— Я так и предполагал. Но они делают вид, что не знают. В бытность свою командиром роты я несколько раз уничтожал подобные схроны. Командир сводного отряда при этом ни разу не присутствовал. Он только накладывал резолюцию на акт, как и вы. Да, такова общепринятая практика. Один раз даже я сам на уничтожение не ездил. Этим занимался командир взвода.
— Такие моменты в ФСБ считают уликами?
— Если других нет, цепляются за то, что есть.
— Понятно. Если переходить к конкретным действиям, то чем я могу быть полезен капитану частного сыска?
— Мне нужно хотя бы несколько газет, на которых почтальон пишет номер квартиры. К вам один и тот же приходит?
— Одна. Пенсионерка. Пожилая женщина.
— Но они пишут всегда второпях. Почерк может слегка разниться. Поэтому газет нужно хотя бы пять. Если больше найдете, давайте все. Лучше будет, если это окажется именно «Комсомольская правда».
— Аглая! — позвал подполковник.
— Слышу, — отозвалась Аглая Николаевна. — Сейчас принесу.
Она вышла с кухни, прошагала мимо нас во вторую комнату и через несколько секунд вынесла мне целую стопку газет.
Аглая Николаевна слышала весь наш разговор. Да мы и не пытались говорить шепотом. Скрывать нам от нее было нечего.
На прощание я задал еще один вопрос. В личном деле было отмечено, что у подполковника Скоморохова есть два сына — оба офицеры.
— А дети ваши где живут?
— Один сын на Дальнем Востоке служит. Морской пограничник. Второй недавно из армии уволился. Не понимаю, по какой причине. По телефону он объяснить не захотел или не смог. Подозреваю, что сейчас в Новороссии. Звонил несколько раз. Спрашивал меня про здоровье, но к себе в заместители не приглашал. Мы же с Аглаей оба родом из Донецка. Там жили и познакомились.
Наверное, подполковник Скоморохов не стал бы давать такую информацию совершенно постороннему человеку. Значит, он принял меня за своего.
— А служил? Род войск?
— Как положено. Старший сын пошел по стопам отца. Спецназ ГРУ. Капитан. Как и вы, ротой командовал. Уволился, говорит, по собственному желанию. Чтобы себя реализовать.
— Еще только один вопрос. На прощание. Но по существу. Что можете сказать о своих родственниках, тех самых людях, фигурирующих в этом деле, которых кто-то хотел взорвать?
— Родственники самые что ни на есть обыкновенные. — Подполковник вяло пожал плечами. — Ничего не могу о них сказать. Ни хорошего, ни плохого. Впрочем, я их и знаю плохо, кроме, разве что, Максима Анатольевича. Он — человек, мне лично симпатичный. Не из хитрецов, которые умеют везде устроиться. Простой, даже простоватый. Добродушный. А про остальных, может, Аглая что-то скажет. Они же ее родственники.
— А что о них сказать можно? Все люди разные, и они тоже, — проговорила женщина.
— Хотя бы краткую характеристику каждому дать можете? По порядку.
— С кого начинать?
— Давайте с Елены Анатольевны.
— Очень сложная женщина. Учительница бывшая. Строгая и весьма грамотная. Человек высокой культуры, я бы сказала. Знаток изобразительного искусства — это у нее от мужа, он был профессиональным художником. Многие говорят, что злая, но я не соглашусь. Она просто закрытая от внешнего мира. Живет в своем внутреннем, часто выдуманном. Характер у нее от природы весьма жесткий. Но это же не ее вина. Я с ней последний раз встречалась, когда она из больницы вышла, из психиатрической, после гибели мужа — Александра Иосифовича — и двух сыновей — Пети и Константина. Все разом ее покинули. Елена очень переживала, слегла с нервами. Мы подолгу с ней беседовали. Больше всего она жалела, что никому из троих так и не смогла дать тепла. Оно у нее внутри жило. А выпустить его она не умела. Несчастный человек, переживающий внутри себя свое прошлое. Елена так и живет покаянием.
Виктор Федорович кашлянул в кулак. Так он выразил свое несогласие с мнением жены.
Я посмотрел на него, он заметил это и сказал:
— У меня с Еленой Анатольевной взаимная неприязнь. После первой же встречи. Мы друг друга не воспринимаем на каком-то интуитивном уровне. Я вообще никогда не могу хорошо относиться к человеку с глазами акулы. А они у нее именно такие. Хотя тогда, при первой встрече, мне не понравилась не столько она сама, сколько ее сыновья. Елена была строгой, с этим соглашусь. А ее сыновья, в противовес ей, старались показать себя развязными. Я и предложил ей для перевоспитания отправить их служить в спецназ ГРУ. Обещал даже в свой батальон устроить. Этим, похоже, Елену Анатольевну сильно задел. Она подумала, что я плохо оценил ее педагогический талант, если посчитал необходимым заняться сыновьями. Она тогда так и заявила, что на своем педагогическом веку много хороших людей воспитала, и своих сыновей сможет вырастить сама.
— Это все уже забыто, — тихо сказала Аглая Николаевна, достаточно корректно и ненавязчиво прерывая воспоминания мужа.
— Максим Анатольевич… — перешел я на другую тему.
