Киров и сейчас, лежа в постели на даче Сталина, ощущал этот страх. Сергей Миронович не боялся Сталина, который кашлял там, внизу, в своей спальне и тоже не мог заснуть, не боялся красногубого шута Паукера, ни мрачного, с тяжелым давящим взглядом Генриха Ягоду, ни его подручных. Они все были люди, кто лучше, кто хуже, в зависимости от обстоятельств, но то, о чем говорила Аглая, не имело ничего общего с человеческим обликом. У призрака, боровшегося с Ганиными, не было лица и фигуры. Это был о н, безличное, почти неодушевленное существо. Бесформенный и летучий как эфир, о н, вторгаясь в живую природу, мгновенно ее замораживал, принимаясь крошить бессмертную душу в осколки, которые уже ничем нельзя было склеить.
Наверное, это и был страх, только самый отчаянный и безысходный.
22
В эти утренние часы не спал и Сталин. Его мучил не кашель, который он быстро унял, выпив сладкого травяного настоя, его мучила внезапно открывшаяся ложь Кирова. Спрашивая о звонке Берии Медведю, Сталин прекрасно знал, что Киров встречался с женой Ганина, Аглаей Федоровной, Сталин даже запомнил ее имя. Правда, сведения были не совсем точные. Шуга, наблюдавший ранее за Кировым и Мильдой, получил недавно от Кобы новое срочное задание: ослабить внимание к Мильде и Кирову и собрать максимально полные данные о круге знакомых семейства Ганиных.
Перед отъездом в Зубалово Поскребышев передал второе донесение агента, которое насторожило Сталина. Шуга писал, что в тот день он наблюдал за Белочкой, так он назвал Ганину, записывая, кто входил к ней на прием, сколько времени тот или иной пациент проводил в ее кабинете, чтобы вывести закономерность, норму разового осмотра и потом фиксировать все отклонения от него. Еще ранее, наблюдая за Кировым, Шуга дал ему кличку Ремонтник. Сталину она понравилась, потому что Киров понемногу старался все подремонтировать на свой лад. Сталин поругается с кем-то, а Киров тут же его «ремонтирует», успокаивает, дает советы. И у себя в Ленинграде он столько уже наремонтировал в промышленном и партийном хозяйствах, что Сталину легче все заново потом отстроить. Поэтому Коба и старался перетащить его в Москву. Здесь ремонтировать ему никто ничего не даст. Здесь все уже построено им, Хозяином. Секретариат Кирова под стать Ремонтнику Шуга называл вал Мастерской.
«В обеденный перерыв Белочка вышла из кабинета, но направилась не в столовую, а поднялась на второй этаж главного здания, где находились кабинеты уполномоченного наркомата тяжелой промышленности Пылаева, начальника управления Чугуева и других ответственных лиц. Она свернула в коридор, ведущий к этим кабинетам. Я, соблюдая положенную дистанцию, но не теряя ее из виду, пошел за ней. Но едва я вошел в коридор, который вел к пылаевскому кабинету, как меня тотчас остановили два личных охранника Ремонтника, выросшие передо мной как из-под земли. Я даже восхитился такой прекрасной вышколенностью. Они потребовали предъявить документы. Я показал паспорт. Посмотрев его, они спросили, куда я направляюсь. Я сказал, что хотел бы записаться на прием к Георгию Ивановичу Пылаеву. Охранники попросили меня прийти к нему через час, заявив, что в данное время он занят.
Я не придал никакого значения этому факту: встреча Ремонтника с Пылаевым сама по себе обыкновенна, хотя яйцо к курице не ходит. Пылаев обязан являться к Ремонтнику по первому же его требованию, но коли все восхищаются великой простотой хозяина ремонтных работ, то я не заподозрил в этом особого умысла…»
Натолкнувшись на выражение «хозяин ремонтных работ», Коба нахмурился и даже прервал чтение шифровки. Он не любил, когда кого-то, кроме него, тоже называли хозяином, пусть и с маленькой буквы и в сочетании со словами «ремонтные работы». Хозяин в этой стране один, а хозяйчиков может быть много. Но Шуга был не силен в русском языке, и Коба простил ему использование такого слова не по назначению.
«Я решил найти Чугуева, чтобы с его помощью попытаться преодолеть заградительный кордон и узнать, куда же направилась Белочка. Он мог быть в своей столовой, и я направился туда. Заглянув в зал и отыскав глазами Чугуева, я обомлел: с ним за одним столом сидел Пылаев. Войти в зал я не мог, так как не имел соответствующего пропуска, и мне оставалось только дожидаться окончания их обеда. Я прождал ровно тридцать три минуты. Они, как назло, разговорились и не торопились выходить оттуда. Наконец оба вышли. Я знаком подозвал Чугуева и объяснил, что забыл у него позавчера одну тетрадь для записей. Чугуев предложил мне подняться к нему в кабинет. Мы поднялись на второй этаж, но ни охраны, ни Ремонтника, ни Белочки там уже не было. Я выглянул в окно: у подъезда уже не было и машины Ремонтника. Я, не найдя своей тетради в кабинете Чугуева и извинившись перед ним, бегом побежал на медицинский этаж. Белочка была в своем кабинете и принимала пациентов.
