— Ермил, а Ермил?! Зачем же ты падаль эту к князю впустил?! Или мало тут у смердов в доме дерьмом пахнет?!
Но лишь завывание вьюги было ему ответом. Обеспокоенный советник Грунлафа шагнул на крыльцо, послышалось:
— Ермил! Ермил! Куда ж ты, леший, подевался?
Позвав еще несколько раз, вернулся в горницу, освещенную пятью лучинами, пожал плечами:
— Княже, сам не знаю, куда делся Ермилка. Может, пойти поискать? Только как тебя с этим… поросячьим последом-то здесь одного оставить?
— Думаешь, старый витязь испугается какого-то побродяжки? — устало спросил Грунлаф, меж тем ощупывая под шкурой холодный полумесяц секиры. — А впрочем, Хормут, побудь со мной рядом. Найдется Ермилка, что с ним будет. — Потом, обращаясь к все еще стоящему на коленях человеку, спросил: — Ну а тебе что нужно? Милостыню пришел просить? Дам тебе милостыню: всыплю горячих молодыми розгами, а потом — копье в руки, да и иди служить в моем войске! Нечего лоботрясничать!
Человек со всклокоченными, как пакля, волосами и бороденкой, изобразив на лице еще большее подобострастие, пополз на коленях к ложу Грунлафа, не переставая смотреть на него преданно-собачьим взглядом. Подполз, принялся искать для поцелуя руку Грунлафа, но не нашел — на топорище секиры настороженно лежала она, потому что подозрительным показался Грунлафу этот человечек.
— Да милости, милости, княже, прошу! Но только не денег, не еды — помилуй! Как же я оскорбить тебя могу такой низкой просьбой! Только и прошу, чтобы выслушал ты низкородного раба, смерда поганого, злым Владигором изгнанного с клочка земли, которой владел!
— Владигором? — встрепенулся Грунлаф. — Ну, говори же, за что тебя лишили земли?
— Оброки Владигору платить не хотел, вот и прогнал, за это только.
Нечто похожее на расположение к этому смерду промелькнуло в источенной злом душе Грунлафа.
— Что ж, плохо родила твоя земля? Почему оброк князю отдать не умел?
— Нет, хорошо плодоносила землица моя, хорошо! Еще и бортничеством занимался, и рыбку славно неводами ловил, а вот оброки-то взял да и перестал платить нашему князю — невзлюбил его больно.
Грунлаф и Хормут, слушавшие речь смерда, выказали сильное изумление при последних словах мужичка.
— Да это кто же, поганый хорек, дал тебе право невзлюбить вдруг своего князя, на земле которого ты живешь? Ты, я вижу, плут лихой! — возмутился Грунлаф, в котором сейчас говорил повелитель, желающий, чтобы интересы князя почитались всеми подданными.
Мужичонка еще ближе подполз к Грунлафу и запричитал:
— А за что же мне его любить-то, княже? За то, что жену он свою законную, Кудруну, извел, едва только в Ладор ее привез? А уж какая голубка была! Видел я ее, как мимо нашей деревни проезжали, — недалече мы от Ладора живем…
Грунлаф, несмотря на преклонные лета, мигом с ложа вскочил — секира со звоном на пол упала. Князь поднял ее, серповидное, так остро отточенное, что и летящий волосок перерубило бы, лезвие к горлу смерда приставил, сказал задыхающимся шепотом:
— Все говори о Кудруне, если смерти боишься! Говори!
Побледнев от ужаса, смерд хрипло забормотал:
— Мало знаю, мало, только слухами, что из Ладора текли, и питались мы в деревне. Ведомо лишь, что сгубил Кудруну за что-то князь Владигор, жестоко сгубил. Оттого я его не люблю, подать платить перестал, к тебе убежал. Сообщить князю Грунлафу хочу, что нелегкая дорога ждет его, когда по Синегорью пойдет: ведомо стало Владигору о походе твоем, велел все селенья пожечь да всем синегорцам в Ладор перебираться со скотиной и скарбом. Но ты иди, Грунлаф, смело иди, ибо праведен твой путь! За дочь свою отомсти!
Грунлаф, все более и более преисполняясь клокочущей яростью, спросил:
— Так почему считаешь, дорога моя нелегкой будет?
— Да потому, что знает Владигор, каким ты путем идешь: как вступишь на землю синегорскую, тут же начнет твое войско попадать в засады, в ямы, снаружи прикрытые, на колья острые падать, в капканы всякие ввергаться. Чего только не придумал для тебя Владигор, каких только хитростей! Но ты иди смело, я таким путем поведу, что целым все войско твое останется!
Тут дверь избушки вновь распахнулась и раздались в ночном морозе встревоженные голоса:
— Княже! Вот беда-то!
— Княже, выйди, выйди!
— Да что там?! Что стряслось-то?! — отозвался Грунлаф.
— Да, кажись, Ермил твой у порога лежит, снегом уж засыпало его, неживой уж… — послышался ответ.
Когда два воина с большим трудом втащили в горницу тело княжеского телохранителя, князь и Хормут, склонившись над верным слугой, увидели, что щеки его уже заиндевели, брови, ресницы, усы и борода покрыты толстой коростой инея. Бычья шея его была как-то странно скособочена, как если бы кто-то переломил ее сильным ударом полена или оглобли.
— Кто ж его так? — изумился Хормут. — Уж не этот ли… когда ты, княже, Ермилу велел гнать его? — И покосился на синегорца.
