Выслушав обе стороны, тройка объявила перерыв, чтобы вынести окончательное решение. Терновская чувствовала себя победительницей, а Николаев нервно грыз ногти.
— Райком никогда не отклонял наши решения, вы же знаете, — вполголоса выговаривала Терновская Абакумову, секретарю парткома, но так, чтобы слышал Николаев. — А потом я с ними консультировалась еще до того, как мы его исключили. И вы с ними советовались. Они сами сказали: исключайте, мы вас поддержим.
Через пять минут их снова пригласили в зал. Председатель тройки, высокий мужчина в очках, зачитал постановление: «Ввиду признания Николаевым допущенных ошибок — в партии восстановить. За недисциплинированность и обывательское отношение, допущенное Николаевым к партмобилизации, объявить строгий выговор с занесением в личное дело».
Терновская поначалу даже не поняла смысла решения тройки, но, когда ей внятно сказали, что Николаева восстановили в партии, отменив решение парткома института как неправомочное, она начала протестовать, но председатель тройки, выслушав ее несколько секунд, прервал товарища Леокадию и посоветовал ей написать свой протест письменно.
17 мая 1934 года бюро Смольнинского райкома ВКП(б) подтвердило это решение тройки.
Абакумов помчался в институт к Лидаку. Еще до вынесения окончательного решения по Николаеву райкомовский приятель Абакумова дал ему понять, что их дело весьма непростое, и у их нарушителя партдисциплины есть весьма влиятельное лицо в обкоме, которое заинтересовано совсем в другом исходе событий.
— Кто? — спросил Абакумов.
— Второй, — сказал приятель и отказался больше говорить на эту тему.
«Вторым» был Михаил Семенович Чудов и, как до сих пор полагал Абакумов, приятель Лидака. А именно Отто Августович настоял на исключении Николаева, потому что хотел избавиться от нежелательного для него работника. Абакумов пошел навстречу Лидаку, хотя конечно же проступок Николаева тянул на «строгий с занесением», не больше. И теперь получалось, что Лидак попросту подставил Абакумова, ведь на отчетном собрании райкомовский представитель обязательно укажет на это нарушение партийных норм, а оно вкупе с мелочными недоработками может решить уже и его судьбу как освобожденного секретаря парткома.
Ворвавшись к Лидаку — тот проводил совещание с завкомиссиями института, — Абакумов подошел к нему и прошептал на ухо:
— Нас прокатили, надо срочно поговорить!
Лидак тотчас перенес совещание на завтра, и они остались вдвоем. Абакумов пересказал всю ситуацию, от разговора с приятелем до решения тройки.
— Вы же мне обещали, что переговорите с Чудовым, а он, оказывается, и сыграл тут главную роль, только наоборот. Как же так, Отто Августович, я пошел вам навстречу, а вы меня подвели?! — заныл Абакумов, расхаживая по кабинету Лидака. — Теперь я получаюсь крайним, а Смородин, сами знаете, дружит с мужем Терновской, и ему будет выгодно меня убрать, а ее сделать секретарем. И вам с ней работать будет труднее. Как же так?
Он достал платок, вытер пот со лба.
— Да успокойтесь вы! Сядьте! — рявкнул Лидак.
Директор выглядел растерянным, потому что Терновская уже давно метила на место Абакумова, и случай свалить его на отчетно-перевыборном партсобрании в начале следующего года представлялся для нее и секретаря Смольнинского райкома Смородина весьма удачный. А работать с Терновской, с которой у Лидака когда-то был глупый любовный роман, Отто Августовичу не хотелось. Леокадия жаждала продолжения любви, и, когда она станет секретарем парткома, Лидаку либо придется продолжить роман, либо нажить в ее лице грозного врага, а оба эти варианта ему не нравились.
— Хотите коньяку?.. — предложил Лидак.
— Да ну что вы, какой коньяк, мне в пору валерьянку пить, — махнул рукой Абакумов.
— Не волнуйтесь! — Лидак посмотрел на часы, помял мочку уха, раздумывая, что ему делать. — Сейчас помчусь в обком, к Чудову, и будем разбираться, что за ветры подули против нас. Я тоже не ожидал, что из-за этого недоучки разгорится такой сыр-бор. Да и мне надо определиться, он ведь завтра Наполеоном заявится. Вот незадача!
И Лидак помчался в обком.
17
Лидаку повезло: Чудов был на месте и, увидев старого друга, обрадовался его приходу.
Широкоплечий, приземистый Чудов, чуть располневший от неподвижной кабинетной жизни, с застенчивой улыбкой на круглом лице поднялся из-за стола, крепко пожал Отто Августовичу руку. Лидак невольно подумал, что Абакумов что-то напутал: не мог столь искренний и принципиальный даже в мелочах человек звонить в Смольнинский райком и просить за неведомого ему Николаева, лентяя и склочника, не поставив при этом в известность его, Лидака. Скорее всего, звонил тот же завсектором по кадрам, а в райкоме попросту перестраховались. Но он сейчас восстановит справедливость.
— Какими судьбами? — спросил Чудов.
— Да тут такое мелочное дело, что, право, неловко тебя даже беспокоить, — проговорил Лидак. — Абакумова в райкоме не поняли, а он перепугался!
— Он вроде не из пугливых у тебя, — улыбнулся Чудов.
