Это и разъярило бедного безработного. Уже почти пять месяцев он сидел на шее бедной Мильды. Теща с ним не разговаривала, Мильда не упрекала, но смотрела с такой тоской во взоре, хоть вешайся. Николаев разослал письма и жалобы во все инстанции, отправил большое подробное письмо самому Сталину, но ответа ниоткуда не поступало. Зато все чаще он вытаскивал из стола револьвер и держал в руках. И то, как с ним обошлись охранники Чудова, переполнило чашу терпения. Леонид всерьез решился убить этого жалкого толстенького бурбона, пристрелить его, как собаку, прокричать свой вопль отчаяния на всю страну, на весь мир. Может быть, тогда его услышат и там, наверху, поймут, как несправедливо обошлись с рядовым партийцем?
Другого выхода Николаев просто не видел. В какие-то моменты, наблюдая, как жадно пожирают всухомятку принесенный Мильдой хлеб Леонидик и Марксик, он готов был немедленно пойти и наняться на завод, лишь бы приносить в дом кусок хлеба, но, подходя утром к проходной и наблюдая черную ползущую массу рабочего люда с усталыми, ненавидящими глазами, Николаев в страхе останавливался и поворачивал назад. «Нет, я плюну себе в душу, если позволю Чудовым и Лидакам посмеяться над собой, втоптать себя в грязь», — возвращаясь домой, бормотал Леонид Васильевич.
Он, как вор, пробирался в свою комнату, доставал заветный дневник, который начал вести, чтобы записывать свои мысли и ощущения, жадно втягивая запах жареной рыбы — теща готовила для детей обед, одну рыбку на двоих — и глотая слюни.
В один из таких дней и пришло это письмо: «Николаеву Л.», обратного адреса не было. Он дрожащими руками разорвал конверт, думая, что в ЦК или в обкоме просто забыли поставить обратный штемпель. Но письмо было частное, написанное от руки с левым наклоном: так наивные люди маскируют почерк. Впрочем, Николаев сам был наивен и уловки просто не заметил.
«Долго не решались вам написать, товарищ Николаев, но потом все-таки решились: партийная честность того требует. Хотим сообщить вам, что ваша жена Мильда Петровна Драуле уже давно изменяет вам с партийным вождем, товарищем Кировым, являясь его наложницей, как во времена Рима. Она делает это по ночам, прикрываясь тем, что надо срочно что-то перепечатать для обкомовской канцелярии, но «трудится» совсем иным способом, не только обманывая вас и всю вашу семью, но унижая вас, посмеиваясь над вами с товарищем Кировым. Она тут недавно ездила в командировку в Лужский район якобы для проверки кадровых вопросов по Упртяжмашу, а на самом деле — вместе с Кировым на охоту, и тоже понятно, чем они там занимались в лесной сторожке. Их связь длится уже несколько лет, и получается, что у вашей жены имеется второй муж, и кто знает теперь, от кого рождены ваши дети. Мы, уважая вашу принципиальность, сочли своим долгом сообщить обо всем этом, потому что не можем закрывать глаза на ложь и обман, тем более когда это касается самого святого — семьи, как важнейшей ячейки общества. С коммунистическим приветом группа товарищей».
Николаева охватил озноб. Он дважды перечитал письмо, и все, что тлело в нем в виде подозрений, что давно уже мучило его, вдруг обрело ясную и твердую уверенность: Мильда — наложница Кирова и давно уже обманывает его, вступив в преступную связь. И все сразу прояснилось. Стало понятно, почему его не восстанавливают в Институте истории партии, ведь Кирову стоило лишь снять трубку, и Лидак сам бы прибежал к Николаеву и стал бы уговаривать его занять любой кабинет. Но Кирову важнее растоптать Николаева, чтоб Мильда уже никогда не смогла бы посмотреть на него как на мужчину, чтоб она зависела от него, а не от своего мужа. «Да он ее и жить с собой этим заставил! — вдруг озарило Николаева. — Не по своей же воле она польстилась на рябого, страшного дьявола, имея красивого мужа!»
Мать всегда говорила ему: «Посмотри, Леня, на себя! Ты же красавец писаный — лицом белый, волосом чернявый, нос прямой, губы красны, а глаза, как две звездочки, из темноты светят. А она что? Конопата, телом рыхла, зад низкий, грудь обвислая, а ростом дылда дылдою. Где ты только откопал ее, батрачку безлошадну, да с фанерным чумуданом приташшил на нашу голову!»
По поводу неказистости Мильды мать была не права, Мильда могла увлечь любого мужчину, но в том, что он был пригож собой, Николаев не сомневался. Ему и другие женщины это говорили. А вот Киров с оспинным лицом красотой уж точно не отличался, поэтому и склонить Мильду к сожительству он мог только своей властью.
Николаев еще раз перечитал письмо, и его бросило в жар: «группа товарищей»! Уже партийцы, работающие рядом с ней, не выдержали этой наглой связи и обратились к нему с просьбой спасти Мильду. А что он может сделать, если всегда запрещал ей брать ночные приработки? Теперь понятно, чем они занимались в это время и почему она его ослушалась, и до сих пор сама не хочет порвать с любовником! Или не может? Не может, потому что Киров заставляет ее, шантажирует?! Его Мильда — блядь… Какой ужас?!
Николаев схватился за голову, упал на постель, застонал. Заглянула теща.
