н распахнул окно, расположенное под самым потолком. И тут же замерз. А мерзнуть он не терпел. Закрыл окно, но оказалось, что за то время, что он проветривал комнату, налетела стая комаров, и ему потом пришлось прятаться с головой под одеялом. Чтобы не слышать отвратительный писк летающих гнусов. Одеяло странно пахло, и его тут же затошнило, стоило представить, кто и чем на нем занимался. Он вылез из кровати, сел в плетеное кресло, поставив его в дальний от входа угол. И задумался.
Из головы не шла нелепая ситуация, в которую он попал. Зачем ему это? Кто сказал, что для его карьеры важно заниматься личной жизнью избалованного странного Егора Ганьшина? А парень-то был странным, хотя и старался таковым не выглядеть. Но что-то с ним явно было не так. Неужели вездесущий Вова не замечал? Вряд ли. Может, потому и утащили парня из Москвы подальше, чтобы женить? А на ком? Эльза со своим загадочным прошлым как нельзя лучше подходила ему. Он странный, что-то точно скрывающий. Она без памяти. Прекрасная пара!
Саша задремал прямо в кресле. Во сне заворочался и свалился на пол. Ушиб локоть и перебрался на кровать. И проспал. До которого часа?
Он потянулся к своим часам, которые положил на круглый стеклянный столик рядом с кроватью. Глянул. Половина десятого. На завтрак приглашали к десяти. Пора было подниматься.
Он принял душ. Переоделся в другую одежду. Вова заставил купить несколько комплектов, щедро снабдив денежными средствами. Глянул на себя в зеркало. Кисло улыбнулся своему отражению с грустными глазами и пошел на улицу. И вздрогнул, распахивая дверь, хотя не был робким.
– Здравствуйте, Саша. То есть доброе утро.
На пороге флигеля, прилипнув задом к перилам крыльца, стояла Эльза. Широкие светлые джинсы, бесформенная шерстяная кофта шоколадного цвета, тупоносые грубые ботинки. Волосы убраны в хвост. Лицо неестественно бледное, губы бесцветные. Складывалось ощущение, что девушка только что пережила какое-то душевное волнение. Хотя пойми их, чокнутых! Может, они с утра всегда такие!
– Доброе утро, Эльза. – Саша осторожно улыбнулся. – Меня что, потеряли?
– Почему? – она испуганно моргнула. – Почему вы так решили?
– Ну… Вы здесь так рано.
– Нет, я не искала вас. – Ее спина выпрямилась, пальцы нырнули в широкие рукава, взгляд скользнул вдоль тротуарной дорожки, упирающейся в крохотное озерцо. – Я знала, что вы еще не выходили. Здесь всё и все на виду.
– Понятно. – Он прикрыл дверь, обошел девушку, не зная, как реагировать на ее визит. – Егор еще не выходил?
– Что? – она вздрогнула. – Егор? Какой Егор?
О господи! Он чуть не выругался. Доложить Вове все же будет что. Если они любят своего мальчика и желают ему добра и счастья, то пускай забирают его отсюда как можно быстрее.
– Егор. – Саша встал на дорожке, сунул руки в карманы новеньких брюк, качнулся на каблуках новеньких туфель. – Парень, что вчера приехал вместе со мной.
– Неправильно.
Она слабо улыбнулась, выудила пальцы из рукавов кофты, пригладила волосы. Хотя причесана она была безупречно. И тут же добавила:
– Это вы приехали с ним. А не он с вами.
– Ну да. Как-то так. – Саша понял, что его только что лихо поставили на место. – Я приехал сюда со своим другом, вашим женихом.
– Я вас умоляю, – она вымученно улыбнулась. – Какой жених! О чем вы! Он вчера вечером телефона из рук не выпускал. Наверняка переписывался со своей девушкой. Вся эта затея… Ох уж эти родители… А ваши, Александр? Ваши родители? Где они?
– Их нет, – скупо ответил он.
А про себя подумал, что совсем не обязан откровенничать с хозяйской дочкой, стоящей сейчас перед ним тремя ступеньками выше на крыльце флигеля. Кто она ему? Никто! Она объект, пущенный Ганьшиным-старшим и его помощником в разработку.
Кстати…
– Вам удалось принести мне то, о чем мы вчера говорили?
– Да. Андрей Сергеевич сегодня немного утратил бдительность. Или я обязательность.
Она снова улыбнулась и запустила руку в карман широкой кофты. Порылась там и достала крохотную таблетку.
– Что это, знаете? – Саша быстро забрал у нее из ладони таблетку, сунул себе в карман.
– Понятия не имею! А зачем? Отец знает что делает. Если считает, что мне необходимо принимать это лекарство, значит, так и есть. Зато я сплю спокойно, меня не мучают кошмары, я не просыпаюсь в поту с криком о помощи. Не понимаю, зачем вам знать, что это за таблетки?
– Но…
Он лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить вчерашнюю мотивацию. Он попросил ее принести таблетку и как-то очень складно объяснил для чего. Она согласилась. Дай бог вспомнить!
Эльза сбежала со ступенек и стремительно пошла по дорожке мимо него, к дому. Слушать его объяснения она не собиралась. И ладно, и хорошо.
Саша медленно пошел за ней следом, наблюдая за ее походкой.
Она красиво шла, черт! Очень грациозно, хотя почти бежала. Ее волосы, неистово мечущиеся от быстрой ходьбы, запах ее нежных духов, разворот плеч. Ему все это странно нравилось. Волновало.
