— А кто ее… — Киров не мог произнести это слово — «любовник».
— Бухарин, — спокойно сказал Коба, выстукивая пепел из трубки.
— Бухарин?! — изумился Киров.
— А он же помешан на бабах! — заметил Коба, выковыривая остатки табака. — У него было две жены, он их бросил, связался с шестнадцатилетней девчонкой, дочкой Ларина. А до этого Надю обхаживал…
Он стал снова набивать трубку табаком. Киров сидел потрясенный, не зная, верить этому или нет. Это казалось бредом. Он хорошо знал Надежду Сергеевну, она была красивой женщиной, но он никогда не замечал в ней какого-то особого интереса к мужчинам. То, что Коба ее ревновал, было известно многим, но чаще всего его ревность была беспочвенна: достаточно было Наде кому-то улыбнуться или посмотреть на мужчину более пристально, как Сталин уже возгорался ревностью. Но чтоб она целовалась, да еще с Бухариным, такого представить себе Киров не мог. Конечно, Бухарин всегда испытывал расположение к слабому полу, слыл дамским угодником, но не до такой уж степени, чтоб отбивать чужих жен или приставать к ним.
— У меня есть доказательства! — упрямо сказал Коба. — Но сейчас расправа с ним будет выглядеть как сведение внутрипартийных счетов. Я чуть позже ему отомщу!
Он произнес это так спокойно, что Кирова прохватил морозный озноб. И, встречаясь после этого с Бухариным, он с сочувствием смотрел на этого остроумного, талантливого человека, не знавшего, какая мощная секира занесена над его головой. После этого случая Киров стал уже тяготиться этой дружеской опекой Сталина, а последний точно не хотел замечать этой перемены.
Однажды во время очередного приезда Киров, живя у Сталина, собрался навестить одну даму. Она работала в недавно открывшемся журнале «Огонек» и, приехав на неделю в Ленинград, должна была сделать большой очерк о балете. Их познакомили. Точнее, ей нашептали, что их первый секретарь обкома большой поклонник театра, часто бывает на балетных премьерах, и журналистке захотелось отразить этот факт в статье и выспросить мнение Кирова о ленинградских примах. Журналистка оказалась настойчивой и сумела добиться с ним встречи. Ее звали Эля, Эльвира. Худенькая, подстриженная под мальчишку, ироничная, с горящими черными глазами на смуглом скуластом лице, с тоненькой точеной фигуркой, она сразу же понравилась Кирову, и он предложил ей съездить за город, на охоту. Материал по балету она собрала, и можно было пару дней отдохнуть. Киров надеялся получить отказ, но Эля неожиданно согласилась. Она была достаточно умной женщиной, чтобы не понять, что скрывалось под оболочкой невинного вроде бы предложения: «Давайте-ка съездим на охоту!» Потому что в подтексте звучало иное: «Давай уедем на пару дней за город и побудем вместе» — так было в интонации и во взгляде, и Эля быстро все поняла. Но растерялась она лишь на мгновение — в ней жил дух авантюристки и пойти на адюльтер с партийным вождем показалось ей заманчивым. Она согласилась.
Киров взял ружье, нужно было соблюдать хотя бы видимость приличий для охранников, хотя и тридцатишестилетний Лев Фомич Буковский, и пятидесятилетний Михаил Васильевич Борисов, два постоянных его телохранителя, давно работали с ним, хорошо знали привычки и характер Кирова и вели себя пристойно, делая вид, что ничего не происходит.
Все свершилось по принятым законам куртуазности, они оба постарались романтизировать это кружение по осеннему лесу, даже подстрелили двух куропаток и расстались с признаками благодарности друг другу за это неожиданное свидание.
Потом Эля уехала, изредка позванивала Кирову на работу, в основном по деловым поводам, а узнав, что Киров едет по делам в Москву, договорилась с подругой и взяла у нее ключи от дачи. Она так и сказала по телефону: «Хочу угостить теперь вас зимним подмосковным лесом», — хотя Киров без всякого энтузиазма принял ее приглашение. Он еще утром сказал Кобе, что во второй половине дня ему надо навестить одного товарища, и он, возможно, даже у него переночует. Сталин столь ревностно заинтересовался «этим товарищем», что Кирову пришлось все сказать прямым текстом, и Коба был удивлен не столько будущим свиданием Кирова с дамой, сколько тому, что до сих пор ничего о ней не слышал. Кирову даже показалось, что Сталин обиделся. Зато на следующий день он уже сурово отчитывал Кирова за его опрометчивую связь: его Эля дружит с каким-то Двоскиным, а тот явный троцкист, и Киров таким образом ставит себя в двусмысленное положение перед партией. Киров дал Кобе слово, что в дальнейшем будет разборчивее в подобных связях, и Сталин успокоился.
— Если уж так невтерпеж, то мы поможем найти тебе приличную особу для веселых занятий, — усмехнувшись, сказал Коба, дав тем самым понять, что все должно решаться с его одобрения.