Не могу утверждать, что она встречалась именно с Ремонтником, но наличие таких совпадений насторожило меня, и я счел своим долгом указать на них. Я вернулся к Чугуеву, спросил его, видел ли он Ремонтника. Начупртяжмаша очень удивился моему сообщению о том, что Ремонтник был здесь полчаса назад. Он так этим обеспокоился, что даже хотел звонить по знакомым ему телефонам и все разузнать. Я сказал, что, видимо, обознался, но он все же позвонил в Мастерскую, и там ему сказали, что Ремонтник отъезжал домой пообедать и никакой поездки в управление им не планировалось. Чугуев даже посмеялся надо мной, но охранников я видел самолично, не могли же они развлекаться таким образом без хозяина…»
Коба, снова наткнувшись на это слово, даже выругался по-грузински.
— Остолоп! — проговорил он вслух, и в кабинет заглянул Поскребышев, удивленный тем, что Сталин сидит за своим столом, в то время как его все ждут во дворе, чтобы ехать в Зубалово.
Коба махнул рукой, и Поскребышев исчез за дверью.
«К сожалению, Хромой уже не работает в Мастерской, и я не смог выяснить, куда отъезжал Ремонтник, а расспрашивать других владельцев кабинетов на этом этаже не стал, чтобы не привлекать внимания. Хватит мне и чугуевского переполоха. Еще одна неприятная новость. Ремонтник в нашу спальню перевел своих охранников якобы по их просьбе, и мои гургурчики лопнули.
Буду ждать ваших распоряжений. Можно будет воспользоваться отпуском Ремонтника и возобновить гургурчики, но по этому поводу я пришлю вам свой план и скажу сразу, что осуществить его будет нелегко. Но решать вам. Мое предположение относительно встречи Белочки и Ремонтника вполне может быть моим воспаленным бредом, поэтому никаких выводов не делаю, а изложил лишь последовательно чистые факты».
Сталин несколько раз перечитал донесение и встревожился, вспомнив разговор с Берией. Этот хоть и дурак, но нюх у него, как у хорошей гончей. А Берия упомянул имя Кирова. Вот уж сюрприз так сюрприз. Жалко только, что все это размыто, ни у кого нет уверенности. А догадки для нежных барышень: на них раз посмотришь, они считают, что ты уже по уши влюбился. Кобе нужны железные факты. По догадкам в этой стране каждый второй контра и его надо к стенке ставить. Но провал с Хромым, которого Киров почему-то перебросил на другую работу, неожиданная поимка Мжвании с поличным, встреча Кирова с Ганиной — все легко выстраивается в одну цепь. Но тогда, бегло прочитав донесение, Сталин еще не до конца дал себя убедить, что Киров мог быть замешан в этой истории: он слишком доверял ему. Да и подумать об этом ему не удалось: в кабинет заглянул перепуганный Ворошилов.
— Коба, тебе плохо? — спросил он.
— Почему мне плохо? — не понял Сталин.
— Мы уже сорок минут во дворе ждем, меня послали узнать: едем мы или нет?..
— Едем! — Коба поднялся, спрятал донесение в сейф. — Из Грузии звонили, связь дали, я не мог им сказать: звоните завтра. Очень плохая связь у нас с Грузией, надо тебе заняться этим вопросом!..
— Почему мне? — не понял Ворошилов. — Наркомат связи штурмом взять требуется? — он улыбнулся.
— Хорошая мысль, — рассмеялся Коба, — запиши! На Политбюро, когда связистов чихвостить будем, напомнишь!
Тогда за этими шутками он даже забыл о донесении Шуги и спросил Кирова об этой истории с отравлением больше для собственного успокоения. Но от Кобы не ускользнул испуг, промелькнувший на лице собеседника. Видимо, Киров слишком хорошо знает подробности этой истории, вот что мог означать этот испуг, а следовательно, и встреча с Ганиной у него была. Скорее всего была.
Конечно, Коба преувеличивает свои тревоги. Ну мало ли что померещилось профессору, мало ли кому он об этом рассказывал, да и мало ли что вообще болтают про него. На каждый роток не накинешь платок, всем глотки не заткнешь, но, как говорил Владимир Ильич, стремиться к этому надо. Ах, Сергей, Сергей, чистая душа, не умеешь врать — не берись. Но, с другой стороны, и его понять можно: если эта тварь наговорила про Кобу всяких мерзостей, то Киров, как неподлый человек, хочет выбросить, отторгнуть от себя всю эту гнусь, забыть и не вспоминать. Можно и так рассудить. Но печаль в другом: Киров перестал с ним откровенничать, как раньше, делиться тайными задушевными секретами. В последних разговорах он все больше отмалчивается, слушает, а если начинает говорить, то в пику ему, Сталину, защищая каких-то уродов, которых давно надо смешать с перегноем.
Коба обезопасил себя, и на случай бегства Ганиных из страны отдал распоряжение усилить посты на советско-финской границе, а наркоматам здравоохранения, иностранных дел и ОГПУ отслеживать их фамилии по возможным официальным командировкам советских ученых за рубеж. Сложность заключалась в том, что Сталин не хотел вмешивать сюда Ремонтника, он усмехнулся, назвав Кирова про себя этой кличкой, важно было, чтоб последний вообще об этом ничего не знал.
Коба заснул часов в семь утра и проснулся в половине одиннадцатого. Он всегда просыпался в половине одиннадцатого, но ложился летом около пяти утра, когда становилось совсем светло. Ночами он по-прежнему не мог засыпать. Обычно ему хватало четырех-пяти часов сна, но сегодня он спал всего три с половиной, а кроме того, вчера все же перебрал. Тот бокал, что он выпил, разговаривая вдвоем с Кировым, был уже лишним.