ись в том, что не ослышался, порозовел и, волнуясь, проговорил:
— Более преданного человека у вас никогда нэ было и нэ будет, батоно! За вас, товарищ Сталин, я готов любого врага самолично растерзать и сам умереть!
Берия сел на место.
— Ну и дурак! — усмехнувшись, бросил Коба. — Ты, я вижу, совсем там одичал, в Тбилиси. Надо делать так, чтобы и волки были сыты, и овцы как бы целы. Русский народ очень мудрый, и нам с тобой этой мудрости еще надо учиться. Бери пример с товарища Кирова. Он ни перед кем не заискивает, ни у кого ничего не просит, а ему все сами дают. Вот как так?
Берия завороженно слушал Кобу и, пожалуй, впервые задумался о Кирове. «А ведь действительно, так и выходит: все ищут дружбы с Кировым, все его хвалят, все им восторгаются, а он вроде бы совсем незаметный, — подумал Лаврентий. — Вот как так?..»
8
Трамвай позванивал на каждом повороте, и скрежет колес продирал ознобом кожу. Мильда не любила резкие звуки, хоть и давно привыкла к трамвайному лязгу. В обычные дни, добираясь «электрической черепахой» до работы, она почти не замечала скрипа и скрежета, занятая собственными мыслями, но сегодняшний день оказался особенным.
В девять утра, придя на работу, она отнесла начальнику управления на подпись папку с кадровыми приказами и забрала те, что он подписал вчера. Вернувшись, она стала расписывать копии приказов по отделам. Зазвенел телефон. Он стоял у нее на столе. Мильда сняла трубку и услышала знакомый голос:
— Здравствуйте, Мильда Петровна, — теплый приветливый баритон с легкой хрипотцой, который она узнала бы из тысячи голосов. «Сережа!» — пронеслось у нее в мозгу, и на лицо тотчас вылезла предательская улыбка. Щеки разрумянились, и Мильда с трудом подавила вспыхнувшее волнение. К счастью, все ее сотрудницы в отделе кадров были заняты выверкой годового отчета и сидели не поднимая головы.
— Здравствуйте, я вас слушаю, — проговорила Мильда, и голос ее потеплел. Молоденькая помощница Драуле Зина Сапожкова все же уловила в голосе начальницы странные нотки, с любопытством взглянула на нее, но Мильда Петровна махнула ей рукой: работай, это не тебя.
— Рад слышать твой голос, — тихо произнес Киров. — Одну минуту! — он звонил из своего кабинета.
«Он вернулся! Он здесь! Позвонил!» — радостным колокольчиком прозвенело в душе у Мильды.
Она слышала, как кто-то вошел в кабинет к Кирову, как забубнил отдаленный мужской голос, что-то объясняющий, но Сергей Миронович неожиданно оборвал вошедшего:
— В чем дело? Кто вас звал?! Выйдите вон! Когда вы мне понадобитесь, я вас приглашу!
Киров отложил трубку, снял другую.
— Я же сказал: ко мне никого не пускать! Будете лишены премии в конце месяца! — резко выкрикнул он в трубку и бросил ее.
От этого грубого начальственного окрика Мильда вся сжалась, точно кричали на нее. Раньше она этого не замечала за Кировым, а теперь «точно его подменили в Москве», пронеслось в ней.
Киров взял трубку, заговорил прежним ласковым голосом, и она понемногу успокоилась.
— О съезде ты, наверное, знаешь из газет, поэтому распространяться не буду, скажу лишь, что работы прибавилось вдвое: и Ленинград, и ЦК теперь…
Этим сообщением он сразу же успокоил ее, что никуда не уезжает, слухов о его переезде в столицу уже разнеслось немало, и Мильда, конечно, тоже волновалась. Если Киров переедет в Москву, свет в ее окошке померкнет. Надо будет настраиваться на тяжелую, нудную и тоскливую жизнь с нелюбимым мужем, который воображает себя то великим теоретиком марксизма, то будущим большим пролетарским писателем. За свои тридцать лет ее муж, Леонид Николаев — она даже не взяла его фамилию, оставив свою, Драуле, и он до сих пор ей этого простить не может, — написал две или три статейки для провинциальной лужской газетки, переделав для этой цели годовые укомовские отчеты. Он пытался продолжить «писательскую жизнь» и в Ленинграде, козыряя своей должностью инструктора в Институте истории партии, но ему вежливо дали понять, что в его услугах не нуждаются.
Теперь вечерами он читал «Капитал» Маркса, но, одолев две страницы, засыпал, рассказывая наутро, что он усвоил, но делал это весьма своеобразно: брал книгу и читал ей вслух эти же страницы, отчего ее утренняя жизнь превратилась в мучительную пытку. Мильда даже не допивала свой чай и убегала на работу, ссылаясь на то, что ее просили прийти пораньше.
— Я хотел бы видеть тебя прямо сегодня, — прошептал Киров. — Как ты?
— Хорошо, — ответила она.
— Тогда я выписываю пропуск, а машина будет тебя ждать на прежнем месте. Договорились?..
— Да…
— До встречи…
— Хорошо, — еле слышно проговорила она и положила трубку.
— Кто это? — спросила Зина.
— Из обкома, — ответила Мильда. — У них опять завал, просили подъехать два доклада помочь перепечатать.
— А мне можно? — спросила Зина. — Они хорошо платят?..
— Я спрошу, они не всех еще приглашают, это уж меня по старой памяти, — ответила она, раздумывая, что она скажет мужу. Он запретил ей брать ночную работу, вдвоем они неплохо получали, во всяком случае, им хватало, и особой нужды в подработке не было. Надо будет что-то придумать.
