— Пускай догорит. Так требует обряд! После мы положим часть пепла в курган Патрокла, как собирались сделать с прахом Ахилла. Воля его материбогини священна, но и память его должна быть священна для нас, что бы ни сталось с его телом…
Старый Хрис повернулся лицом к восходящему солнцу и, воздев руки, запел гимн в честь бога Гелиоса.
Костер пылал все ярче, но огонь его тускнел в нарастающем свете дня.
Глава 12
Два дня бушевал шторм, и это задержало погрузку дани на ахейские корабли. Большая их часть была уже нагружена, и воины днем и ночью, в любую погоду, несли дежурство на берегу. Едва ли кто–то мог украсть с кораблей троянские сокровища, но приказ был отдан, и воины, тихо бранясь и закрываясь плащами от дождя и ветра, усердно караулили дань. Напряжение и злость возрастали день ото дня. После гибели Ахилла ахейцы стали с прежней силой ненавидеть троянцев, виня их и только их в смерти единственного из базилевсов, кого они, все до единого, преданно любили. Многие воины не верили в то, что Ахилл погиб по ошибке, что убийца на самом деле хотел поразить Гектора, они считали, что Антилох ослышался либо неверно понял слова умирающего героя. Они были уверены, что с Пелидом коварно и подло свел счеты кто–то из троянской знати, мстя за убитых в годы войны родственников, а быть может, и за то, что он добился мира на условиях, разорительных для самых богатых семейств…
Злились ахейские воины и на своих царей, уже готовых перессориться из за троянской дани и поставивших стражу возле кораблей, конечно, не из страха перед троянцами, а просто из недоверия друг к другу. И в этом воины были правы… Особенно усилилась и возросла вражда между Атридами и Аяксом Теламонидом. Агамемнону и Менелаю стало известно о припадке безумия, овладевшем Аяксом в день праздника Аполлона, и о том, что он, убивая несчастных пастухов и зверски мучая и истребляя их стадо, был уверен, что расправляется с ними, Атридами. Их ярость и негодование соединялись с тайным страхом — припадок Аякса мог повториться, и не было больше Ахилла, который сумел бы унять его. Да и в обычном состоянии Теламонид казался теперь опасным сыновьям Атрея: он был в обиде на них, в его душе затаилась жажда мести, а значит, от него можно было ожидать любой неожиданности — тем более, что Аякс был самым несдержанным и вспыльчивым из всех базилевсов.
До назначенного срока отплытия оставалось два дня — если вновь не нагрянет шторм, и вовремя закончится загрузка кораблей.
— Бог Посейдон гневается на нас! — угрюмо произнес Менелай, следя за тем, как набегающие на берег волны прилива смывают золу и обгоревшие ветви, оставшиеся от костра, у которого ночью грелись воины. — Фетида унесла тело своего сына с костра — она не хотела, чтобы мы его хоронили, значит, винит нас в том, что случилось… А Посейдон не мог не внять жалобам Фетиды. В это время года почти не бывает штормов, а сейчас они бушуют чуть не каждые пять–шесть дней. Как мы отправимся?
Они с Агамемноном сидели на старинной каменной скамье, некогда сооруженной троянцами возле самого берега. Неподалеку рабы сколачивали новые мостки, чтобы подтаскивать тюки и бочки к кораблям.
— Что ты смущаешь меня своими жалобами, брат? — раздраженно бросил Агамемнон. — Мало мне и без того огорчений? Не так уж сильны шторма, мы сумеем одолеть их в открытом море. Лишь бы были сутки на то, чтобы уйти подальше от берега. Куда хуже, что не избежать последних разговоров с царями. И будет немало жалоб на неправильный раздел добычи.
— Ты про Аякса, что ли? — в голосе Менелая прозвучали гнев и презрение — Нам что, всем вместе с ним не справиться?
— «Всем вместе»! — передразнил брата Агамемнон, — Мы только в бою были все вместе, Менелай! Сейчас каждый думает о себе и хочет оторвать побольше для себя. И не один Аякс захочет проверить, справедливо ли мы оделили его, и не один Аякс возмутится и начнет возмущать других. И все станут вспоминать и перевспоминать, кто, как и в чем отличился, кто кого убил из троянцев, кто сколько захватил добра, кто был большим героем. Передерутся все, поверь. Базилевсы будут недовольны друг другом, воины будут в злобе на своих базилевсов, и все вместе станут злиться на нас с тобою. Был бы с нами Ахилл…
— Хватит наконец! — вскричал, краснея, Менелай. — Можно подумать, что мы все малые дети! Ахилл, Ахилл… Будто он один что–то значил! Да, он совершил подвигов больше всех, он умел помирить царей в любой ссоре… Но он же и затеял самую большую ссору за все годы войны, да еще из–за какой–то девчонки! Из–за его отказа воевать нас всех чуть не поубивали, троянцы едва не пожгли наши корабли! И ведь именно он сохранил жизнь Гектору и тем не оставил нам выбора — пришлось мириться с Приамом. Ахилл! На свою голову ты вообще с ним связался!
