Николаев пришел в больницу, выстоял очередь, взял градусник и через пять минут, зайдя в кабинет, отдал его пожилой врачихе.
— На что жалуетесь? — спросила она.
— У меня температура, знобит, — ответил Николаев.
Врачиха показала ему градусник. Ртутный столбик замер на делении 36,7.
— У меня была температура, — пробормотал он.
— Когда снова появится, приходите, если вам нужен больничный, а если вас знобит, выпейте чаю с медом, закутайтесь потеплее и поспите, а то у вас глаза красные, — подсказала врачиха.
11
С утра, занимаясь приказами, подписывая их у Чугуева и разнося по отделам, Мильда еще держалась, но к одиннадцати часам, когда нужно было заняться выверкой годовых отчетов, ее стал одолевать сон. Как назло, не пришла Зинаида. Несмотря на всю свою стервозность, она работала быстро, за ней не надо было проверять. Чугуев еще утром, краснея, обронил, что Зинаида Павловна почему-то звонила ему в кабинет и сообщила, что заболела.
— Сейчас многие болеют, грипп, — кивнула Мильда, не заметив его смущения.
— Да, гриппуют много, — обрадовавшись, что Мильда его поддержала, согласился Чугуев.
Глаза сами по себе закрывались, и Мильда с трудом разлепляла веки, но долго удерживать их не могла, то и дело погружаясь в сладкую ватную дремоту. Голова падала на грудь, Мильда вздрагивала, испуганно озиралась по сторонам, замечая любопытные взгляды сотрудниц, делала строгое лицо, но через несколько минут все повторялось сначала.
На беду Мильды, у них в отделе было очень тепло, даже жарко, форточку еще осенью задраили наглухо, и духота действовала одуряюще. Не выдержав, Мильда поднялась, вышла в коридор. Свежая волна воздуха и коридорная прохлада немного взбодрили ее. Она решила сходить в туалет и омыть лицо холодной водой.
Наклонившись над раковиной, она долго плескала воду на лицо, потом намочила платок и протерла виски. Вошла молодая женщина врач в белом халате. Здесь же, на втором этаже, в соседнем крыле размещался медпункт Тяжмаша. Несмотря на скромное название, это была небольшая поликлиника, в которой работали врачи по всем направлениям, имелся даже свой гинеколог.
Мильда улыбнулась врачу и кивнула ей. Они часто встречались по утрам, и между ними установилась странная симпатическая связь: видя друг друга, они обе начинали почему-то улыбаться. Так продолжалось некоторое время, а потом они стали и здороваться кивком головы, хотя ничего друг о друге не знали.
Врачиха, стройная брюнеточка лет тридцати, с короткими прямыми волосами и темно-карими приветливыми глазами, с кокетливой родинкой на левой щеке прошла в кабинку и через минуту, вернувшись, стала мыть руки.
— Вам нехорошо? — заметив странное состояние Мильды, спросила врачиха.
— Я сегодня ночь не спала и у себя в кабинете просто засыпаю, ничего не могу поделать, проваливаюсь и все. Перед сотрудницами неудобно, вот и вышла, — улыбнувшись, проговорила Мильда.
— Хотите кофе? — предложила врачиха. — Это бодрит…
— А это удобно?
— Мне-то да, я дежурю, а вот вам…
— Я только отпрошусь у своего начальника и приду, — пообещала Мильда.
Они сидели в кабинетике невропатолога, пили кофе, и Аглая рассказывала о себе. Семь лет назад на съезде невропатологов и психиатров она познакомилась с одним молодым ленинградским щеголем, ей было тогда двадцать пять, ему тридцать, он защитил уже кандидатскую и являлся помощником знаменитого профессора Бехтерева, а она только начинала врачебную практику в Смоленске после окончания медицинского института. Тогда, в 1927-м у них завязывался легкий роман, но ее старшая коллега, с которой она жила в одном номере, не уехала вечером к своей сестре, а на следующий день неожиданно умер Бехтерев, и Виталий Ганин, так звали ее ухажера, повез тело профессора в Ленинград. В Москву он больше не вернулся.
— А что было потом? — увлекшись ее рассказом, взволнованно спросила Мильда.
— Потом… — Аглая улыбнулась. — Я уехала в Смоленск, начала работать и почти забыла своего милого знакомца, как вдруг в один прекрасный день, шел уже март 1928 года, ко мне в кабинет с букетом мимоз зашел пациент. Это был Виталий… Так я попала в Ленинград, начала работать в Психоневрологическом институте, но потом у нас родился сын, а еще через год появилась дочь, в институте начались какие-то политические игры, и я решила перейти сюда. Для большой науки я не рождена, а здесь тихо, спокойно, да и платят больше, — она снова улыбнулась.
— А ваш муж?..
— Он работает в институте, уже доктор наук, профессор, раньше заведовал отделением, но сейчас у него какие-то нелады с руководством, я его спрашиваю, а он отмалчивается… — Аглая закусила губу, улыбнулась. — Страшное время… — прошептала она.
— Страшное? — удивилась Мильда.
— Я, наверное, не то сказала, — смутившись, проговорила Аглая. — Странное… Одна буква, и все меняется. Еще налить кофе?
— Мне неудобно…
— Ерунда какая!
