Михаил Семенович вспомнил разговор с Кировым в поезде, когда они возвращались еще со съезда. Первый долго не мог решиться заговорить на эту тему, но Чудов видел, что его что-то мучает, и впрямую спросил об этом. Киров пересказал разговор со Сталиным относительно Мильды.
— Мы тогда были с тобой вдвоем, — заметил Киров. — Как мог узнать Коба?
— Я даже жене об этом не говорил, клянусь партийным билетом, Сергей, — побледнев, выговорил Чудов. — И уж тем более ни с кем из аппарата или управленцев. Хотя некоторые интересовались.
— Кто? — спросил Киров.
— Райхман, наш начальник контрразведки.
— А что его интересовало?
— На одной из конференций во время перерыва мы пили чай в гостевой комнате, он подсел, о чем-то мы заговорили, а потом он спросил, нет, даже не так, просто бросил фразу, типа того, мол, молодец, что уговорил Сергея Мироновича перевести Мильду к Пылаеву. Я сделал удивленное лицо, даже спросил: кто такая Мильда? Он засмеялся и ничего больше не сказал. Я хотел было тебе рассказать, но потом подумал: а что, собственно, пересказывать, если об этом даже в твоем секретариате сплетничали, естественно, он знал. А уж кто, когда, чего, это не имело значения.
— Да, это действительно выеденного яйца не стоит, меня другое беспокоит: если они передают Кобе только эти сплетни, тогда одно, но если кабинет можно откуда-то прослушивать, то это никуда не годится.
— Надо еще раз проверить, только и всего, — сказал Чудов.
— Найди мне акустика со стороны и как-нибудь ночью приведи его, пусть обследует, — попросил Киров.
Через несколько дней Чудов нашел одного морского офицера, который считался одним из лучших спецов по акустическим приборам. Чудов привел его к Кирову. Морской спец проверил, простучал все стены и двери кабинета, но не нашел «акустической дыры», которая давала бы возможность прослушать разговоры, здесь происходящие. Но Сергей Миронович твердо заявил, что утечка сведений из этой комнаты происходит.
— Тогда возможен лишь один способ: кто-то подслушивает ваши разговоры с помощью диктографа, — предположил офицер.
Киров попросил пояснить.
— Это такой звукозаписывающий аппарат, — ответил акустик. — Здесь, в вашем помещении, где-то находится замаскированный микрофон, а в соседней комнате устанавливается аппарат для прослушивания и записи. Я, когда стажировался в Германии, видел эти диктографы.
Киров попросил офицера поискать микрофон, и вскоре акустик нашел его за вентиляционной решеткой. Провод скрыто выходил в соседнюю комнату, где находились столы секретарей, и был подсоединен к радиорозетке. Но самого диктографа в секретарской они не нашли. Радиорозетка находилась рядом со столом помощника Кирова Гудовичева. Его в секретариате все любили. Инвалид гражданской, он жил одиноко, без семьи, и Киров относился к нему с безграничным доверием.
— Он постоянно задерживался, а иногда даже оставался ночевать, — напомнил Чудов.
— Да, — задумавшись, согласился Киров. — Но он всего себя отдавал делу, и мы разрешали ему даже то, что не позволялось секретарям: оставаться в обкоме на всю ночь. Я не могу поверить, что это он шпионил за мной! Надо его допросить немедленно!
Киров вдруг вспомнил то странное поведение Гудовичева, когда должна была прийти Мильда, и он попросил его идти домой. «Видимо, он хотел записать тогда наш разговор, а я его вспугнул», — подумал Сергей Миронович.
— Если он опытный агент, то никогда не признается, а только затаится после таких событий, — сказал акустик.
— Что же делать? — спросил Киров.
— Вы хотите выследить своего шпиона?
— Я хочу прекратить эти сеансы подслушивания! — сказал Киров.
— Это просто. Вы крепите к вентиляционной решетке плотную заглушку, и наступает полная тишина. Второе: что у вас в соседней комнате?
— Секретарская, — ответил Киров.
— Очень хорошо. После ухода секретарей она опечатывается, ключ хранится у охраны или в другом надежном месте, так, чтобы туда никто не мог проникнуть, а днем вряд ли кто-нибудь рискнет этим заниматься…
— А мы уже в первом часу ночи с тобой говорили! — вспомнил Чудов. — В Сестрорецк ездили, помнишь? И Гудовичев, кажется, был в секретарской… Да! Точно! Я, уходя, заглянул и даже удивился тому, что он сидит за своим столом.
Киров кивнул.
— Или пусть охрана там сидит днем и ночью, — предложил офицер-акустик. — А больше ваши шпионы нигде не смогут поставить микрофон. Для этого нужно проводить специальные работы, вскрывать стену, а без вашего согласия, я надеюсь, подобные вещи не делаются?
— Пока еще нет, — усмехнулся Киров.
Когда офицер ушел, Сергей Миронович долго сидел, задумавшись, а потом вдруг сказал: «Теперь я понимаю, откуда о н все про нас знает!» Чудов посоветовал Кирову не поднимать шума.
— Все это обязательно дойдет до Сталина, — сказал Чудов. — И он воспользуется этим громким происшествием в своих целях: уберет Медведя как не обеспечившегося должной охраны, затаскает всех нас по следствиям и обязательно найдет врагов, но тех, с кем давно мечтает сам расправиться.