В ответ на эту бурную речь Агамемнон, который выслушал брата, насупив брови и опустив голову, произнес глухо и с затаенной яростью:
— Уж если говорить о том, из–за чего наши ссоры, то давай вспомним, братец, почему мы вообще оказались здесь. «Из–за девчонки»! Из–за твоей блудливой женушки, милый ты мой! Не я ли некогда советовал тебе не брать в жены эту развратную аргивянку, которую до тебя уже украл и познал некий странствующий бездельник?[20] Да, не скрою, я сперва был рад предлогу начать войну с Приамом — я мечтал взять большую дань и получить влияние на эти земли. Но именно ты каждый раз срывал все переговоры, требуя непременно свою красотку, и тем затягивая и затягивая войну. И в конце концов уже стало ясно, что нам отсюда не уехать, не взяв города и не перебив троянцев. Но мы не могли взять Трою — ее стены неприступны! И гибли, и гибли наши воины и герои, и росла общая злоба, злоба против тебя и меня! Если нас до сих пор не убили, то потому, что в самые страшные моменты всегда вмешивался Ахилл и усмирял вражду. И безумие Аякса он усмирил, не то Теламонид убил бы меня и тебя, либо нам пришлось бы направить против него всех воинов–данайцев и спартанцев, убить его и вызвать ярость в его воинах… То, что нам удалось заключить мир и взять все–таки дань, и даже добиться того, что в день отъезда тебе вернут твою проклятую Елену, — это все чудо, и это — тоже заслуга Ахилла. И Гектора, между прочим… Мы вышли достойно из безвыходного положения, а ты смеешь упрекать того, кому мы этим обязаны?!
Менелай вскочил на ноги, сжав кулаки. Он бросился бы на брата, но тот продолжал сидеть, не шелохнувшись и спокойно глядя ему в лицо. Эта была их первая большая ссора, и Атрид младший ясно видел, что Агамемнон берет верх, как брал всегда, в любом споре. Это еще усилило его злобу, но он понимал, что не посмеет напасть: старший брат был сильнее, сильнее физически и сильнее духом.
— Я был неправ, прости, — глухо проговорил Менелай и вновь сел на скамью рядом с Агамемноном.
Некоторое время они молчали.
— Но теперь все по–иному, — заговорил, наконец, Атрид старший. — Нет Ахилла, нет и мира. И ахейцы ненавидят троянцев и жаждут им отомстить за нашего героя, и между нами возникает вражда. Сумеем ли мы уплыть, не поубивав друг друга, вот что волнует меня сейчас… И как удержать наших воинов от стычки с троянцами, когда они будут нас провожать? А этого не избежать — они придут на берег в день нашего отплытия, чтобы увериться, что мы всем довольны, чтобы привести тебе твою Елену… Как бы не началась схватка!
— Лучше всего, если бы в эти три дня мы могли взять Трою! — проговорил Менелай тихо.
— И я бы опозорил навеки себя и свой род? — Агамемнон усмехнулся. — Да мне эта мысль спать не дает! Во время перемирия мы чуть было не сумели это сделать — когда их жрец хотел выдать нам подземный ход. Но горный обвал помешал нам, значит, боги того не хотели. А сейчас уже не перемирие, сейчас заключен мир, и Приам во всем держит слово. Значит, и я не могу нарушить своего слова. К тому же, — тут в голосе верховного базилевса прозвучал глухой гнев, — к тому же Скейские ворота снова закрыты, и проклятая Троянская стена так же высока и прочна!
Менелай положил ладонь на руку брата, низко к нему наклонился и произнес:
— Есть способ попасть в Трою незаметно. Во всяком случае, человек сорок воинов могут это сделать, а если они окажутся в Трое, то сумеют и открыть ворота для остальных. Но осталось два дня. Одиссей указал мне этот способ, сам того не желая. До чего же он умен!
— Что за способ? — быстро спросил Агамемнон.
Его брат глазами указал на видневшуюся вдали блестящую золоченую статую Троянского Коня.
— Вот он может нам помочь…
В это время позади базилевсов раздались чьи–то возбужденные голоса, и братья обернулись.
Быстрыми шагами к ним приближался Идоменей в сопровождении двоих своих рабов. На ходу афинянин, по своему обыкновению, размахивал руками и при этом громко и отчаянно бранился.
— Великий Агамемнон! Благороднейший из царей! Да где ты, в самом деле, чтоб меня рыбы съели раньше, чем я утону!? Помогите! Ограбили! И, как всегда, именно меня!!!
— Что, что, что такое?!
На этот раз спокойствие изменило Атриду старшему. Идоменей мог вывести из равновесия, кого угодно, а у верховного базилевса и без того нервы были на пределе.
— Что ты вопишь, Идоменей? Кто тебя ограбил? Что случилось?
— Вот, вот и вот! Смотри, о лучший из царей, и полюбуйся, какие «сокровища» я мог привезти в родные Афины, к моей милой женушке, которая за такие «дары» содрала бы с меня все волосы вместе с головой!
И с этими словами он вытянул вперед ладони, наполненные серыми, гладкими камешками, обыкновенной морской галькой…
— Что это такое, провались ты в Тартар?! — закричал Агамемнон. — Что ты суешь мне под нос эти булыжники?!
— Это, — воскликнул Идоменей, — не что иное, как дань благородного Приама! Я же знал, и я говорил, что нас обманут, что верить троянцам нельзя… Мне пришло в голову открыть пару бочек, что погрузили сегодня на мой корабль. Я и открыл. И вот: сверху там лежали цепочки, кубки, всякие там серебряные и золотые игрушки, а под ними — камни! Вот эти вот самые камешки! Я проверил и другие три бочки, что мне причитались. И только в одной были действительно сокровища, остальные две — такие же! Ну–ка, уважаемые цари, проверьте остальную дань, нет ли и там таких «даров»! И если нет, то, значит, как всегда, больше всех «повезло» именно мне!.. Но зато именно я это и обнаружил!