Аглая поднялась, сварила еще кофе, поставила чашку перед Мильдой.
— Бутерброд хочешь?
— Нет, спасибо… А сон и вправду ушел, — заулыбалась Мильда.
— А вы замужем? — спросила Аглая.
Мильда кивнула. Она неожиданно для себя стала рассказывать Ганиной о своих сложных отношениях с мужем, про то, как влюбилась и теперь запуталась еще больше, рассказала о вчерашней слежке и как не мил ей становится дом, даже дети, потому что он там, и что делать, она не знает.
— Так и невроз недолго заработать, — сказала Аглая.
— Что? — не поняла Мильда.
Аглая, как могла, популярно объяснила Мильде, к каким серьезным нервным последствиям может привести такая двойная жизнь и как нервы влияют на деятельность остальных органов.
— Так я, выходит, уже ваша пациентка, — усмехнулась Мильда. — Вот уж не думала!..
— А кто он, ваш… — Аглая не договорила.
— Муж?..
— Нет, другой…
Мильда задумалась.
— Он там, — она кивнула на потолок.
— Ваш начальник? — уточнила Аглая.
— И ваш тоже, — ответила Мильда.
— Я не понимаю…
Мильда молчала. Она была не рада, что заговорила на эту тему.
— Я как врач обязана хранить тайну своих пациентов, а моя профессия предполагает знание самых интимных тайн жизни больных, без этого я не могу им помочь…
— А вы можете помочь? — удивилась Мильда.
— Я могу, — твердо сказала Аглая.
Мильда назвала фамилию. Аглая несколько секунд молчала.
— Я интересовалась этим, потому что в такой ситуации можно легко снять все проблемы, решив что-то кардинально, а здесь, насколько я понимаю, мой совет не подойдет. Тогда вам для себя надо определить свои отношения с каждым из партнеров. Извините, но это профессиональный термин в нашем деле. Как только вы скажете себе: это мой муж, он меня устраивает в том-то и том-то, а это мой любовник, он прекрасен в том-то и том-то, и если их соединить, мог бы получиться идеальный для меня человек, но такого я еще не встречала и пока вынуждена сама соединять разные половинки, как, может быть, и случилось в вашем примере. Такой разговор с собой, а лучше с врачом и есть начало лечения. Потом надо выяснить все неудобства данной ситуации и рассмотреть те сложности, которые при этом возникают, устранимы они или нет. Если неустранимы, подумай, сможешь ли ты долгое время их выдерживать. Если не сможешь, за исходную позицию надо брать оптимальный вариант.
К примеру: ты обеспеченная женщина, у тебя есть мама, которая помогает тебе воспитывать детей, и муж как бы совсем не нужен, а любимый человек у тебя есть. Стоит ли тогда героически сносить такие мучения: слежку, ревность, скандалы, тем более все это отражается на детях. Или муж необходим для детей, они его любят, он хорошо зарабатывает, обожает тебя и ради семейного благополучия, ради детей ты обязана разрушить возникшую любовную привязанность. Это трудно, но когда есть более высокая цель, как, например, дети, собственное душевное согласие, тогда легче и понять что-то в себе. Вот такие варианты вполне сознательно надо проработать, я намеренно выбрала это слово — проработать, Ибо это работа души, трудная, большая, как генеральная уборка квартиры, и ты сама увидишь: тебе вдруг станет легко выбрать один из вариантов, который ранее казался невозможным…
Аглая поднялась, закрыла дверь кабинета на ключ, открыла форточку, достала длинные папироски и закурила.
— Ты не куришь?
— Нет…
— А я иногда балуюсь.
Странно, но даже после этого разговора с Аглаей Мильда почувствовала некоторое облегчение.
— Мы сами иногда все усложняем, — согласилась Мильда.
— Мы не усложняем, — поправила ее Аглая, — мы просто не хотим внятно объяснить себе то, что с нами происходит. А когда объясним, становится все легко и просто.
— И ты с каждым так разговариваешь?
— Нет, конечно, — Аглая усмехнулась. — Если я буду так разговаривать, меня выгонят с работы. Потому что у нас представление о врачах как о людях, которые выписывают таблетки и микстуры. Хотя на самом деле я должна так разговаривать, чтобы понять причину невроза. Мой муж написал об этом большую статью, но ее не стали печатать, посчитав вредной и почему-то троцкистской. И даже прорабатывали по партийной линии. Он ходит сейчас хмурый и подавленный, зарабатывает невроз, потому что не видит выхода. А заниматься болтовней… Тут наш журнал «Невропатология и психиатрия» напечатал статью «За большевистское наступление на фронте психоневрологии», полный бред, ибо какое большевистское наступление и при чем здесь фронт, я до сих пор не понимаю. Так вот, нас заставили всерьез изучать эту статью и писать обязательства по этому «наступлению»…
Аглая вздохнула и усмехнулась. Потушила папироску, пошире открыла форточку.
В дверь постучали. Аглая прикрыла форточку, поправила шапочку. Мильда поднялась.
— Я, наверное, пойду…
— Посиди! Это моя коллега, она за папироской заходит. — Аглая открыла дверь. На пороге стоял молодой грузин с букетом роз.
— Аглая Федоровна Ганина? — восторженно глядя на нее, спросил он.