— Я думаю, что после таких слов мне тут делать нечего.
Габриэла повернулась и неторопливо направилась к двери. Она со жгучим нетерпением ожидала просьбу остаться. И она последовала.
— Габи, дорогая! Не уходи! Я сам не понимаю, что говорю! Прости! Останься! Я готов выполнить всё, что ты предложишь. Но такое трудно сразу и спокойно переварить! Ты должна меня понять!
Габриэла с радостным вздохом повернулась.
— Давно бы так! А то я уже начала разочаровываться в тебе. Будь твёрд и решителен! Ты ведь мужчина! Глава семьи! И твоя жизнь висит на волоске!
— Да, да! Я уже понял, милая! Только не покидай меня, прошу тебя!
После таких слов и заверений, они договорили всё до конца, и Габриэла с осторожностью и оглядками удалилась к себе.
В спальне она села у окна и устремила взгляд в сад. Она скорее чувствовала, чем видела, что там происходит лёгкое движение. Значит, дон Висенте внял голосу рассудка и уверений Габриэлы и начал что-то делать.
Близилась полночь. Нервы женщины трепыхались от напряжения, готовые в любую минуту натянуться до звона.
Она проверила кинжал, пистолет и положила рядом на кровати. Ей очень не хотелось фигурировать в ночном происшествии. Она ждала, то потея от страха, то обливаясь холодным потом от сознания того, что всё может рухнуть, и её жизнь и существование станет шатким.
Дон Висенте вылез в окно и устроился на нешироком карнизе. Было неудобно, противно, но другого места он не нашёл. Держась за край рамы, он ждал со страхом и замиранием сердца, слушая любой звук.
В темноте ему плохо было видно светлое пятно двери и постели. Он долго провозился, сооружая похожий силуэт тела под простынёй. Даже достал парик и напялил его на мнимую голову. Это был чурбак, найденный конюхом в сарае для дров.
Он готов был уже слезть на землю и передохнуть, когда скорей услышал, чем увидел, как дверь отворяется. Неясная тень осторожно двигалась к кровати. Дон Висенте затаил дыхание. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
До боли в глазах он всматривался в тень. Но определить, кто это, не смог. Вот тень остановилась около кровати. Достояла в ожидании чего-то и вдруг с хриплым вскриком что-то взметнулось вверх и ещё стремительнее опустилось вниз. И с ожесточением замолотило по одеялам, уже не разбирая.
Висенте едва не свалился с карниза и в ужасе завопил:
— Перестань, идиот! Там никого нет!
Тень замерла с поднятым оружием. Висенте сорвался вниз и с ругательствами поднялся на ноги. Он ощущал сильнейшую дрожь во всём теле и мало понимал происходящее. Однако услышал голоса, тихий шелест шагов и, наконец, свет фонаря, слабо пробивавшегося в его окне.
— Сеньор, вы не ушиблись? — послышался голос конюха и его сильные руки взяли хозяина под локоть.
— Сходи посмотри, что там происходит! — прокричал дон Висенте дискантом.
Конюх бегом пустился к двери в дом, а дон Висенте взобрался опять на карниз и заглянул в комнату.
Там с подсвечником в руке стояла Габриэла. Её светлая ночная рубашка резко выделялась в полумраке комнаты. Перед нею с приподнятой рукой с кинжалом в руке стоял Андрес в серой сорочке, почти сливавшейся в мрачном свете. Висенте так испугался этой немой сцены, что с воплем опять свалился на землю, вскочил и бросился следом за конюхом.
В спальне он увидел бледного трясущегося сына и Габриэлу с пистолетом в правой руке, наведённом на окаменевшего Андреса. У двери жался конюх, а в коридоре уже толпились три служанки и повар с перепуганными глазами.
Повар нагнулся, подобрал кинжал, передал дону Висенте. Тот брезгливо и с опаской взял клинок и держал его так неловко, что тот мог выскользнуть в любую секунду.
И услышал негромкий голос Габриэлы:
— Дурак! Что ты задумал! Как тебе это пришло в голову?
— Я… я… мне… — дальше Андрес ничего не смог сказать.
В голосе слышалась истерика и бесконечное отчаяние.
— Андрес! — тихо проговорил дон Висенте, не приближаясь. — Ты мне больше не сын! Исчезни! И чтобы я больше тебя не видел! Вон!
Андрес всхлипнул и торопливо, бочком проскользнул в дверь.
— Боже! Что же это такое!? — Дон Висенте сжал виски и раскачивал головой в разные стороны. — И это мой сын! Господи! Вразуми и дай понять его!
— Не стоит так переживать, дон Висенте! — резко заметила Габриэла. — Он не стоят вашего гнева. Постарайтесь успокоиться. Прошу вас!
— Габи! Он мог убить тебя!
— У меня в руке был пистолет, и курок я не забыла взвести, дон Висенте. — Она обернулась к слугам. — Приготовьте сеньору комнату. Здесь он не сможет больше спать. А где донья Анна?
— Сеньора, донья Анна приняла сонный настой, и, наверное, ничего же слышала.
Это была горничная доньи Анны. Габриэла строго глянула на негритянку и та в смущении опустила голову.
— Пошла вон, дочь свиньи и собаки! Пусть сеньора немедленно придёт сюда!
Горничная тут же исчезла, её торопливые шаги затихли в направлении комнаты сеньоры.
— Зачем тебе Анна? — умоляюще спросил дон Висенте. — Я не хочу с нею встречаться! Это меня доконает!
