— Что он, злодей, что ли? — удивилась Мильда.
— А кто его знает! Я эту комнату, сама знаешь, зубами выгрызала, Чугуева облизывала. Его и сейчас вон на сладенькое тянет, а в обмен что? Квартиру однокомнатную — сразу сказал: не могу, шубу и то не может, они, оказывается, по каким-то там спискам, которые чуть ли не сам Киров подписывает, — она откусила котлету, поморщилась и отодвинула от себя тарелку. — Запах какой-то! Фу! Как ты эту гадость только ешь?
Она запила гадкий запах компотом, вытащила новую пудреницу, чтоб похвастаться перед Мильдой.
— Говорят, в обкомовской столовой чего только нет! И все дешево? — глаза у Зины загорелись.
Мильда кивнула.
— А чего тебя больше не зовут на подработку? — она сощурила свои зеленые глаза.
— Они сами справляются, — покраснев, ответила Мильда.
— А чего ты покраснела? — удивилась Зина.
— Жарко здесь…
— И компот противный! — поморщилась Зина. — Слушай, познакомь меня с этой психичкой.
— С какой психичкой? — не поняла Мильда.
— Ну с врачихой, которая по нервам у нас! Как ни пройду мимо ее кабинета, кофем тащит, страсть! Может, щас зайдем, на кофей напросимся? — предложила Зина.
— У меня бумаг уйма, мне их разобрать надо, — сухо ответила Мильда.
— Да брось ты! Чугуев уже смылся. На дачу едет. Я ему: а меня на дачу не возьмете? Вот, дура! Забыла, что жену он в санаторию спровадил. Пристал как репей: поехали да поехали, еле отвязалась! Я сама видела, как он отбывал на своей колымаге, а боле нам никто не указ! У нее сережки в ушах триста рублей стоят! — восхищенно проговорила Зина. — И одевается она, как буржуйка, я когда вижу, у меня мороз по коже!
Мильда усмехнулась.
— Зря усмехаешься! — заметила Зина. — Ты глянь, как у нас тут одеваются?! Некоторых увидишь и за себя страшно становится — до чего опуститься можно! А она такая вся, как игрушечка, прямо лечь в постель с ней хочется!
Мильда потрясенно взглянула на Зину.
— Ага! — округлив глаза, прошептала она. — Скажи кому, скажут, с ума сошла! У тебя такого не бывало?
— Нет…
Они вышли из столовой.
— Ну, познакомишь или нет? — заканючила Зина.
— Позже. У нее сейчас прием пациентов, а мне надо разобраться с бумагами…
— Ну ты… — прошипела Зина. — У тебя что, вместо мозгов инструкции, а в груди Устав ВКП(б)?! Ты, наверное, и уроду, мужу своему, никогда не изменяла!
Мильда остановилась, бросила злой взгляд на Зину и пошла дальше.
— Ну, извини, вырвалось, извини, Миля! — догнав ее и схватив за руку, заговорила Зина. — Милечка, это от злости! Ну хочешь, я себе язык прикушу? Хочешь?! Вот!
Она высунула язык и прикусила до крови.
— Ты что, с ума сошла?! — ужаснулась Мильда.
— Ты меня прощаешь да? Прощаешь?
— Прощаю…
Еще в коридоре Мильда услышала длинный телефонный звонок, доносившийся из их кабинета. Но она не стала торопиться: до конца обеденного перерыва оставалось десять минут, и никто из начальства не посмеет упрекнуть, что ее нет на месте. Телефон продолжал трезвонить.
— Вот нахальный! — обозлилась Зина, входя в кабинет. — Я ему сейчас выдам!
— Я сама возьму! — оборвала ее Мильда.
Зина отступила. Мильда взяла трубку.
— Мильда Петровна? — раздался в наушниках знакомый хрипловатый баритон, и ее словно током ударило. — А я уж хотел трубку положить. Ну здравствуй!..
— Здравствуй, — прошептала она и покраснела.
Зина с интересом уставилась на нее, почувствовав, что звонит весьма важный знакомый ее начальницы.
— Я не звонил… — замялся Киров, — потому что…
— Это неважно! — прервала она его.
— Ты сегодня…
— Да! — выдохнула Мильда.
— Тогда на полчаса позже, чем обычно.
— Хорошо.
Мильда положила трубку. Несколько секунд она стояла неподвижно с раскрасневшимся от волнения лицом, потом села и уткнулась в бумаги.
— Это кто такой звонил, что переполошил нашу Мильдочку Петровну? — с ехидством пропела Зина, подходя к ней и заглядывая в лицо.
— Молчать! — грохнув толстой папкой с приказами о стол, закричала Мильда с такой яростью, что Зина, обомлев, попятилась к порогу. — Молчать! И впредь не делать мне никаких замечаний!
— Поняла, — кротко закивала Зина. — Извини, все поняла, пописать выйти можно?
— Пошла вон! — с презрением бросила Мильда.
27
Киров решил устроить себе праздник: сходить на балет и встретиться с Мильдой. Посрамленный агент Кобы позорно бежал в Москву, испорченный диктограф изъяли у воришек, доложили в Центр, оттуда пришла «молния»: опечатать и отправить с охраной. Киров был рад не столько тому, что удалось избавиться от гнусного соглядатая, подсматривающего за его интимными утехами, сколько за Ганиных. Он снова сумел отвести от их голов дамоклов меч, ибо за записями их семейных разговоров последовал бы и карающий удар Кобы. Но не проговорись Сталин о Мильде, не окати Кирова холодным душем внезапной неприветливости, не разгадай он ее тайную причину, сидели бы они все в глупом неведении. Медведь прав, что рвет на себе волосы и посыпает голову пеплом: его контрразведка занимается чем угодно, только не поимкой настоящих преступников. Глубокой разведывательной работы нет. Ловят крикунов, охальников, скандалистов, а настоящий заговорщик всегда держится в тени. А туда его генерал Райхман и не заглядывает.