— А хочешь, я одну напечатаю бесплатно, пусть они посмотрят, скажешь, не успевала, подругу попросила, она тоже хорошая машинистка, вот если оказия какая, то можно и ее привлекать, — не унималась Зина.
Она была коммуновка, родители погибли в гражданскую, приехала в Ленинград из Рыбинска, сама нашла работу, добилась общежития. Энергии и пробивной силы Зине было не занимать. Однажды на танцевальном вечере она подошла к самому Чугуеву, начальнику их управления, пригласила его танцевать и не выпускала минут двадцать, о чем-то с ним весело балагуря и смеясь.
— Хороший мужик, — вернувшись к Мильде, бросила она, — приглашал на рыбалку в воскресенье. Это у них пароль такой: на рыбалку или на охоту. А там понятно для чего.
— И ты поедешь? — спросила Мильда.
— Не знаю, может быть. Мне бы комнатку сейчас, метров двадцать в коммуналке, а то надоело в общежитии. Вот тогда можно будет и мужа подыскивать. А пока, девка, гулять надо! — бросила Зина ей.
Мильда нахмурилась. Это была уже явная грубость — обратиться к ней с такими словами. Какая она ей девка?! Зина числилась ее помощницей, и служебные отношения диктовали совсем иной тон отношений.
— Извини, это я себе сказала: «пока девка, гулять надо!» — поняв перемену настроения Мильды, тотчас выкрутилась Зина, переиначив и смысл фразы. Мильда всегда поражалась этому виртуозному хамелеонству Зинаиды, по-своему оправдывая ее: станешь сиротой — ко всему приспособишься. Но свое сиротство и революционную смерть родителей Зина ловко использовала и в миг опасности выставляла их как щит. И надо сказать, щит отражал удары судьбы. Зина умела быстро прикинуться жучком, лечь на спинку и шевелить лапками: сдаюсь, сдаюсь и больше не дерусь. Вот и свою двадцатиметровку в коммуналке она все же у Чугуева выцыганила.
— Хочу на шубу себе скопить, — поделилась своей мечтой Зинаида. — Сейчас можно беличью недорого купить. А я хочу лисью, знаешь, с таким большим мехом, рыжую, у меня даже дыхание спирает, когда я воображаю, что надену ее. А через обкомовский распределитель она как беличья на базаре стоит, — бросив работу и прильнув к Мильде, зашептала Зина. — Вот почему я и хочу с завканцелярией обкома познакомиться. Да я ей бесплатно целый год готова все подряд печатать, лишь бы записочку или талон на шубу получить. Ты как с ней?
— Никак, — ответила Мильда, хотя хорошо знала заведующую канцелярией обкома. «Нет, пускать ее туда опасно», — подумала Мильда.
— Жалко… Чугуев говорит, это только через обкомовских, не ниже завотдела или завканцелярией, — вздохнула Зинаида, дав понять, что с Чугуевым она накоротке и при случае могла бы тоже помочь.
Она вернулась на свое место, и на ее обиженном лице помимо досады можно было прочитать и злобу, словно Мильда нарочно не хочет помочь Зине приобрести лисью шубу. «Вот дрянь», — подумала Мильда.
Трамвай сделал очередной поворот, и Мильду бросило вправо, прижав к замерзшему окну. Машина Кирова ждала ее у Московского вокзала. Это было удобно во всех отношениях, но главное — не бросалось в глаза. На привокзальной площади всегда стояли машины, кого-то провожая, кого-то встречая, а потом до Смольного от Московского рукой подать.
Муж устроил ей скандал, хотя она попыталась объяснить, что отказаться было никак невозможно, звонил сам Пылаев, ее уговаривал, работа срочная, надо распечатывать материалы семнадцатого съезда, а к такой работе не всех еще и привлекают, но Леонид и слышать не хотел ее жалких оправданий. Ушел к детям и не появился даже к ужину. Но Мильде было все равно. Если б муж запер ее в комнате, она бы через окно сбежала. Он теперь дня три не будет с ней разговаривать. Ходить молчком, натыкаться на нее и шарахаться в сторону. Противно.
Они познакомились в Луге, в январе 1925 года. Николаева поселили в то же общежитие, где жила Мильда, и он, увидев ее, застыл на месте, а потом подошел и первым представился.
— Лев, — сказал он, подав потную слабую руку.
Она так и стала его звать, через месяц с удивлением узнав, что настоящее его имя Леонид.
— Леонид мне не подходит, — ответил он в ответ на ее недоумение. — Я Лев, это мое настоящее имя.
Лев был тщедушным, полтора метра ростом, с длинными руками и сутулой фигурой. Но лицо — открытое, мягкое, с нежными линиями губ — скрадывало недостатки фигуры. Он стал поджидать Мильду после работы, провожал до самой двери и непременно напрашивался в гости. Приходил вечером и сидел с семи до одиннадцати, разглагольствуя о перманентной революции Троцкого, и девчонки, с которыми Мильда жила в комнате, уже в начале десятого начинали громко во весь голос зевать, давая понять, что «перманентнику» пора уходить. Утром он сопровождал Мильду до работы, она жаловалась, что не высыпается, тонко намекая на его засиживания, а он рассказывал ей, что Наполеон спал по четыре часа в сутки, правда, в ванне с соленой водой. А поскольку ванна не всегда под рукой, то он приспособился обматывать голову тряпкой, вымоченной в соленой воде.