И уж конечно, переехав в Москву, став секретарем ЦК, Киров будет вынужден и свои личные дела решать с позволения Кобы, а лишать себя этой отдушины он не хотел. И тому была еще одна причина. Года три назад Киров обратил внимание на молоденькую техсекретаршу из сектора легкой промышленности обкома. Он тогда готовил доклад по развитию легкой промышленности в регионе и постоянно запрашивал у сектора легпрома данные по выпуску одежды и обуви по разным годам. Сектор в помощь Кирову выделил латышку Мильду Петровну Драуле, молодую энергичную женщину с приятным овалом лица и светлыми сияющими глазами. Рыжеватые короткие волосы, открытый лоб, полосатая кофточка с узкой юбкой, подчеркивающие ее крепкую спортивную фигуру, невольно притягивали к ней внимание, когда она стремительно шла по длинному обкомовскому коридору, держа прямо спину, независимая и строгая, как и подобает быть женщине, много изведавшей и знающей себе цену. Но стоило ее кому-то окликнуть из давних знакомых, как улыбка, вспыхнувшая на губах, мгновенно меняла этот неприступный вид, придавая всему лицу то обворожительное очарование, какое никак нельзя было угадать еще секунду назад.
И Киров, познакомившись с ней, даже нашел предлог задержать Мильду Петровну у себя в кабинете подольше, расспросить: кто она, откуда, как давно работает в обкоме. А узнав, что разведка Юденича чуть не расстреляла ее в девятнадцатом и она чудом спаслась, он восторженно воскликнул: «Да вы героиня у нас, вас надо пионерам показывать!» Мильда так заразительно засмеялась в ответ, что первый секретарь не мог не рассмеяться с ней вместе, мгновенно попав в плен ее удивительного обаяния.
У него и до Мильды были легкие романы, Киров никогда не позволял себе влюбляться всерьез, а тем более строить далеко идущие семейные планы, считая, что у человека должна быть одна жена, а с Марией Львовной они были вместе уже больше двадцати лет. Да, у них не было детей, но время их молодости совпало с подпольной революционной работой. Тюрьмы, ссылки, каторги, которые сопровождали его нелегкую жизнь, могли отпугнуть любую женщину, но Мария Львовна оказалась настоящей подругой революционера, и Киров не мог ее предать сейчас, когда занимал большой партийный пост, а ее уже мучили болезни. Они по-прежнему, как и в революционные годы, жили большей частью в разлуке. Она по полгода проводила в санаториях, а он мотался по заводам, селам и стройкам, ездил на пленумы, совещания, съезды, да и работая в Ленинграде, до полуночи засиживался у себя в кабинете.
Встретив Мильду, Киров вдруг почувствовал столь сильную вспышку влюбленности, что поначалу растерялся. Ее крепкое белое тело, полуоткрытые полные губы, завораживающий взгляд, искрометная улыбка, ее смех — все дразнило его, заставляло неметь в ее присутствии. Киров робел, становился скованным, замкнутым, неуклюжим, а его ораторский талант, которым многие восхищались, сходил на нет. Он не знал, как покорить ее сердце, и долго мучился, придумывая разные предлоги побыть с нею наедине: поехать на охоту, на дачу, на Финский залив, но Мильда отказывалась — ребенок, муж, семья, столько хлопот по дому, что она выбивается из сил. Она улыбалась, восхищенно глядя ему в глаза, он лишь потом узнал, что Мильда с первой встречи влюбилась в него и ничего особенного придумывать было и не надо.
— Но по тебе это нельзя было отгадать! — смеясь, возмущался он. — Ты так ловко все скрывала, что даже я, обученный в юности распознавать провокаторов и шпиков, ни на минуту не усомнился в том, что ты безумно любишь своего мужа и даже помыслить не смеешь о какой-либо измене!
— Так вам и надо, самоуверенным партийным павлинам, только и думающим о том, что любая женщина готова пасть в их объятия! — веселилась Мильда.
— Я другой, Миля, я совсем другой! — шептал он, целуя ее в мочку уха, и она не в силах была ему сопротивляться.
А тогда, не зная, что предпринять, он попросту вызвал ее на целую ночь для работы в Смольный, сославшись на то, что ему срочно к утру необходимо закончить доклад, хотя конечно же никакой спешки не было. Больше того, у него были свои секретарши, но Киров объяснил Мильде, что она хорошо знает материал, и они смогут управиться за ночь.
Киров еле дождался, когда уйдут Чудов и остальные секретари, а они, видя, что первый работает, тоже не покидали своих кабинетов, но Киров, разозлившись, не выдержал и отправил их всех домой в приказном порядке. К полуночи, когда Киров и Мильда остались одни, и ее уже бил сердечный озноб. И стоило ему взять ее за руку, привлечь к себе, как Мильда кинулась к нему на шею.
Они опомнились часа через два, Мильда спохватилась: скоро рассвет, а они еще и не приступали к работе, но Киров остановил ее.
— Доклад не к спеху, — улыбнулся он. — Это я все придумал, чтоб остаться с тобой…
— Я поняла, — помолчав, прошептала она.
И они стали встречаться. Мильда ничего не спрашивала у Кирова, не требовала объяснений, никогда ничего не просила, она влюбилась в него с такой страстью, что каждая их новая встреча проходила так, будто они встретились впервые. Киров помолодел, стал веселым, задиристым и мог работать круглыми сутками. Мильда же после каждой встречи потом несколько дней ходила, как во сне, живя лишь этими воспоминаниями и не замечая никого вокруг себя.