— Договорились, товарищ Сталин! — радостно согласился Киров.
— Ну, ты тоже, «товарищ Сталин», — передразнил Сталин Кирова. — Мы вдвоем говорим, по-дружески, можно без церемоний!
— Хорошо, Коба! — Киров обрадовался, как ребенок.
— Я ведь на что обиделся: могли обо всем этом дома переговорить, раньше, а сейчас вот в какое ты меня положение поставил? — хмуро проговорил Коба. — Я хотел, чтоб были три освобожденных работающих секретаря ЦК. Сейчас остается два, ты будешь секретарь не освобожденный, а совмещенец, сидящий на двух стульях. Мне же нужна третья рабочая лошадка. Хорошо, я приглашу в секретари Жданова, он избран в Оргбюро, это не страшно, но тогда товарищ Прамнек Эдуард Карлович, что сейчас второй в Горьком, станет там первым секретарем обкома за счет выбывшего Жданова, первый же секретарь Горьковского обкома партии обязан по статусу быть кандидатом в члены ЦК, его нужно доизбирать, а съезд уже кончился. Вот как быть?!
Киров тяжело вздохнул. Сталин был прав. Своим отказом он внес чехарду в партийную расстановку кадров. Киров стал извиняться, но Сталин только тяжело вздохнул.
— Неужели она такая же красавица, какой была моя Надя, что авторитетный вождь партии, каким является товарищ Киров, потерял из-за нее голову? — спросил Сталин. — Вот уж новость в наших рядах!
Киров не нашелся, что ответить Сталину.
Заседание Политбюро продолжилось. Сталин доложил, что, подумав, решил согласиться с предложением товарища Кирова, а также с резонными замечаниями членов Политбюро Орджоникидзе и Куйбышева, которым благодарен за весьма своевременную подсказку, и оставить за Кировым Ленинград еще на один год ввиду исключительности данного региона.
Сталин бросил внимательный взгляд на Куйбышева, который напряженно вслушивался в его слова.
— Но при этом Киров останется секретарем ЦК, — объявил Сталин, и Ворошилов, просияв, взглянул на Кирова, словно это он нашел столь мудрый компромисс. — А руководство Северо-Западным регионом и Ленинградом будет как бы одной из обязанностей Сергея Мироновича как секретаря ЦК, при условии, конечно, что он найдет время и для общесоюзных дел. А поскольку создалась такая необычная ситуация и товарищ Киров становится не освобожденным секретарем ЦК, то необходима еще одна кандидатура, освобожденного секретаря!
Сталин сделал упор на слове «освобожденного» и оглядел членов Политбюро. Клим заерзал на стуле, точно сейчас предложат его фамилию. Куйбышев, сидевший впереди, оглянулся и бросил неопределенный взгляд на Кирова, словно говоря: «Я же не могу сам себя предлагать, давай, я тебя поддержал», но что мог сделать Киров, если знал, кого выбрал для себя Коба.
— Мы тут с товарищами посовещались в аппарате ЦК, — Сталин взглянул на Ежова, и тот, чуть приподнявшись, кивнул головой. — И решили вынести на ваше обсуждение кандидатуру товарища Жданова, первого секретаря Горьковского крайкома партии. Нам советуют смелее выдвигать молодых, что ж, будем выдвигать. Партии нужна смена, новая кровь, как думают члены Политического Бюро?..
Первым поддержал Жданова Молотов, за ним Каганович, потом Клим, Серго. Проголосовали единогласно. Сталин посмотрел на Ежова, тот убежал и вскоре привел Жданова, гладенького, сытого, с легким брюшком и чуть выступающим вторым подбородком. Киров вспомнил, как Чудов рассказывал, что в Горьком крестьяне мрут от голода и есть даже несколько случаев людоедства. «Интересно, как при таком отчаянном голоде Жданова разносит как на дрожжах», — не без злорадства подумал Киров. Жданов, услышав о таком высоком назначении, прослезился от радости, захрипел и готов был броситься Сталину на шею. «Сталин знал, кого приближает, — подумал Киров. — Жданов будет его верным и послушным псом, готовым исполнить любой приказ».
На банкете Жданов пропел Сталину великую здравицу, заявив, что Ленин только начал строить социализм, но всю главную работу сделал Сталин, поэтому его коробит, когда партию называют только ленинской, она должна называться ленинско-сталинской, а фактически просто сталинской.
— Что, прямо сейчас будем менять название партии или все же закончим столование? — не без ехидства поддел оратора Коба. Но лишь немногие за столом, хорошо знавшие характер вождя, смогли уловить иронию в прозвучавшем вопросе. Сталин спросил об этом серьезным тоном, каким только что вел первое заседание Политбюро.
Жданов растерялся. Он говорил в аллегорическом смысле, а тут такой прямой вопрос. Все притихли за столом, глядя на нового секретаря ЦК.
— Я думаю, лучше обсудить этот вопрос после банкета, он требует тщательной проработки, — промямлил Жданов.
— Значит, пока еще не будем менять название партии? — уточнил Сталин и, поднявшись, сказал, что уметь правильно начать великое дело пролетарской революции тоже очень важно. Французские робеспьеры продержались два года, а Советская власть в этом году отметит семнадцатую годовщину, и вся ошибка вождей французской революции заключалась в том, что они не так начали и не с того. Думали больше о себе, а не о народе. А коммунисты сначала думали о народе, а потом о себе.
