ные друзья относятся к больному другу.
— Все звонят, кричат: надо то, надо это, у Клима срочные назначения, перемещения, у Вячеслава — то послы, то приемы, у Серго — пуск новой домны, у Лазаря — метро, а у Кирова никаких назначений, никаких послов, он поехал, ради друга подстрелил двух аппетитных глухарей и послал их ему, написав всего три слова: «Будь здоров, Коба!» А какой стол вышел? Так выпьем за тех, кто всегда держит порох сухим и никогда не забывает друзей!..
Клим заворчал, стал напоминать, что прислал Кобе грелку.
— Сейчас выпьем и за грелку! — сказал Сталин. — Но как прислал? Домработницу отправил, сам побоялся прийти, испугался, что товарищ Сталин заразит его своим гриппом. А вот товарищ Молотов не побоялся заразить товарища Сталина гриппом. Он настоящий друг! Так выпьем же за настоящих друзей, которые делятся с тобой самым последним!
Тост получился двусмысленным, но поскольку Коба под концовку лягнул Молотова, то Клим весело засмеялся, сгладив своей непосредственностью мрачноватый юмор Сталина. Все заулыбались, а Молотов даже захихикал. Коба всегда болел тяжело, потому что с детства, следуя наказам отца и матери, не признавал никаких лекарств, а лечился по старинке: баней, растираниями, пил отвары, настои из трав и мог сутками ничего не есть. Во время болезни Паукер неотлучно находился при нем, развлекая непристойными шутками и антисемитскими анекдотами. Сталин хохотал до слез, особенно когда Паукер вместо привычных еврейских имен Хаим и Абрам вставлял другие — Лева и Гриша, намекая на Каменева и Зиновьева: «Здравствуй, Лева!» — «Здравствуй, Гриша!» — верещал Паукер, как клоун, блестяще копируя картавые интонации зиновьевско-каменевской речи. — «Где ты биль, Лева?» — «О, я биль в Кремле и сел там в большую люжу!» — «Но в Кремле нет никакой люжи, Лева!» — «Как нет? А я не подумал и сел, и что теперь делать, Гриша, а?»
У Кобы даже в глазах потемнело от смеха, и он прогнал Паукера, заставив на следующий день снова рассказывать этот анекдот, и снова смеялся до коликов в животе. Потом Паукер притащил целый том порнографических рисунков и большую лупу, и они часа два подробно рассматривали эти рисунки. Паукер комментировал содержание каждой сценки таким образом:
— Это Зиновьев, Коба, а это Каменев!.. — показывая на слипшуюся в экстазе парочку, нашептывал Паукер. — А это Зиновьев утешает Каменева, а тут Каменев натягивает Бухарина, очень похожи, да, Коба?..
Сталин хохотал до слез и запустил в Паукера лупой, но, к счастью, промазал, и шутник остался в живых. Так, смеясь, он и выздоровел.
На третий день в кабинете Сталина появился Берия. Коба с утра внимательно изучал закон Гитлера «О порядке национального труда», введенный фюрером 20 января 1934 года. Закон отменял прежнее положение об ограничении рабочего времени, охране труда, внутреннем распорядке, упразднял фабкомы и завкомы, а вместо них вводил «советы доверенных». Это еще больше закабаляло рабочих и давало полную свободу управляющим. Сталину закон понравился: гибкий, дающий максимальную пользу производству, и жесткий в плане улучшения дисциплины.
Раздумывая о том, как использовать некоторые положения закона Гитлера здесь, Сталин обратил внимание на стоящего у порога кабинета Лаврентия Берию, но не торопился приглашать его к столу. «Если б были хорошие вести, Лаврик, не спрашивая разрешения, уже бы сидел напротив, ему нахальства ни у кого не занимать, а тут как бедный родственник. Что ж, — подумал Сталин, — стой, коли так».
Берия, потоптавшись у порога, не выдержал и прошел к столу, как всегда, улыбаясь всем лицом, но улыбка выходила у него очень кислая.
Сталин взглянул на Лаврентия, вынул из кармана пачку папирос «Герцеговина флор», чтоб набить папиросным табаком трубку.
Берия пересказал историю с провалом Гиви, опустив, что к Медведю он звонил самолично.
— Нэ понимаю, Коба, как они его прихватили! Он действовал строго по моему плану. Все было рассчитано!..
— Значит, план был дурацкий! — зло бросил Сталин. — Я тебя предупреждал, что ленинградские чекисты промашек не допускают, а ты решил, что они все придурки, наподобие тех, что у тебя в Тбилиси!
— Нэт, я чувствую, Коба, здесь что-то нэ то! Кто-то вмешался очень серьезный!..
— Кто?..
— Киров, например! Мой парень не выходил из гостиницы, ничем себя нэ афишировал, а выходит, что за ним слэдили. Кто мог отдать такой приказ? Кому был нужэн маладой мальчишка? Гдэ дэлали анализы? Все шито-крыто, все сдэлано пальчики оближешь! Я нэ дурак, Коба!
— Ты идиот, Лаврентий! Расскажи лучше, как ты заполучил этого мальчишку обратно?
Берия порозовел.
— Я чувствую, ты все знаешь…
— Знаю.
— Кто сказал?
Сталин прищурился, глядя на Берию.
— Может быть, тебе отдать весь список моей агентуры и за границей тоже, Лаврентий Павлович?
— Извини, Коба, по привычке выскочило.