— Да дело не в этом. До сих пор мы с райкомовскими жили душа в душу, а тут вдруг — от ворот поворот! Причем до этого даже проконсультировались с ними, и они сказали: давайте! Мы все сделали, как положено, а они, бац, и словно посмеялись над нами. Вот Абакумов и забеспокоился, что это значит: то ли новая политика, то ли его хотят сменить и компромат собирают, ничего не понятно. Даже я в удивлении. А мы с Абакумовым, сам знаешь, давно работаем и менять его я бы не хотел…
— А никто, по-моему, и не собирается, — удивился Чудов. — Во всяком случае, из райкома по этому поводу ко мне не приходили, а если и придут, я буду против. Так что не волнуйся, и пусть он работает спокойно.
— Вот и хорошо! Мне, собственно, это и хотелось выяснить, а все остальное… — Лидак шумно вздохнул. — Все эти закулисные шепотки, звоночки, интриги меня не волнуют!
— А что за интриги? — поинтересовался Чудов.
— Даже не хочется рассказывать! — поморщившись, отмахнулся Лидак. — Ну был у нас один слесарь-механик, управдом, конторщик, строгальщик, инспектор, не поймешь, кто он по профессии. Везде успел отличиться, только не в том смысле. Вот и захотелось ему попасть в историки. И попал с вашей легкой руки! Завсектором культпропа официальную бумагу мне прислал, а до этого звонил, уговаривал, я согласился, взял. Лентяй страшный! Но мало этого! Склочник, доноситель, казуист! Он меня взялся учить, как надо работать со статьями товарища Сталина. И не только учить, а уличать в неверной политической линии, которую я провожу со своими сотрудниками! Ты видишь, куда он стал гнуть?! А у самого четыре класса образования и часовая мастерская. Потом вот эти все заводские да бюрократические университеты! Видел бы ты его, до чего гнусный тип даже внешне! Коротышка, метр пятьдесят, сладковатое дегенеративное лицо с большим лбом, как у слабоумных, длинные руки, которые он не знает куда девать, да при этом еще горбится, зришь картину явления для наших умов?! Профессор Стриженский подходит ко мне и спрашивает: Отто Августович, вот э т о что за историческая величина? У него же на лбу написано, что идиот! А если он, просидев года три в инструкторах, заведующим комиссией станет и начнет с в о ю политику диктовать? Вас же посадят!» Ну, Стриженского вы знаете! — рассмеялся Лидак. — Э т о что за историческая величина?!
Улыбался, щуря маленькие глазки, и Чудов.
— Я конечно же понял, что за «величину» взял, и при первом удобном случае решил от него избавиться. А тут объявили паргмобилизацию на транспорт, он был слесарем-механиком, вот, думаю, пусть и поднимает транспорт. Так этот Спиноза запротестовал, начал кричать, что он самый толковый и полезный работник, а все остальные неучи и лодыри. Ну, тут наши как взвились и мигом его из партии вычистили, а я, естественно, уволил из штата. А сегодня в райкоме его восстановили! И Абакумову его приятель Мельников говорит: Чудов звонил, очень просил!
Чудов сделал недоуменное лицо.
— Да я знаю, что ты не мог звонить! Это все ваши культпроповцы! — подсказал Лидак. — Надо давно поставить их на место! Это просто непорядочно в конце концов!
— Подожди, а как фамилия твоего слесаря-механика?
— Николаев. Леонид Николаев…
Чудов выдержал паузу.
— Это я звонил, — твердо сказал он. — Да, я просил за него.
Лидак несколько секунд непонимающе смотрел на Чудова.
— Позволь, Михаил Семеныч, но почему?
— Так надо, Отто Августович, — еле заметная улыбка промелькнула на лице Чудова. — Ты меня знаешь, я вообще не люблю заниматься подобными вещами и… — Чудов запнулся. — Но тут совсем другая ситуация.
Чудов не мог сказать даже Лидаку, что просьба о Николаеве исходила от Кирова, что Николаев был мужем Мильды Драуле, с которой у Кирова вот уже пятый год длился бурный роман и, наверное, больше, чем роман, это была настоящая любовь, и Чудов свято хранил эту тайну личной жизни человека, которого он искренне по-мужски любил, не посвящая в эти интимные подробности даже свою жену, Людмилу Кузьминичну, генерала всей парфюмерной промышленности Ленинграда, от которой никогда ничего не таил да и скрывать от нее что-либо было просто невозможно. Нет, она знала о связи Кирова с Мильдой, когда последняя еще работала в обкоме. Тогда об этом все говорили, и Чудов упросил Кирова перевести Драуле в другую организацию, дабы покончить со сплетнями. Сергей Миронович внял его доводам и даже резко сменил тему околообкомовских сплетен, сблизившись поначалу с одной московской журналисткой, а потом с балериной. И о Мильде судачить перестали. Во всяком случае, жена об этом не говорила, а по ней можно было сверять осведомленность местной чиновничьей верхушки о внутренней жизни партийного центра.
Поэтому, когда Киров попросил помочь этому несчастному мужу Мильды, Чудов сделал это беспрекословно, понимая, что Сергею Мироновичу самому ввязываться в это просто нельзя. Как говорят, жена Цезаря должна быть вне подозрений.