. Длинная кость наверху одного крыла. Фрагмент позвоночника. Коготь одной ноги.
Сид глубоко вздохнула и закрыла глаза, положив руку на остатки скелета.
А потом потянулась.
Сначала она не чувствовала ничего, кроме костей под ладонью. Но представила, как тянется дальше, глубже, мимо птицы, коробки и стола, погружает руку в холодное пустое пространство.
Легкие начали болеть. Холод разлился по ее пальцам и по рукам, острый и режущий, и когда Сидни выдохнула, то почувствовала на губах струйку холода, точно туман. Свет танцевал под веками, далекий и слабый, пока пальцы не нащупали едва заметный намек на нить. Сидни потянула, осторожно, бережно. Она держала глаза закрытыми, но чувствовала, как маленький скелет начинает восстанавливаться, ощущала рябь мышц, кожи, мягкость перьев.
Еще немного…
Но потом она потянула слишком сильно.
Нить исчезла.
Бледный огонек пропал.
Сидни моргнула, убрала руку и увидела останки птицы. Теперь ее хрупкие кости восстановлению не подлежали. Разложенные на бархате потрескались, а отложенная в сторону кучка рассыпалась под собственным весом.
Еще не хватает сил.
Еще не готова.
Когда она попыталась дотронуться до костей, они развалились, оставив лишь пепельную полоску на синей бархатной подкладке, кучу пыли на столе.
Уничтожено, подумала Сидни, сметая остатки в мусорную корзину.
Я тебя уничтожу.
Я уничтожу.
Я…
Марсела открыла глаза.
Ее приветствовали стерильные люминесцентные лампы, запах антисептика и бумажно-тонкие больничные простыни. Марсела знала, что не должна быть здесь, вообще не должна быть жива. Но колеблющаяся зеленая линия на мониторе отмечала биение пульса, неумолимое доказательство того, что Марсела выжила. Она глубоко вздохнула и поморщилась. Легкие и горло жгло, а череп раскалывался, даже невзирая на высококлассные болеутоляющие в капельнице.
Марсела проверила пальцы рук и ног, осторожно повела головой из стороны в сторону и похвалила себя за поразительное самообладание. Она давно научилась разделять чувства, запихивать неудобные и недостойные в глубину сознания, словно старое платье в темный шкаф.
Марсела уцепилась за простыни и попыталась подтянуться, но при малейшем движении ощутила сопротивление собственного тела – ушибленные и сломанные ребра, обожженную и покрытую волдырями кожу. Марсела также научилась спокойно переносить различные неприятные ощущения, что неизменно сопутствовали уходу за внешностью.
Но эта боль посрамила все эти уколы и сознательные неудобства.
Она поселилась в коже, в костях, расплавленным огнем лилась по венам, по конечностям. Но вместо того, чтобы отступить, Марсела сосредоточилась.
Однажды у нее был инструктор по йоге, который сравнивал ум с домом. Марсела тогда лишь глаза закатывала, но теперь представила, как идет из комнаты в комнату, гася свет. Здесь страх, выключаем. Здесь паника, выключаем. Здесь путаница, выключаем.
Здесь боль.
Здесь гнев.
Здесь ее муж, этот гребаный обманщик.
Здесь он швырнул ее головой об стол.
Здесь смахнул свечи.
Здесь ее голос прервался, легкие наполнились дымом.
А это его спина, когда он ушел и оставил ее умирать.
Этот свет Марсела оставила включенным. Она ощутила, как в голове стало ярче, как тепло заструилось по коже. Марсела вцепилась в перила кровати. Те поплыли под ладонью, гладкий металл исчез, вдоль стали растянулось красное пятно. К тому времени, когда Марсела очнулась, отодвинулась, часть рамы уже разрушилась и осыпалась на кровать.
Марсела непонимающе уставилась на мусор.
Перевела взгляд с руки на металл и обратно, чувствуя, как тепло все еще исходит с кожи. Затем вцепилась в тонкие больничные простыни, но они тоже рассыпались, ткань мгновенно разлеталась, оставляя после себя только пепел.
Теперь Марсела подняла обе руки, но не в капитуляции, а в восхищении, повернула ладони к лицу в поисках каких-то фундаментальных изменений, но обнаружила лишь собственный испорченный маникюр да зеленый синяк в форме ладони вокруг запястья. Надпись на белом больничном браслете гласила: Мелинда Пирс.
Марсела нахмурилась. Все остальные детали были верны – она узнала свой возраст, дату рождения, – но казалось, что кто-то ввел ее в систему под вымышленным именем. А значит, они не хотели, чтобы Маркус знал, что она здесь. Или что она жива. Разумный выбор, подумала Марсела, учитывая события этой ночи. Или вчерашней? Она потерялась во времени.
Раны казались достаточно свежими.
Без простыней стали видны повязки, что поднимались вверх по ногам, обвивались вокруг живота, вокруг плеча, зеркально вторя ожогам от канделябров…
Включилось полицейское радио, резкий треск отличал его от десятков прочих звуков больницы. Внимание Марселы обратилось к двери. Та была закрыта, но сквозь стеклянную вставку она заметила форму полицейского.