— Кретин! — дохнул на него злобой Сталин и разжег трубку. — Мое имя впутываешь? Первый секретарь крайкома всего Закавказья интересуется каким-то сумасшедшим! Ты думаешь, Медведь такой же идиот, как ты? Думаешь, он не понял, что этот террорист заслан с твоей подачи?!
— Но Коба…
— Заткнись!
Вошел Поскребышев, принес на подносе два стакана чаю, сахар, нарезанный кружками лимон и печенье в вазочке. Поставил стакан для Сталина, положил в него три кусочка сахара, помешал, пододвинул вазочку с печеньем. Стакан Берии остался на подносе.
— Спасибо, Александр Николаевич. — Коба кивком головы попросил их оставить и ни с кем его не соединять.
Поскребышев вышел. Берия сидел потный и вытирал платком мокрое лицо и шею.
— Взять бы и придушить тебя, как змею! — прошипел Сталин.
— Коба, прости! Прости! Я старался, я хотэл, я умерэть готов ради тебя! Ты знаешь!..
Берия упал на колени и пополз к Сталину.
— Сядь! — приказал Коба.
Берия снова сел на стул, отряхнул коленки. «Так меня убьет и коленки только отряхнет», — подумал Коба. Несколько секунд длилось молчание. Сталин раскуривал трубку, глядя в справку, предоставленную ему по поводу спортивной организации Гитлера «Сила в радости». Она заботилась о том, чтобы молодежь проводила свободное время на стадионах, накачивала мышцы, крепла физически, что очень важно для будущего солдата. А кроме того, «Сила в радости» организовывала поездки за границу, морские путешествия, пропагандируя гитлеровский режим. «Весьма не глупо, — подумал Сталин. — Надо и у нас развивать спортивное движение и тоже ездить за границу. Чем мы хуже?!»
Лаврентий, не выдержав, взял свой стакан с чаем, положив в него четыре куска сахара, лимон и стал мешать, громко позвякивая ложечкой о стенки стакана. Мертвую тишину теперь нарушало только это позвякиванье.
— А о Кирове ты зря это сказал, — неожиданно произнес Сталин. — Хочешь поссорить нас с Кирычем? Не выйдет!
Глаза Кобы полыхнули желтым огнем.
— Ну что ты, Коба, я очень даже уважаю Сергэй Мироновича, — испуганно пробормотал Берия. — Просто нэ понимаю…
— А раз не понимаешь, проглоти лучше свой язык! — перебил Коба, и Берия с ним согласился.
— В слэдующий раз, если такое еще скажу, вырву его и собакам брошу! — прошептал он. — Клянусь!
— Я твои клятвы устал слушать, — вздохнул Сталин. — Ты давно уже сдохнуть был должен, столько раз ты их нарушал. А? Что, не так?
— Ты прав, — искренне признался Лаврентий. — Иногда я сам сэбе противен. Говорю себе: э, хоть бы ты сдох! И что ты думаешь? Начинает живот болэть. Пузо! Много острого едим, Коба!.. Слушай, я нашел еще одного человэка, русского, он готов все сдэлать как надо. Больше осэчек нэ будэт, клянусь! — громко прихлебывая чай, сказал Лаврентий.
Сталин молча смотрел на него.
— Хорошо, нэ буду клясться! Просто скажу: сделаю и докажу, что я нэ хуже твоих Пауков и Ягодов! — важно сказал Берия и выпятил губы.
— Теперь без моего слова — ни шагу! — помолчав, сказал Сталин. — Скажу, когда потребуется. И если тогда не сделаешь — отправлю в духанщики. Там тебе будет и место.
Коба усмехнулся. Берия сидел мрачный, не решаясь возражать.
— Простой задачки поручить нельзя! — вздохнул Сталин, обращаясь неизвестно к кому. — Ну что за люди? Мальчишка твой где?
— Мальчишки нэт. Авария с машиной случилось. И врач, и он в пропасть упали, — вздохнул Лаврентий.
— Хоть в этом не прошляпил. — Сталин сделал глоток, потом взял печенюшку, размочил ее в чае и отправил в рот. Пододвинул вазочку к Берии. — Угощайся! А то скажешь в Грузии, что Коба даже печеньем не угостил.
— Ну как ты можешь обо мнэ так думать?! — возмутился Берия, беря печенье.
— Могу! — твердо сказал Коба.
Николаев, пытаясь отстоять свою правоту и правильность поступков, написал заявление в Смольнинский райком партии с просьбой о восстановлении его в партии. 29 апреля, а потом 5 мая партийная тройка, разбиравшая такие конфликтные ситуации, слушала дело Николаева.
Он снова оправдывался, ссылался на здоровье, на то, что его даже забраковали для несения воинской службы, но, несмотря на это, он приходил в райком и заполнял анкету по мобилизации. Говорил, что теперь его выбросили на улицу, сделав безработным, а он участвовал в революции и гражданской войне.
Терновская упирала на то, что Николаев совсем не безработный, и если не хочет идти на транспорт, то наверняка работу себе уже нашел. А мобилизационную анкету в райкоме он стал заполнять уже после решения парткома о его исключении из партии. И вообще он рассматривал посылку на транспорт не как почетную обязанность партийца, а как наказание. И отказывался от мобилизации по этой же причине, что свидетельствует о его низком коммунистическом самосознании.
Терновская зачитала выдержку из протокола парткома: «Николаев держит себя невыдержанно, угрожает парткому, хотя и склоняется к признанию своих ошибок». Николаев ухватился за последнюю фразу, снова стал доказывать, какой он хороший партиец, а партком повел себя по отношению к нему предвзято.