Сталин предложил тост за великую ленинскую партию во главе с нынешним составом Политбюро. Все зааплодировали, а Жданов сидел раскрасневшийся от конфуза. Киров, наблюдая за этим столкновением, подумал, что он, наверное, был не прав, думая о Сталине хуже. Сталин действительно мудрый вождь и политик, очень трезвый и проницательный, и ему, Кирову, еще многому надо учиться у товарища Сталина.
Перед отъездом в Тбилиси к Сталину зашел с корзиной вина и фруктов Лаврентий Берия, впервые избранный на семнадцатом съезде членом ЦК. Он долго благодарил Сталина за то большое доверие, которое ему было оказано на съезде, и Коба, устав от патоки его восхвалений, поморщился.
— Хватит, — по-грузински сказал Сталин. — Давай о деле.
Они сидели вдвоем за столом, и можно было говорить обо всем свободно. Коба окинул взглядом корзину с фруктами, потом посмотрел на Берию.
— Ты такую же корзину профессору Бехтереву относил? — спросил Сталин.
Берия помертвел, не зная, что ответить.
— Что, язык проглотил?
— Да, — кивнул Берия.
— Что «да»? — не понял Сталин.
— Такую же…
— Здесь вино тоже отравленное? — усмехнулся Сталин.
— Иосиф Виссарионович, — побелев, залепетал Лаврентий, — как вы можете такие подозрения говорить…
Он поднялся, дрожа от испуга, но Сталин повелительным жестом усадил его обратно.
— Сядь, это шутка! Совсем шуток уже не понимаешь?.. Что с тобой, Лаврентий?.. — Сталин помолчал, наполняя вином бокалы. — Ты мне говорил как-то, что, когда приносил корзину с фруктами этому профессору психиатрии, он был в номере не один…
— С ним сидел один молодой человек, видимо, его ученик, — предположил Берия, насторожившись. — Сэмь лет прошло…
— Профессор знал одну важную тайну, и я думаю, что он успел рассказать своему ученику некоторые подробности… — начал было Сталин, но запнулся. — Это неважно. Мне теперь необходимо для полного спокойствия, чтобы и этот ученик не смог распускать грязные слухи о моих делах. И поскольку ты оказал тогда мне эту услугу, я бы хотел покончить… и с этим учеником. Но ты один можешь его узнать. Я запросил анкетные данные и фотографии всех ленинградских делегатов того съезда…
Сталин поднялся, принес из другой комнаты папку, развязал тесемки, передал папку Лаврентию. Берия взял ее, стал просматривать фотографии.
— Вот он! — воскликнул Берия, передавая анкету и фотографию Сталину.
Коба взглянул на анкету. «Ганин Виталий Сергеевич, доктор медицины, тридцать печатных работ, две монографии: «Психические отклонения среди детей и подростков» и «Паранойя». — Сталин дернул желваками, прочитав название второй книги. — Жена, Ганина Аглая Федоровна, врач-невропатолог, медпункт Управления тяжелой промышленностью, двое детей, дочь, 4 года, сын, 6 лет…» К анкетам были приложены две фотографии, его и ее. На фотографии у Ганина было красивое открытое лицо, волнистые волосы, чуть насмешливый взгляд. Жена — яркая брюнетка с большими темными глазами. Берия взглянул на фотографию жены и застонал.
— Коба, это не женщина, это пэрсик! — причмокнул он. — Я бы с такой… — Лаврентий перехватил суровый взгляд Сталина и умолк.
— Пошли кого-нибудь из своих, — сказал Сталин. — Ты теперь фигура заметная, инкогнито не проскочишь. Но все нужно сделать так же тихо, деликатно…
— Обоих? — спросил Берия.
— А как сам думаешь? — усмехнулся Сталин.
— Понял, батоно, муж да жена — одна сатана. Женщина у нэго хороша, сам бы от такой не отказался! Пэрсик!
— Будут у тебя еще бабы! — мрачно обрезал его Сталин. — Кто о чем, а вшивый о бане!
Он вытащил из кармана и поставил на стол темный аптечный пузырек. Берия впился в него взглядом.
— Вот капли нашего Аптекаря… Тут на все Политбюро хватит, — рассмеялся Коба, и Берия, вспомнив упрек Сталина о шутке, тоже залился тенорком, но вождю этот смех совсем не понравился, и Лаврентий осекся. — Но умно надо все сделать. В Ленинграде крепкие ребята в ОГПУ, если возьмутся за твоего посланца, душу из него вытрясут, поэтому на крайний случай надо будет придумать красивую историю о ревности или любви, и уж совсем хорошо, чтобы и твой посланец сгинул совсем и дальше этого стола наш разговор не ушел.
— А кто такой Аптэкарь? — спросил Берия.
— Кто слишком много знает… — Коба не договорил, но Берия знал концовку и тут же радостно выпалил.
— Тот рано умирает! Все сделаю, батоно, как сказали! — преданно воскликнул Лаврентий и поднял бокал. — Спасибо за это великое довэрие, дорогой Иосиф Виссарионович!
Берия встал и первым выпил бокал вина до дна.
— У меня такое предчувствие, что некоторым моим землякам уже тесно за Кавказским хребтом и пора выходить на большую дорогу жизни, — улыбнувшись, заметил Коба. — Если все сделаешь как надо, осенью подыщу тебе здесь работу…
Берия на мгновение замер, точно хотел понять: не ослышался ли он, а утвердивш