Сергей Миронович согласно кивнул. Потом поморщился, стукнул кулаком по столу.
— Я понимаю, когда мы подслушиваем разговоры врагов, оппозиционеров, но зачем следить за своими, подслушивать разговоры своих! Зачем?! — воскликнул Киров.
— А потому, что своим о н не доверяет еще больше, — тихо проговорил Чудов.
Киров метнул на Чудова недоуменный взгляд, и в глазах Михаила Семеновича невольно промелькнул испуг: фраза, высказанная им, была слишком крамольной.
— Не хотелось бы в это верить, — пробормотал Сергей Миронович. — Но ты прав, поднимать шума не стоит.
Киров приказал поставить заглушку на вентиляционную решетку, обязал охрану принимать ключи от секретарской и там дежурить в вечернее и ночное время. Оставаться же в секретарской после восьми вечера он больше не разрешал никому. А Гудовичева он сделал секретарем одного из райкомов партии, с почетом убрав из своих помощников.
Чудов вспомнил этот эпизод, когда Лидак стал допытываться о причинах, побудивших его вступиться за Николаева. Михаил Семенович впервые ему соврал, придумав родственника жены, который попросил его помочь в столь деликатном деле.
— Что это за родственник? — не понял Лидак.
— Какая разница, Отто, — покраснев, ушел от ответа Чудов.
Он помолчал. Они слишком давно с Лидаком знали друг друга, чтобы Михаил Семенович мог сомневаться в честности и порядочности Отто Августовича, и все равно Чудов не мог открыть тайну, которая принадлежала не ему. Не мог даже намеком дать понять о столь сокровенных отношениях Кирова и Мильды.
— Прямо какие-то дворцовые тайны! — усмехнулся Лидак.
— Спрашивай о чем угодно, на любой вопрос отвечу, но только не на этот, — сказал Чудов.
— На любой другой и я отвечу. А мне надо знать, что делать с Николаевым! Он завтра прибежит ко мне и скажет: меня в партии восстановили, теперь восстанавливайте на работе! Я ему отвечу: а не пошел бы ты, дорогой, на транспорт? А он опять к вам! И вы что же, мне звонить будете?
— Возможно, — кивнул Чудов.
— Та-ак! — промычал Лидак, заводясь с пол-оборота. — Разговор приобретает любопытный характер. Ты, мол, бери, а зачем — не твое собачье дело! Что положено Юпитеру, не положено быку! Очень интересно!..
— Не заводись! — одернул Лидака Чудов. — Я тебя ничем не оскорбил. Я объяснил тебе ситуацию. И прошу тебя понять только это!
— Но эта ситуация, Михаил Семеныч, касается меня лично! Вот! — Лидак вытащил из портфеля бумагу. — Я на всякий случай захватил. Твой любимец, или протеже, Николаев пишет заявление вашему покорному слуге: «Мне охота обратить ваше внимание» и так далее! Слово «кровать» он пишет «кра-вать», «корова» он пишет «ка-рова» и тоже так далее. Совершенно неграмотный субъект, наделенный к тому же болезненным самолюбием и самомнением. Очень злобный и завистливый, склонный к подлости и доносительству, вот за кого ты сердобольствуешь! И что же, после этого ты все равно будешь звонить мне?
Чудов помедлил. Налил стакан воды, пододвинул к Лидаку.
— Выпей, — предложил Чудов.
— Чтоб со стула не упал, — усмехнулся Лидак и выпил воды. — Так ты мне не ответил: будешь просить или нет?
— Буду, — ответил Чудов.
Повисла пауза. Лидак в упор смотрел на Чудова, но Михаил Семенович не отводил взгляда.
— Может, мне написать заявление об уходе? — спросил Отто Августович.
— Не болтай ерунды! — одернул его Чудов.
— Потому что я все равно не возьму его на работу. Вам придется уволить меня, поставить другого директора, который, возможно, сделает под козырек и возьмет вашего Николаева даже завкомиссией. А я и уборщиком его не приму.
— Это твое право, ты директор и обязан решать кадровые вопросы сам, — проговорил Чудов.
— Но почему ты тогда хочешь звонить мне, если знаешь, что я его не возьму? Почему?!
— Видишь ли, я в глаза не видел этого Николаева и верю тебе, что это совершенно омерзительный тип. Но иногда возникают ситуации, когда твое знание о предмете не имеет никакого значения. Никакого. Вот это как раз такой случай, — Чудов стер ладонью пылинки со стола. Когда он волновался, он всегда стирал пылинки, даже если их не было.
— Тебе бы, Миша, в разведке работать, цены бы тебе не было!
— Людмила Кузьминична мне то же самое говорит, — улыбнулся он.
— Как она?
— Как конь летает!
— Передавай ей самые нижайшие от меня и моей половины, — сказал Лидак.
— Спасибо, зашли бы как-нибудь?
— Да, давненько мы не собирались… — Лидак улыбнулся, вытащил платок, протер глаз, точно соринка попала. — Вот и правый глаз чешется! — усмехнулся он. — Ты пойми, я ведь все понимаю. Ну, конторщик он, так черт с ним, мне и конторщики нужны. Есть кому политические панегирики писать. Но был бы он хоть человек приличный, а тут… Мне же и тебе хочется помочь, и не потому, что ты мой начальник и вождь, а потому что я уважаю тебя и люблю!.. — Лидак вздохнул. — У тебя коньяка нет?