— Может, поешь, Леня? — спросила она. — Ребята уже поели… Картошечка осталась, супчик из овощей я сделала, хлеб есть…
— Не хочу! — не поднимая головы, ответил он.
— Ты не заболел часом? — спросила она.
— Нет, уйдите! — бросил он.
Теща ушла. Николаев скомкал, выбросил письмо, потом поднял, расправил его, спрятал в карман. Киров уже ни перед кем не скрывает своей связи, коли об этом знает почти весь город и обсуждает их роман. Он считает, что ему все позволено, он может брать в наложницы любую чужую жену и владеть ею сколько ему захочется. Потому что он Хозяин этого города, а остальные его рабы. Но Николаев отказывается быть рабом и убьет его. Он отомстит за поруганную честь Мильды, отомстит за свою честь свободного человека. Теперь уже ясно, что он должен покарать не Чудова, а Кирова. Пусть даже его потом расстреляют…
Он представил себе этот выстрел, разрывающий его сердце, и ему стало страшно. Страшно умирать в тридцать лет. Но разве есть выход? Разве о н и предоставляют ему выход? Нет. Это так же неодолимо, как хочется есть. Он ел вчера днем, вечером выпил стакан чаю. Сейчас уже четыре часа, прошли сутки, как он ничего не ел, идут месяцы, как он недоедает. У него то и дело кружится голова. Это ужасно, когда нечего есть…
Он незаметно для себя уснул. Проснулся от голоса Мильды на кухне, звуки проникали в комнату, и он, лежа в постели, вслушивался в ее тихий, журчащий голос, она рассказывала о ссоре со своей сотрудницей, напутавшей в каком-то отчете, а Чугуев отругал Мильду, потому что сотрудница спит с ним, и, не стесняясь, пользуется этой его слабостью. Теща что-то отвечала ей, но Николаев не слышал ответов. «Они все разложились, эти новые партийные начальники, — подумал он. — А рыба гниет с головы».
Мильда зашла в комнату.
— Ты бы поел, Леня, — сказала она.
— Я не хочу.
— Ты что, заболел? — спросила Мильда.
— Наверное, — ответил он.
— А что с тобой? — спросила она.
— Не знаю, мне плохо.
— Температуру мерил?
— У меня нет температуры.
— А что болит?
— Душа, — помедлив, ответил он.
Она помолчала.
— Пришел ответ из Москвы?..
— Нет.
— Тогда надо поесть, — сказала Мильда.
— Я не хочу… — ответил он.
Он хотел сказать ей: «Я хочу умереть». Но не сказал. Мильда еще несколько секунд постояла в комнате и ушла.
— Чего он? — спросила теща.
— Не хочет, — ответила Мильда.
— Заболел? — удивилась теща.
— Да нет вроде…
И Мильда снова стала рассказывать о своей сотруднице. О том, как она купила себе шубу из лисы, явно не за свои деньги, и на работе целый день сидит в ней.
— Да жарко же, — не поняла теща.
— Не то слово! С нее пот льет ручьями, — засмеялась Мильда, — а она сидит и жалуется, что от окна дует, вот шубу и приходится надевать. Прямо комедия!
«А у тебя есть у кого шубу потребовать!» — подумал Николаев.
Загремели тарелки, из кухни донесся запах овощного супа, Мильда села ужинать. Николаев снова ощутил приступ голода. Если б Мильда еще раз позвала его, он бы пришел. Но она не зовет, а так выйти он не может. Он отказался. Она ест без него. И дети едят без него. Николаев вдруг шумно задышал и расплакался, как ребенок. Ему стало так себя жалко, что он готов был зареветь в голос, лишь бы его услышали. Но стыдно, ох, как стыдно! И он, зажав ладонью рот, плакал от обиды и унижения. Потом успокоился. Слезы заглушили чувство голода.
Мильда, поужинав, занялась стиркой, потом мыла детей и вернулась в комнату лишь в половине одиннадцатого. Николаев ждал ее, чтобы объясниться. Он показал ей письмо. Мильда прочитала его и усмехнулась:
— Это ложь, — покраснев, сказала она.
— Нет, не ложь! — вскричал он. — Это не ложь!
— Не кричи, дети спят.
— Это не ложь, — сбавив тон, заупрямился он.
— Это обыкновенная анонимка, клевета, вот и все. С таким же успехом можно написать, что я любовница Чудова или Свешникова, — устало проговорила Мильда. — Так у тебя из-за этого душа болит? — спросила она.
— Я знаю, что это не ложь, — угрюмо повторил Николаев.
— Может быть, мы разведемся, Леня? — предложила Мильда.
Николаев вздрогнул, испуганно посмотрел на нее.
— Ты… серьезно? — спросил он.
— Серьезно, — ответила она.
— Я не хочу! — тотчас отрезал он. — И развода никогда не дам! Никогда! Ты хочешь к нему уйти? Он заставляет тебя развестись со мной! Я знаю: он! — Николаев вспыхнул, соскочил с постели, подошел к Мильде: в его глазах загорелись сумасшедшие огоньки. — Ты скажи ему: он тебя не получит! Я убью его!
— Хватит, Леня, — устало отмахнулась она. — Я тебе серьезно говорю: совместная жизнь у нас не сложилась, ты это тоже чувствуешь. И он тут ни при чем.
— Значит, он есть, есть?! — яростно зашептал Николаев.
— Да, — помолчав, призналась она.
Николаев несколько секунд, оцепенев, смотрел на жену.
— И ты так спокойно об этом говоришь? — выговорил он.