, я же вижу.
Он улыбнулся.
— Ты уверена, Валерия?
Она улыбнулась ему в ответ, открыто, с сияющими глазами:
— Да. Теперь ты скажи «да».
Самурай никогда не подозревал, что может быть так трудно произнести одно короткое, односложное слово.
— Да, — сказал он.
Валерия радостно засмеялась и бросилась ему на шею.
Интересно, кто-нибудь когда-нибудь еще обнимал профессионального киллера столь самозабвенно?
Глава двадцать шестаяЖелания и возможности
До девятого класса Саша Ранетов ни разу не участвовал в настоящих потасовках. Он рос незаметным мальчиком. Старался не выделяться, чтобы не вызывать ни в ком зависти или духа соперничества. Его тактика состояла тогда в том, чтобы приспосабливаться и нравиться сверстникам, а силу применять лишь по отношению к младшим. И в том, и в другом Ранетов преуспевал. И такая политика позволяла ему долгое время уклоняться от выяснения отношений с помощью кулаков. Но однажды подраться все же пришлось.
Это произошло первого сентября, сразу после торжественной линейки. Ранетов перешел в десятый класс. Он был рослым мальчиком, с хорошими зубами, волосатыми ногами, пробивающимися усами и ломающимся баском.
Еще до летних каникул он имел неосторожность повздорить с тщедушным шестиклассником. Фамилия его была Самохин, ему не понравилось, что Ранетов послал на три буквы его одноклассницу Милу Борисову, он вступился, нарвался на неприятности и схлопотал по шее. Проблема пацана состояла в том, что показательную трепку он получил на глазах той самой Милы, в которую был тайно влюблен. Проблема Ранетова заключалась в том, что шестиклассник Самохин стал семиклассником и посвятил минувшее лето занятиям в секции бокса, отрабатывая там хуки, свинги и прочие приемчики, позволяющие отправлять противника в нокдаун или даже в нокаут.
Александр Сергеевич Ранетов, как теперь, так и тогда, имел о боксе самое общее и весьма расплывчатое впечатление. Про различия между нокаутом и нокдауном он впервые услыхал по пути к месту поединка, куда вместе с ним следовала шумная ватага одноклассников, включая нескольких девчонок, не отличавшихся примерным поведением, возглавляемых дерзко хохочущей Милой Борисовой. Принимая вызов, Ранетов презрительно усмехался, и эта кривая ухмылка намертво приклеилась к его губам. Хотя, по правде говоря, было ему совсем не до веселья, особенно после того, как Мила приблизилась к нему и пригрозила:
— Сегодня ты получишь по полной программе. Помнишь, что ты мне тогда сказал? Такие вещи не прощаются.
— Да пошла ты! — скривился Ранетов, а сам негромко поинтересовался у своего секунданта Мишки Тараторкина:
— Разве можно выучиться прилично боксировать за три месяца?
— Прилично боксировать — вряд ли, — заверил его Мишка, — а вот в челюсть садануть как следует, это, я думаю, запросто.
— Ну, это мы еще поглядим, — сказал Ранетов, внутренне сжавшись.
Случалось, ему отвешивали подзатыльник или награждали оплеухой, но еще никогда не били кулаком в лицо по-настоящему.
— Ты должен его сделать, Санек, — подзадоривал Мишка. — Где это видано, чтобы седьмые на десятые хвост поднимали? Задай этому Самохе так, чтобы ему мало не показалось.
— Не покажется, — угрюмо обещал Ранетов.
До осени было еще далеко, и солнце светило, как летом, переливаясь золотом в совсем зеленой еще листве, но праздничного настроения не было. И аллея, ведущая к месту поединка, была не настолько длинной, как того хотелось бы Ранетову. Перехватив его тоскующий взгляд, брошенный на скрывшуюся за деревьями школу, Мишка тихо спросил:
— Мандражируешь?
— Да как тебе сказать…
— Запомни: бить надо первым, иначе он тебя уделает.
— Первым? — оживился Ранетов.
— Ага. Как только Самохин заговорит, выжди немного, а потом неожиданно врежь ему, — торопливо инструктировал Мишка. — Снизу в подбородок. Вот так, видишь? Чтобы язык прикусил или зубы растерял. Короче, жди, пока рот откроет.
— А он откроет?
— Без вариантов. Угрожать станет или бочку катить. Притворись, что слушаешь, а сам бей. Используй фактор неожиданности.
— Фактор неожиданности, — повторил Ранетов, протискиваясь между прутьями чугунной ограды. За ней простирался пустырь, на котором собралось не меньше полусотни зрителей из младших классов. — Фактор неожиданности, хм?
Предвкушая потеху, болельщики встретили его появление свистом и улюлюканьем. На их фоне Самохин выглядел собранным и деловитым: рукава рубахи закатаны, ремешок часов свисает из кармана, кулаки приподняты на уровень груди.
— Вот и мы, сынок, — крикнул ему Ранетов, спускаясь по откосу.
Слово «мы» нравилось ему значительно больше слова «я». Оно подтверждало принадлежность Александра Ранетова к взрослому миру завтрашних выпускников.
— Мы, Николай Второй, — процедил Самохин.
В его свите захихикали.
Несмотря на дружную ораву за своей спиной, Ранетов остался один. В новеньких брюках и белой рубахе, купленной родителями к началу учебного года, он чувствовал себя в этих обновках глупо и нелепо. Его обжигал неотрывный взгляд Милы Борисовой. За лето она превратилась в настоящую красавицу и выделялась на фоне остальных девочек в своем ярко-желтом сарафане с тонкими бретельками.
«Зачем я здесь? — спросил себя Ранетов. — Сейчас опозорюсь при ней. Я же не умею драться!»
— Первым, — прошипел Мишка. — Да не трясись ты! Ты в два раза тяжелее. Задавишь малька весом.
— Давай, давай! — Ранетова нетерпеливо толкнули в спину, призывая поскорее начать драку.
Сделав шаг вперед, он оказался нос к носу с осунувшимся от решимости Самохиным. На расстоянии удара. С пустой головой и подрагивающими коленками.
— Помнишь, как ты меня весной? — спросил Самохин.
— Ну, помню, — подтвердил Ранетов, ухмыляясь.
— Проси прощен… М-м!
Договорить Самохин не успел. Не сводя глаз с его шевелящихся губ, Ранетов нанес удар. Прицельный, мощный, безжалостный, сопровождающийся клацаньем чужих зубов.
«Ого, как я его, — восхитился Ранетов. — Ни фига себе, влепил! Супермен, блин».
Отлетевший назад Самохин сделался неправдоподобно маленьким, как в перевернутой подзорной трубе. Но тут кто-то спохватился и вернул трубу в нормальное положение. Ринувшийся обратно Самохин заслонил собой небо, а его кулак, летящий в лицо Ранетову, был величиной с баскетбольный мяч… с метеорит… с планету…