В глубине души Киров понимал, что спасал и себя. Ганины невольно могли проговориться о его помощи в устранении Мжвания, о дружбе с Мильдой, и Коба тотчас бы все понял и вообразил целый заговор против него. Если раньше он по наивности верил в их дружбу, то теперь не сомневался: узнай Сталин эти новости, за его жизнь никто не даст и медного пятака. Великий повар острых блюд найдет способ устранить его, и никакая охрана не спасет. Коба как был боевиком, так им и остался. Изменилась лишь тактика и почерк работы.
Из театра он поехал в обком, сказав Чудову, который был с ним на спектакле, что ему надо еще поработать. Тому была и причина: в июле должен состояться пленум городского комитета партии, посвященный вопросам образования, и Киров собирался выступить с докладом об изучении истории в школе. До сих пор ее изучали как историю Руси от древнего Киева до конца дома Романовых и отдельно историю революции и образования СССР, не связывая воедино эти периоды, разделяя и подчас противопоставляя друг другу: как было плохо при царизме и как хорошо сейчас. Это был в корне немарксистский, неленинский подход к историческому развитию общества, ибо по диалектике ничего не возникает и не развивается отдельно от всего предыдущего, наоборот, причины революции, ее корни надо искать в царской России. Революция и построение социализма есть продолжение многовекового пути развития единого русского государства.
Разве не подготовили революцию крестьянские восстания Болотникова, Разина, Пугачева, декабристов, разве революционные реформы Ивана Грозного и Петра Первого не подталкивали Русь к коренным народным переменам, разве революционная мысль началась с Ленина, а не с Белинского или Добролюбова, Огарева и Герцена? Весь девятнадцатый век, начиная с Пушкина, был объят революционной стихией — декабристы, землевольцы, чернопередельцы, народовольцы, наконец, большевики как венец этих исканий. Поэтому надо только выявить, очертить контуры этой классовой борьбы, и тогда все увидят, что Русь с незапамятных времен стремилась к тому, что началось с легендарного залпа «Авроры» в Октябре семнадцатого. И только тогда мы получим живую, подлинную историю СССР с древнейших времен и до наших дней.
Киров, пока ехал в Смольный, мысленно уже набросал главную часть своего выступления: о марксистских принципах преподавания исторических дисциплин в начальной, средней и высшей школе. Сергей Миронович даже обрадовался, что так легко и ясно сложилась у него эта часть доклада, которая долго ему не давалась.
Отъезжая от театра, он обратил внимание на вторую машину, следующую за ними.
— Что это за новости? — спросил Киров у сидевшего на переднем сиденье своего охранника Льва Фомича.
— Филипп Демьянович еще четырех охранников нам в помощь выделил, — заметил Лева.
— Он скоро танковый эскорт ко мне прикрепит! — недовольно пробормотал Киров. — В театр уже нельзя нормально съездить, без шума.
— Начальству виднее, Сергей Миронович, — философски ответил Буковский. — Может быть, какая-нибудь банда объявилась, такие меры предосторожности не помешают.
— Что они сделают, если какой-нибудь идиот в нас гранату бросит? — усмехнулся Киров.
— Это тоже правильно, — заметил Лева.
Они доехали до Смольного. Киров вышел, подошел ко второй машине, заглянул внутрь. На заднем сиденье вместе с двумя охранниками сидела молодая женщина с нахальными зелеными глазами.
— Кто старший группы? — спросил Киров.
— Я, товарищ первый секретарь обкома! — сидевший на переднем сиденье машины гэпэушник выскочил из нее и, отдав честь, густо покраснел. — Геннадий Скворцов!
— Вот что, товарищ Скворцов, на сегодня можете быть свободны! — приказал Киров.
— Но нам приказано… — забормотал Скворцов.
— Я, как старший по званию, отменяю приказ! — перебил его Киров. — Все понятно?
— Но товарищ Киров…
— Я спрашиваю: вам понятно?! — разозлившись и повысив голос, спросил Киров.
— Так точно! — отрапортовал Скворцов.
— Что за женщина с вами в машине?
— Это моя невеста, — еще гуще покраснев, ответил Скворцов. — Я знал, что не положено… но ей очень хотелось на вас посмотреть. Больше такого не повторится, клянусь вам!
— Хорошо, поезжайте! — кивнул Киров и подошел к своей машине. — Лева, съездишь на вокзал, там…
— Я понял, Сергей Миронович! — не дожидаясь, пока он закончит фразу, отозвался Лева.
Киров посмотрел на него и усмехнулся.
Обе машины отъехали почти одновременно. Когда Буковский подъехал к вокзалу, Мильда уже была на месте: в белой блузке и с ниточкой красных бус на шее. Зина даже не сразу ее узнала, так эффектно и зазывающе она выглядела. А узнав да еще увидев, как Мильда, не спрашивая ни у кого разрешения, тотчас впорхнула на заднее сиденье черного кировского «форда», она пристыла на месте.