— Лорд Россендейл. — растерянно сказала Джейн, — Лорд Джон Россендейл.
Джейн планировала восстанавливать связи мужа, лишь как следует освоившись в свете. Теперь же у неё не было выбора. Уж Карлтон-Хаус приструнит презренных бумагомарак, каким бы «Главным» ни был «Военный Юрист»!
— Я встречалась-то с лордом Россендейлом всего раз.
— Он был груб с тобой?
— Напротив, любезен.
— Так напиши ему. И сопроводи письмо пустяковым подарком.
— Подарком?
— Да. Табакеркой, например. Только учти, «пустяковый» подарок должен стоить не меньше сотни фунтов. Хочешь, я поеду с тобой и помогу выбрать, а то я закисла совсем в кровати…
Табакерка была приобретена, и Джейн в тот же вечер засела за письмо. Она писала и зачёркивала, писала и зачёркивала и, лишь найдя нужные выражения, перенесла их на лист именной писчей бумаги, высунув, как школьница, от усердия язык.
На следующее утро лакей доставил письмо и табакерку в Карлтон-Хаус.
И Джейн ждала.
Кюре Аркашона слушал исповеди, когда в церковь пришёл устрашающей внешности иностранный солдат. Не сабля на боку, а изуродованное лицо с повязкой на одном глазу продрало холодом сидящих у исповедальни прихожан. Старая дева, заняв место за муслиновым пологом кабинки, взволнованным шёпотом сообщила отцу Марену об ужасном посетителе:
— Одноглазый, отче, а образина жуткая, прямо страх берёт!
— Вооружён?
— Сабля только.
— Что он делает?
— Уселся около статуи святой Женевьевы.
— Вреда он не причиняет, значит, и беспокоиться о нём нужды нет.
За час отец Марен отпустил грехи страждущим прихожанкам, две из которых поведали ему о паре товарищей солдата, наливающихся винищем в харчевне рядом с лавкой шорника. Одеты в старую зелёную форму. Немцы, считала первая осведомительница. Британцы, заявила вторая.
Покончив с исповедями, отец Марен вышел из кабинки. Незнакомец терпеливо сидел в глубине храма.
— Добрый вечер, сын мой. Хотите исповедаться?
— Вы умрёте от старости, святой отец, выслушивая мои грехи. — по-французски Фредериксон говорил бегло, практически без ошибок, — К тому же я наполовину протестант-еретик, и лишь наполовину добрый католик.
Отец Марен преклонил колена перед алтарём, осенил себя крёстным знамением и снял епитрахиль:
— Германский еретик или английский? Мнения моей паствы разделились.
— Не ошиблись ни те, ни другие, отче. Во мне течёт кровь обоих народов, а ношу я мундир капитана британской армии.
— Британской? — с интересом переспросил священник, — Вы не из числа тех британцев, что перекапывают форт Тес-де-Буш?
Полукровка удивлённо поднял брови:
— Что значит «перекапывают»?
— Я не точно выразился. Дней десять назад форт заняли англичане. Моряки, по слухам. Они разобрали форт, а перекапывают последние пару суток пески вокруг, словно кроты. Ищут, опять же по слухам, золото.
Фредериксон усмехнулся:
— Слухи не врут, отче. Да вот беда, золота там нет.
— Что ж, тот самый случай, когда блаженное неведение способствует торжеству добродетели трудолюбия. Слухи утверждают, что золото спрятали англичане, взявшие форт в январе. Не ошибусь, предположив, что вы — один из них?
— Да, отче.
— Вы пришли в этот скромный храм, а товарищи ваши предаются греху пьянства в худшей забегаловке города.
Отца Марена позабавило мелькнувшее в единственном глазе собеседника изумление. Да, дорогой солдат, сплетни в маленьких городках разносятся быстро.
— Издалека?
— Из Бордо. Три дня шли.
Отец Марен сдёрнул с крючка за статуей девы Марии пальто и накинул на плечи:
— Без приключений? До нас постоянно доходят вести о бандитах…
— Мы столкнулись с одной стаей. На их беду.
— Вас же трое всего?
Капитан пожал плечами. Отец Марен простёр к двери руку:
— Вы — интересный человек. Позвольте пригласить вас к себе. Обещаю вам тарелку супа и вино несколько лучшего качества, нежели то, что поглощают ваши приятели.
Понадобилось три часа неспешного диалога и две с треском проигранные капитаном шахматные партии, прежде чем Фредериксон осмелился попросить у старого священнослужителя адрес Лассана. В людях отец Марен разбирался. Одноглазый капитан показался ему человеком порядочным. Тем не менее, кюре колебался, не желая навлечь на голову друга неприятности:
— Вы же не причините Анри вреда?
— Клянусь вам, отче.
— Я напишу ему о вас, — предупредил отец Марен подошёл к обшарпанному столику, заваленному книгами и бумагами, — Воитель из него посредственный, хотя подчинённые его обожали. Он относился к ним отечески. Поражение, которое он претерпел от вас, совершенно его раздавило.
— Я извинюсь перед ним.
— Не надо, ваше извинение ещё больше его унизит. Дома ли он, ручаться не могу. Анри намеревался принять сан, как я ни разубеждал его… — старик вздохнул, перекладывая часть книг на пол.
— Разубеждали? Почему?