Мужичонка же, понимая, что его подозревают в смертоубийстве, резво поднялся на ноги, будто предлагая взглянуть на себя повнимательней. И увидели Грунлаф и Хормут перед собой невысокого, щупленького человека с бородой-веником, глуповатого, простоватого и даже подслеповатого, а ростом он, если поставить его рядышком с Ермилом, не достиг бы и плеча его.
— Княже, — виновато молвил он, — не меня ли в смерти великана сего вините?
Грунлафу показалось неразумным даже предположение такое, и он, нахмурясь, велел убрать Ермила да с факелами посмотреть по деревеньке, не прячется ли где какой-нибудь злодей из местных мужиков, способных покуситься на жизнь благородного Грунлафа. Синегорцу же он сказал:
— Ладно, будь с нами. Ненависть твоя к Владигору приятна мне. Если незаметно проведешь мимо ловушек и засад по земле синегорской, близ Ладора получишь от меня награду. Пока же пусть выдадут тебе кольчугу и копье, шлем тоже попроси. Скажи, я приказал. Конь, слышал, есть у тебя. Откуда ж?
— Да у купчишки синегорского отбил, — с деревенским простодушием сказал мужик и, быстро нагнувшись, припал к руке Грунлафа.
Князь отдернул руку. Каким-то холодным, шершавым оказался этот поцелуй, будто не живой человек прикоснулся к его руке, а иссушенные могилой губы мертвеца.
Утром из деревенских домов, землянок, шалашей вышли дружинники и ратники, и вот уж снова под крики сотских и десятских построилась колонна и поползла по зимней дороге в сторону синегорской границы. Но теперь рядом с воеводами и подле Грунлафа был неказистый мужичонка-смерд, плохо сидевший верхом, которому совсем не шла кольчуга, а шлем рогатый делал его похожим не на воина, а на барана-вожака.
6. Два скрещенных княжеских меча
Синегорец, нежданно явившийся ночью к Грунлафу, вел борейскую рать по таким местам, где ни ловушек, ни засад не встречалось. И еще одно обстоятельство, о котором предупреждал проводник, правдой оказалось — посылаемые в разные стороны верховые привозили вождям известия: повсюду деревни и городища синегорские стоят сожженные, разрушенные, и нет в них ни людей, ни скотины, ни сложенных на зиму запасов жита — всюду запустение и тишина.
— Да кто же это предупредил Владигора о тайном походе нашем?! — приходил в ярость Грунлаф, то и дело выслушивая сообщения о разоренных синегорских деревнях, в которых он думал коротать с ратью морозные ночи, и уже с этих селений начать исполнение своего плана: грабить, жечь их дотла, а мужчин убивать, забирая с собою молодых женщин и детей. Они могли бы послужить Грунлафу и его союзникам предметом торга с Владигором, если бы появилась в том нужда, или же прикрытием от летящих со стороны Ладора стрел.
— Думаешь, Грунлаф, не нашлось шельмы из Пустеня, способной за серебро предупредить Владигора о походе? — говорил не без издевки князь гарудов Гилун, шлем которого был украшен крыльями ястреба, ниспадавшими на плечи.
Грунлаф едва удержался от вспышки гнева, непозволительной в разговоре с самым сильным союзником, и отвечал спокойно:
— Эта шельма могла быть и в твоем войске, благороднейший Гилун.
В разговор вмешался молодой, румянолицый Пересей Коробчакский, сказал примирительным тоном:
— Князья, не к лицу да и не ко времени вам ссориться. Владигора могли предупредить о нашем походе и пограничные дозорные. Не стоило нам останавливаться в каждой деревушке для ночлега, только время потеряли, а врагам дали возможность подготовиться к обороне.
Не желая оставаться от разговора в стороне, подал голос Старко, вождь плусков:
— Ни к чему нам синегорские деревни. Запасов пищи у нас в достатке, пленники только связали бы нам руки. Да и не собираемся же мы целый год торчать под Ладором? Возьмем его с ходу или победим дружину Владигора в поле. Только бы выманить его за пределы города. Главное, что этот проводник-синегорец ведет нас короткими путями и не встречается никаких засад. И то неплохо!
И все князья согласились, что им повезло с проводником, и нужно бы на самом деле хорошенько наградить Кутепу (так звали проводника), когда они выйдут к Ладору.
Наконец настал тот день, когда вдалеке открылся вид на город. Опоясанный с одной стороны изгибом реки, замерзшей сейчас, с другой — близко подходившей к сосновому лесу, Ладор выглядел уснувшим. Только тонкие струйки дыма, убегавшие от домашних очагов в тех избах, что топились по-черному, или из труб, уходили вверх, в голубизну неба, где перемешивались между собой и висели над городом розоватым шатром.
— Да, крепкий город! — то ли с досадой, то ли с завистью произнес Грунлаф, соскакивая с коня. — Но благо то, что река замерзла, можно и с этой стороны приступ начать.
— А оттуда удобней, удобней будет, княже! — подскочил к нему Кутепа. — Вон рощица сосновая! Лестницы вначале изготовить надобно.
Гилун метнул на Кутепу дикий взгляд:
— Не твоего ума дело, смерд, где князьям приступ начинать! Без тебя знаем! Грунлаф, — повернулся он уже к князю игов, — хочешь, я расплачусь с этим поганцем за услугу, и чтоб больше я его близ нашего войска не видел!