А не должно было! Понятно? Не должно! Она для него объект. Чужая невеста.
– Егор не выходил? – крикнул он ей в спину, вспомнив, что она так и не ответила.
– Егор?
Эльза приостановилась, обернулась и забывчиво наморщила лоб, снова превращаясь в чокнутую. Он уже собирался ей напомнить, кто, блин, такой Егор, когда она сказала:
– А Егор пропал, Саша.
– Что? – Он встал как вкопанный, чувствуя чье-то ледяное прикосновение к области сердца. – Что значит пропал?
– Не знаю. – Она беспечно дернула плечами и как-то очень сладко улыбнулась. – Меня это совершенно не заботит. А вас?..
Глава 8
– Но ты же обещал, скотина!!!
Взвизгнув на неестественно высоких тонах, Света швырнула свою тарелку на стол. Гречневая каша, которую она заставляла есть каждое утро и себя и его, разлетелась по столу. Сергей Евгеньевич поморщился. Но не оттого, что Светка завизжала, а ее визг всегда закладывал ему уши. Такой реакции на свои слова он ожидал. Оттого, что она, тварь, просыпала на стол кашу. Теперь ее придется выбросить. А выбрасывать еду он не мог. Ему было… больно.
Он сразу вспоминал, как умирала его дочь десять лет назад. Ей было очень холодно и голодно. И еще очень страшно, наверное. Как было страшно ему, когда он метался по тайге, разыскивая ее. Он тогда тоже почти ничего не ел целую неделю. Только пил воду, жевал галеты и курил. Курил, жевал галеты и пил воду. И еще надеялся. Боялся и надеялся. Когда нашли Говорова, он надеяться перестал.
Но не перестал его ненавидеть, не перестал обвинять его в гибели дочери. И до сих пор не перестает.
– Ты придурок, – сказала тогда Светка. – Парень сам еле живой остался. Что он мог?
– Он мог издохнуть вместо нее, – отвечал Игнатьев, запив тогда на полгода. – Мог не брать ее с собой. Мог проверить этот чертов снегоход! Почему… Почему он его не проверил?! Ненавижу…
Жена снова напомнила о себе, принявшись ныть:
– Ты же обещал, Сережа, что мы улетим на отдых! Ты обещал! Я так ждала твой отпуск. Так ждала!
Светка забилась в угол, нарочно съежилась, стараясь выглядеть помельче, и приготовилась рыдать.
Игнатьев внимательно осмотрел свою жену. Высоченная, под метр восемьдесят, наевшая тридцать лишних килограммов, обрюзгшая, Светка давно перестала быть красавицей, в которую он влюбился двенадцать лет назад. И слезы ее перестали его волновать. Раньше всегда нервничал, когда она сжималась в комочек и принималась всхлипывать. Делалось ее жалко. Теперь…
Когда в бабе под сто килограммов, съежиться до размеров нежного создания ни за что не получится. И слезы ее сейчас вызывали лишь раздражение, потому что ревела она по всякой глупой причине. А иногда даже и без нее. Просто для того, чтобы он ее пожалел.
А разве она достойна жалости? Что у нее не так? Что стряслось в ее обеспеченной сытой жизни? Ничего ровным счетом. Она спит, жрет, не работает, по дому все делает абы как. Готовит тоже дрянно. За собой не следит. Причесывается раз в два дня.
Вздохнув, Игнатьев принялся сгребать ребром ладони кашу себе в тарелку. Он не мог выбрасывать еду.
– Клинит, да, Игнатьев? – Светка передумала реветь, выпрямилась и презрительно скривила губы. – Чего крупинки со стола собираешь? У тебя же полная тарелка.
– Дура, – беззлобно отозвался Сергей и запустил ложку в тарелку с кашей. – Еду выбрасывать грех.
– Когда еда просыпается, это уже мусор, – привычно огрызнулась она и швырнула в свою кашу большой кусок сливочного масла. – Масло положи себе. Так вкуснее и сытнее.
– Так вреднее, – возразил он с набитым ртом. – Тебе бы не мешало подумать о диете, Света. Мечешь все подряд. Так до инсульта и инфаркта недалеко.
– Не твое дело. – Она сосредоточенно возила ложкой по тарелке, перемешивая кашу с маслом. – Мой организм, что хочу с ним, то и делаю. И вообще, Игнатьев, вся наша жизнь – это…
– Что?
Ему на мгновение сделалось интересно, что же такого умного скажет его ошалевшая от безделья жена.
– Это судьба!
Выдала! Это он уже слышал, и не раз.
– Вот твоя Настя погибла совершенно здоровой и молодой. И кормил ты ее всегда правильно. И следил за ней. И все равно не уследил. Так что…
– Что?
Он стиснул зубы. Говорить о Насте она не имела права! Он запретил ей. Давно. Сейчас она просто мстит ему за испорченные планы на отпуск.
– Это судьба! Значит, богу было угодно, чтобы она не вернулась, Игнатьев.
– Богу?
Он вскочил со стула и навис над ней – неубедительный в своей худобе и узкоплечести. Высох в трость после гибели Насти, почти перестал спать и есть. Пил сильно полгода, испортил желудок. И теперь рядом с женой, превратившейся из красавицы в корову, выглядел жалким и тщедушным.
– Это знаешь, кому было угодно, Света?! – зашипел он, обхватывая ее жирный загривок крепкими пальцами.
– Пусти! Больно! – завозилась она, попытавшись отцепить его руку, но бесполезно. – Сережа!