Марселе удалось подняться с кровати, несмотря на различные кабели и шнуры, соединяющие ее с медицинскими приборами. Она потянулась к стойке с капельницей, но вспомнила полосу ржавой стали, распадающуюся простыню.
Марсела заколебалась, но ладонь снова стала прохладной, и, когда пальцы сомкнулись вокруг пластикового шнура, ничего страшного не произошло. Марсела отключила устройство, а затем, осторожно, чтобы не сместить монитор сердца, потянулась и вместо этого вытащила шнур питания.
Приборы стихли, их экраны почернели.
Больничная роба Марселы болталась – это и плюс, учитывая контакт с нежной кожей, но также и минус: нельзя же сбежать в одной простыне.
В углу стоял стерильный белый гардероб, и Марсела подошла к нему, безрассудно надеясь обнаружить свою одежду, сумочку, ключи, но, конечно, там было пусто.
За дверью она услышала грубый голос:
– …до сих пор не очнулась… нет, мы скрыли это от прессы. Я уже позвонил в Программу по защите свидетелей.
Марсела усмехнулась. Программа по защите свидетелей. Она не за тем спроектировала свою жизнь, построила будущее из ничего, чтобы потом прятаться по канавам. И будь она проклята, если исчезнет раньше мужа. Марсела обернулась, осматривая комнату, но там не было ничего, кроме одной двери и окна, выходящего на Мерит с высоты по крайней мере шести этажей.
Одна комната, одна дверь. Одно окно.
И две стены.
Марсела выбрала ту, что была напротив ее кровати, прижала ухо к стене и ничего не услышала – только ровный гул большого количества больничного оборудования.
Она осторожно поднесла пальцы к штукатурке.
Ничего не произошло.
Марсела медленно прижала ладонь к стене. Ничего. Она впилась взглядом в руку; ногти потрескались, когда Марсела в отчаянии цеплялась за шелковый ковер, деревянный пол…
Рука начала светиться. Марсела наблюдала, как стена под пальцами искривляется, гниет, гипсокартон рушится, словно от сырости, гравитации или времени, пока между комнатами не образовалась широкая дыра, достаточно большая, чтобы через нее пройти.
Она даже залюбовалась эффектом. Значит, дело не в силе, а в чувстве.
Это хорошо.
У Марселы поднакопилось довольно много чувств.
Она вернула силу обратно в грудь, как будто это было дыхание. Там она и тлела, уже не оружие, скорее контрольная лампа. Спокойная и выжидающая.
Марсела шагнула через разрушенную стену в соседнюю комнату.
Дверь в комнату была приоткрыта, и в постели лежала женщина – Элис Толенски, согласно табличке, – на три дюйма ниже Марселы и на добрых тридцать фунтов тяжелее.
Ее одежда висела в маленьком больничном шкафу.
Марсела сморщила нос, рассматривая скользкие балетки, рюшечки на воротнике блузки с цветочным принтом и джинсы с эластичным поясом.
Но нищим выбирать не приходится. Марсела порадовалась просторным джинсам, когда пришла пора в них влезать. Плотная ткань задела повязки. Она подавила стон, а затем снова обратила внимание на шкаф.
На полке лежал кошелек из искусственной кожи. Марсела просмотрела содержимое и взяла сто долларов наличными и пару монет.
Она закончила одеваться, собрала волосы в пучок на затылке, надела очки и вышла в зал. Полицейский перед ее дверью ковырялся с повязкой на руке. Он не поднял глаза, когда Марсела повернулась и ушла.
Возле больницы выстроилась очередь такси.
Она залезла в ближайшее.
– Адрес? – проворчал водитель.
– «Хайтс». – Она впервые открыла рот; голос стал хриплым от дыма, чуть ниже тембром и приобрел сочность, о которой так мечтали сотни старлеток. – На Гранд-авеню.
Машина отъехала, и Марсела откинулась на кожаное сиденье.
Она всегда была хороша в критических ситуациях.
Другие женщины могли позволить себе паниковать, но сожительство с мафиози требовало определенного уровня уравновешенности. Это означало сохранять спокойствие. Или, по крайней мере, убедительно его симулировать.
На данный момент Марсела не чувствовала, что притворяется. Не было никакого страха, сомнения. Голова не кружилась. Она не чувствовала себя потерянной. Наоборот, жизненный путь казался надежным и прямым, его конец освещался одним ослепительным прожектором.
И под этим светом стоял Маркус Андовер Риггинс.
Часть втораяОткровение
Все нажрались в дерьмо.
Марсела сидела на кухонном столе, рассеянно стуча каблуками по шкафам и глядя, как они спотыкаются, пьют и орут, чтобы их услышали. Дом был заполнен музыкой, телами, паршивым алкоголем и дешевым одеколоном, а также всеми другими бессмысленными атрибутами студенческого братства. Подруги убедили ее приехать слабым аргументом, мол, так поступают все студенты, будет бесплатное пиво и горячие парни, а еще будет весело.
Эти самые подруги потерялись где-то в массе тел. Время от времени Марселе казалось, что она видит знакомый светлый боб или высокий каштановый хвост. С другой стороны, здесь была толпа народа. Типичные ученики колледжа. Больше похожи друг на друга, чем выделяются.