— Дон Висенте! Будьте твёрды и непреклонны! Это необходимо! Только жёсткость может оградить вас от повторения случившегося! Возьмите себя в руки!
Дон Висенте тяжко вздохнул. Вид его был плачевным, растерянным и безвольным. Вспышка против сына окончательно обессилила его, и теперь он мечтал остаться один и попытаться успокоиться.
— Сеньор, прошу прощения, но выпейте вина, — повар учтиво протянул большой кубок красного вина. — Это вам поможет прийти в себя.
Дон Висенте поспешно схватил сосуд и, проливая влагу, выпил до дна, перевёл дух и осторожно поставил кубок на край стола.
Неумеренными шагами в спальню вошла донья Анна. Её глаза были расширены от ужаса предстоящего разговора с мужем. Дон Висенте с жалким видом оглядел жену, кивком головы отослал прислугу. Спросил отчуждённо, почти смиренным тоном:
— Ты очень плохо поступила, Анна. Я не ожидал этого от тебя. Что ты сделала с сыном?
Донья Анна опустила голову на грудь, но вдруг вскинула её, гордо посмотрев на мужа. Проговорила срывающимся голосом:
— Это ты во всём виноват! И эта потаскушка, — указала пальцем на Габриэлу, всё ещё державшую подсвечник в руке.
Поставив свечу на стол, Габриэла спокойно заметила:
— Сейчас нет смысла искать виновных. Можно и вас в этом обвинить, сеньора. Но то, что вы устроили, что замыслили! Вряд ли кто вас оправдает, тем более божий суд, о котором вы так печётесь.
— Эта дрянь ещё смеет меня поучать! Пиратская подстилка! Шлюха!
Габриэла подскочила и сильно отвесила женщине пощёчину. От неожиданности голова донья Анны отклонилась в сторону, а на щеке тут же отпечатались следы ладони.
— Ах! — только и смогла вскрикнуть женщина. Схватилась за щёку, яростно устремив глаза на молодую соперницу. Бледность мгновенно разлилась по лицу. Хотела что-то сказать, но бешенство в главах Габриэлы остановило её.
— Перестаньте спорить, сеньоры! — дон Висенте беспомощно простёр к ним свои дрожащие руки. — Не время для этого! Дайте мне прийти в себя. Идите в свои комнаты! Прошу вас.
Габриэла первая устремилась к двери, больше не в силах наблюдать эту непостижимо гнетущую сцену. Ей было противно видеть беспомощность и растерянность дона Висенте. Хотелось остаться наедине с собой. Поразмыслить над случившимся, принять хоть какое-то решение.
Она ополоснула в тазу горевшее лицо, руки и шею. Не вытираясь, легла на смятую простыню и задумалась.
Почувствовала, как волна желания заполняет её изнутри. Всплыла картина любви с Хуаном на берегу речки, на гальке рядом с трупом ненавистного мулата. Как тогда, ей почудились липкие от крови руки, и дрожь страсти прокатилась по разгорячённому телу.
«Господи! Что это со мной? — подумала женщина и широко открыла глаза. — Опять этот проклятий Хуан! Сколько он будет преследовать меня? Этот носатый тощий подонок!»
Она потрогала пальцем едва прощупывавшийся тонкий шрам от пореза и в то же мгновение перед мысленным взором предстала картина, словно видимая ею со стороны. Смятая постель, разъярённый Хуан с оружием в руках, удар по лицу, яростный вопль и острая боль пореза, и струйка крови по щеке. И бешеная, неудержимая страсть. И сплетение тел в экстазе любовной похоти. Похоти ли?
Она тяжело дышала. Тело покрылось потом. Пришлось встать, снять сорочку.
Из открытого окна струился прохладный воздух, и она подошла под эти живительные струи. В голове стучали крошечные молоточки. Мыслей больше не было. Только медленно затухающее чувство острой неудовлетворённости и жалости к себе.
Тело высохло, душа немного успокоилась. Дыхаиие перестало стеснять грудь. Обрызгав себя из таза, она опять легла с надеждой побыстрей заснуть и отрешиться от этого трудного дня и ночи.
В доме Миры были свои трудности.
Пахо никак не уживался с Томасой. Он постоянно старался задеть её, поручать всё больше работы, а та не упускала увильнуть, ругаться, и не останавливалась перед прямым оскорблением.
— Что ты, чёрная образина, мне, белой девушке, приказываешь? Ты у меня получишь, черномазый!
— Дура ты, а не белая девушка! Иди в огород и заработай себе на обед! Я не обязан это делать за тебя! Я свободный человек!
— Посмотри на клеймо на лопатке, чёрная крыса! Ты раб!
Пахо зло смотрел на Томасу, но ввязываться в словесную драку не хотел, И жаловаться Мире не хотел. Считал это неудобным. Но злобу затаил. Он не сознавал, что собирается сделать, но уже надеялся на что-то.
— Пахо, что за постоянные ссоры у вас с Томасой? Неужели нельзя без этого? — возмущалась Мира. Пахо пожимал плечами, давая думать по своему усмотрению. Он надеялся на случай, который даст ему шанс избавиться от этой несносной бродяжки.
Лето выдалось в этом году сухое, Дожди шли каждую неделю, но это всё равно казалось сухостью. А Мира радовалась таким погодам. Почти каждый день она с Томасой ходили к морю и купались, наслаждаясь волнами и горячим песком. С ними обязательно ходил Пахо или соседский парень лет пятнадцати из семьи метисов.