— Для священника Анри чересчур отзывчив. Он будет гореть чужими несчастьями, и быстро выгорит дотла. Держите!
Фредериксон взялся за протянутую четвертушку листа. Отец Марен не сразу отпустил свой край бумажки:
— Если вы замыслили худое, капитан, я прокляну вас.
— Нет, отче, зла я Лассану не желаю.
Отец Марен улыбнулся:
— Вам предстоит дальняя дорога, в Нормандию.
Шато Лассан, как объяснил священник, находилось рядом с городом Кан, во многих километрах от городка Аркашон.
— Когда двинетесь в путь?
— Ночью, отче.
— А моряки?
— Пусть копают. Там ничего нет.
Отец Марен проводил гостя до двери. Над крестом церкви висел бледный серп месяца.
— Иди с Богом, сын мой, вознося благодарность Ему за ниспосланный нам мир.
— Мы ниспослали этот мир, отче, — возразил Фредериксон, — разгромив забияку Наполеона.
Отец Марен только улыбнулся, затворяя дверь. Он собирался сразу сесть и написать Анри, однако решил сделать это на следующий день. Назавтра же навалились заботы, и вспомнил о так и не написанном предупреждении старик лишь спустя пару недель. Вины, впрочем, отец Марен не испытывал. Капитан Фредериксон не причинит вреда графу Лассану.
А песчаные дюны у форта Тес-де-Буш перекапывали английские моряки. Как кроты.
Глава 8
Отец Марен считал, что путь из Аркашона в Нормандию займёт у Фредериксона и его друзей около месяца. Так оно, вероятно, и было бы, двигайся они при свете дня без оглядки на бандитов с профосами. Дилижанс домчал бы стрелков в Кан за неделю. Увы, друзья имели основания полагать, что новое французское правительство разыскивает их столь же ретиво, как и английское. Друзья посовещались и решили ограничить передвижение ночной порой.
На третью ночь южнее Бордо путь им преградила Гаронна. Река была слишком глубокой и широкой, чтобы надеяться переплыть её без лодки. Пройдя по берегу, друзья наткнулись на челн перевозчика, прикованный цепью к вбитой в почву свае. Харпер поплевал на ладони, обхватил столб и, кряхтя, вырвал из земли. Фредериксон срубил две ветки взамен вёсел. Течение оказалось таким быстрым, что Шарп всерьёз опасался, как бы оно не вынесло их к Бордо. Тем не менее, каким-то чудом друзья всё же вырулили к восточному берегу.
Следующей ночью поток помельче друзья пересекли вплавь, и тогда уже повернули на север, благо отец Марен указал основные вехи: Ангулем-Пуатье-Ле Манн-Алансон-Фалез-Кан.
Путешествовать при луне стрелкам было не в диковинку. В Испании и Португалии из-за палящего дневного солнца марши начинались задолго до рассвета. Во Франции привычка пригодилась. Они были солдатами, знающими толк в маскировке и бесшумности. Однажды Харпер и Фредериксон стащили с хутора двух поросят, а три сторожевых пса и не гавкнули. Две ночи спустя Шарп подстрелил на усыпанной цветами поляне оленя. Они ели грибы, корешки одуванчиков, зайцев, белок, пойманную голыми руками в ручьях рыбу. Остро ощущалась лишь нехватка вина или рома.
Населённые пункты они обходили. Города давали о себе знать вонью, терзающей обоняние ещё задолго до их появления в поле зрения. Деревушки выдавал колокольный звон. Стрелки переходили ручьи, взбирались на холмы и шлёпали через болотца. В ясные ночи ориентиром служила Полярная звезда, когда небо затягивалось тучами, друзья выискивали ближайший тракт, где находили верстовые столбы. Зелёные мундиры истрепались окончательно, и, если бы не оружие, стрелков можно было бы принять за бродяг.
Десятую ночь пришлось пересидеть в полуразрушенном сарае. Днём ветер хлопотливым пастухом согнал в одну отару похожие на овец грозовые облака, и к вечеру они окотились грозой.
Харпер спал. Шарп и Фредериксон расположились у входа. Гром тысячей орудийных залпов бил по ушам. Вспышки молний останавливали в воздухе на долю секунды льющую с небес влагу, льющую, чтобы, как казалось, затопить землю раз и навсегда.
— Гремит, как в ночь перед Витторией. — сказал Фредериксон.
— Да. — кивнул Шарп.
Откуда-то с востока доносилось испуганное блеяние овец, и майор мысленно сделал себе пометку. Баранина неплохо разнообразит странникам меню.
Фредериксон, накрывшись шинелью, колдовал над трутницей. Сигар у него осталось всего несколько штук:
— Поразительно, я вдруг понял, что мне такая жизнь по душе. Возможно, когда всё уладится, я до конца дней своих уйду странствовать в ночи.
— А я вернусь домой.
Капитан хмыкнул:
— Чу! Слышу звон цепей Гименея![15]
— Я беспокоюсь за Джейн, только и всего.
От самого Бордо Шарпа не покидала тревога за жену. Зная отношение Фредериксона к священному институту брака, он свои чувства держал при себе. Но прорвало небеса, прорвало и Шарпа:
— Она, наверное, с ума сходит от страха и неизвестности.
— Она — жена военного. Коль не была готова к частым разлукам и долгому отсутствию вестей, зачем замуж шла? Кстати, д’Алембор наведается к ней со дня на день.