— Младший брат тети Лены. Дядя Макс, как мы его звали, хотя он не намного меня и старше. Лет на восемь вроде бы. Или даже на пять, а то и четыре с половиной. Да, дядя Макс — так мы издевались над ним в детстве. Что про него сказать? Человек без воли, пьющий, слегка грубоватый. Но беззлобный. От него неприятностей ждать невозможно. В прошлом году был у нас в гостях. Еще на старую квартиру приезжал. Неделю гостил.
— Нет, Макс — не ваш клиент, капитан, — категорично заявил Виктор Федорович. — Грубоват, да, служба его таким сделала, и жизнь крепко била. Но он на мир и на людей не озлоблен. Безобидный, в общем-то, человек.
— Ольга Максимовна…
— Оленька. Несчастная женщина, хотя красавица. Три мужа было. С двумя не ужилась. Первый у нее красавчик был. Но к каждой встречной женщине под юбку лез. Она все ему прощала. Любила. Потом он с какой-то заезжей дамочкой и укатил. Второй муж был вообще никакой. Весь больной от рождения. Требовал ухода за собой. Они около года прожили. Потом развелись. Третий, вот этот несчастный повар, очень доставал Оленьку своей ревностью. Она матери рассказывала, пока та жива была, мне жаловалась. А мать-то в этом году умерла. Оленьке после этого и пожаловаться стало некому. Со мной она почти не общается. Мы и виделись-το раза, кажется, четыре. Не больше. А теперь бедняжка снова одна осталась.
— Юрий Максимович…
— Для меня он самый непонятный человек из всей родни. Хотя Александр Иосифович, погибший муж Елены Анатольевны, в нем души не чаял. Считал его очень талантливым художником.
Даже помог поступить в художественно-прикладной институт. Александр Иосифович сам был ху-дожником-декоратором, но при этом не чурался и живописи. Он как-то сразу нашел общий язык с Юрой и всегда помогал ему. А я про него почти ничего не знаю. Мы с ним только пару раз виделись в Москве, а месяца четыре назад он сам к нам приезжал. Уже на эту квартиру. Мы тогда еще ремонт после переезда делали. С другом куда-то ехали, остановились, переночевали у нас. Мне он показался человеком без претензий, довольно простым. Но вот Максим Анатольевич, отец, жаловался на сына. Он сам его понять никогда не мог. Тот умный, закончил сначала МВТУ имени Баумана, потом какой-то художественно-прикладной, кажется, институт. С помощью Александра Иосифовича устроился художником-декора-тором в театр. Потом, уже после гибели Александра Иосифовича, открыл свою студию. Лечился от наркомании и от алкоголизма, но, кажется, без особого толка. Отцу помогать всегда отказывался. Я про финансовую поддержку говорю. Зарабатывает, судя по всему, неплохо, но денег, я слышала, у него никогда не бывает. Окружил себя какими-то рок-музыкантами. Максим Анатольевич к сыну в прошлом году ездил и через день сбежал оттуда. Не выдержал, говорит, каждодневных сборищ в доме. Вот и все, что я могу о них сообщить. У всех своя жизнь, личные сложности. Как у тети Лены здоровье после взрыва, не знаете?
— Слышал, что в больницу ее даже не положили. Оказали помощь и дома оставили, — сказал я и встал из-за стола.
Потом я вежливо попрощался, поблагодарил хозяйку за чай и печенье, которое не забыл похвалить, за что тут же был награжден целым пакетом этого кулинарного шедевра.
— Дома чаю попьете. Вы далеко живете?
— В соседнем доме. Можно сказать, ваш сосед, хотя улица у меня другая.
— Заходите в гости. Запросто, без церемоний, — пригласил подполковник. — Просто так, без причины. Скучаю по сослуживцам, понимаете. Рады будем вас видеть. Только я сегодня вечером на рыбалку уезжаю. На пару дней. Но, как вернусь, милости прошу. Свои координаты мне оставьте.
Я еще не успел обзавестись визитными карточками, поэтому просто сообщил подполковнику свой домашний адрес, номера служебного и сотового телефонов. Повторять мне не пришлось, записывать Скоморохов не стал. Он запомнил. Профессионал!
— Да, еще вот что. — Виктор Федорович на несколько секунд вышел в кухню, вернулся, держа в руках большого вяленого леща, протянул его мне и заявил: — Из моего личного улова! Можно с пивом или без него. Я сам не любитель пенного.
— Спасибо, — поблагодарил я за угощение, спрятал рыбину внутрь пачки газет «Комсомольская правда», улыбнулся как можно приветливее и вышел из квартиры.
У машины я оглянулся. Семейная пара Ско-мороховых провожала меня взглядом, стоя у окна. Наверное, я принес в этот дом как дополнительное беспокойство, так и надежду. Мы, спецназовцы, привыкли полагаться один на другого.
Я находился рядом со своим домом, хотел было заехать туда и пообедать, но вовремя вспомнил, что новый холодильник, только вчера приобретенный, пока содержит в своем нутре только холодную зиму и больше практически ничего. Голода я не испытывал, поскольку перекусил с полковником Быковским в штабе округа. Поэтому отправился сразу к себе в агентство. Заглянул в свой кабинет, оставил на спинке стула легкую камуфлированную куртку и прошел в апартаменты генерального директора.
Петр Васильевич Новиков, видимо, только что вернулся с обеда и сидел в кресле перед компьютером.