Губы у него задрожали, в глазах блеснули слезы.
— Не в этом причина нашего неблагополучия, — заметила Мильда. — Мы разные люди, Леня, и, пока не поздно, нам самим надо исправить ошибку. Тебе только тридцать лет…
— А дети?! — возмутился Николаев. — Ты подумала о детях?!
— А ты думаешь о детях?! — вспыхнула Мильда. — Ты пятый месяц о них не думаешь и не хочешь думать! Ты уперся лбом и ни с места! Тешишь свое самолюбие, будто тебя придут упрашивать вернуться обратно, но никто не придет. И дети недоедают, и мы все недоедаем из-за твоего дурацкого упрямства! Не говори мне о детях! И о том, что ты — заботливый отец и муж, не говори!
Мильда вышла из комнаты, хлопнув дверью. Николаева трясло, он никак не мог успокоиться. Мало того, что Мильда во всем призналась, она даже хочет развестись с ним, отнять у него детей, выбросить его на улицу, как ненужную вещь. И во всем этом виноват он, Киров. Он лишил его работы, а теперь хочет отнять самое дорогое — детей и Мильду. Но Лев Николаев этого не допустит. Лев застрелит его. Застрелит, как бешеного пса.
32
Коба в плетеном кресле и легком белом кителе сидел за письменным столом, когда Киров явился к нему.
— Ты чего, сбежать хочешь? — с притворным удивлением спросил Сталин.
— Измаялся я в этой жаре, Коба! Ночами не сплю, извелся весь, — пожаловался Сергей Миронович. — Да по мне денька два на северном холодке, и я свеж как огурчик!
— Смотри, Поскребышев мне все листочки подсовывает, просвещает, — пропустив мимо ушей слова Кирова о северном холодке, похвастался Сталин, показав напечатанные на машинке выдержки из «Декрета о подозрительных», принятого Национальным Конвентом Французской республики 17 сентября 1793 года. Перед текстом декрета особо выделенным шрифтом было напечатано: «Немедленно по распубликовании данного декрета все подозрительные лица, находящиеся на территории Республики, подлежат аресту.
Считаются подозрительными:
1. Те, кто своим поведением, своими связями, своими рассуждениями или писаниями выказал себя сторонником тирании, федерализма или врагом свободы;
2. Те, кто не сможет представить в предписанной законом от 21 сего марта форме удостоверение о своих средствах к существованию и выполнении своих гражданских обязанностей;
3. Те, кому было отказано в удостоверении о благонадежности;
4. Общественные должностные лица, устраненные или смещенные со своих должностей Национальным Конвентом или его комиссарами и не восстановленные в своих правах, особенно те, кто был смещен или должен был быть смещен на основании закона от 14 сего августа;
5. Те из бывших дворян, считая мужей, жен, отцов, матерей, сыновей или дочерей и агентов-эмигрантов, кто не проявлял своего постоянного влечения к революции…»
10 октября 1793 года Анаксагор Шометт на Совете Коммуны предложил дополнительно считать подозрительными следующих лиц:
«1. Тех, кто в народных собраниях мешает коварными речами, шумными криками и ропотом проявлению народной энергии;
2. Тех, кто, будучи более осторожным, говорит загадочно о бедствиях Республики, сожалеет о судьбе народа и всегда готов распространять дурные вести с притворной печалью;
3. Тех, кто, смотря по обстоятельствам, менял свое поведение и язык, кто умалчивал о преступлениях роялистов и федералистов, с жаром распространяется о легких ошибках патриотов и, чтобы казаться республиканцем, выказывает притворную суровость и строгость, которые исчезают немедленно, как только дело коснется какого-нибудь умеренного или аристократа…
8. Тех, кто, не совершив ничего против свободы, не сделал ничего и для нее».
Киров вернул листочки Сталину.
— Ну как?! — радостно спросил Сталин. — А мы головы ломаем, придумывая, за что бы посадить иного подлеца! А у них было запросто: считать подозрительным и точка. Вот к примеру: «тех, кто не совершив ничего против свободы, не сделал ничего и для нее»! Думаешь тихо отсидеться в партии, рвения не проявляешь, а тут тебя под белы рученьки и в тюрьму. Поработай активно в лагере лет пять, сделай кое-что для социализма! Мы бы давно с такими законами его построили! А я Поскребышева недооценивал…
Коба замолчал, раздумывая о своем. Не встретив бурного восторга со стороны Кирова по поводу декрета французских революционеров, он неожиданно помрачнел, спрятал листочки в папку, завязал тесемки, вытащил трубку.
— Жаль, что ты уезжаешь, — равнодушным голосом проговорил Сталин. — Паукер обещал нам со Ждановым устроить рыбалку. Я рыбу кушать люблю, а ловить — нет, а Жданов говорит, что это как ночь с женщиной. Чудной он…
Сталин обычно не зря заводил такие пустяковые разговоры, за ними следовали официальные распоряжения, иногда и довольно неожиданные. Но Киров знал, о чем пойдет речь.
— Я говорил сегодня с Молотовым, надо тебе в Казахстан ехать и добиваться, чтобы они все свои обязательства по поставкам хлеба выполнили полностью и дали бы что-нибудь сверх того, — сказал Сталин. — Мы совместно с Совнаркомом издали постановление, и всех секретарей, членов Политбюро отправляем в разные края. Молотов сам поедет в Западную Сибирь, Каганович на Украину, Жданов в Сталинградский край. Сам понимаешь, это настолько серьезный вопрос, что я даже не хочу удерживать тебя здесь, хотя мне будет без тебя тоскливо. Но останемся без хлеба на зиму, не сможем отменить карточки с нового года, как хотели, да и спасибо нам никто не скажет! Будь там столько, сколько нужно, все полномочия мы тебе даем, да и как секретарь ты имеешь их больше, чем нужно.
— Раз надо, так надо, — сказал Киров.
— В Казахстане твой друг, Левон Мирзоян, передавай ему привет от меня….
— Передам, — кивнул Киров.
— Но дружба дружбой, а спроси с него по всей строгости. Скажи, взыщем так, что костей не соберет, если обязательств не выполнит. Когда сможешь выехать?
— Заеду на пару дней в Ленинград, увижусь с женой и отправлюсь.
— Ну-ну…
Сталин что-то еще хотел сказать, но промолчал. Они простились по-товарищески, пожелав успехов и пожав друг другу руку, хотя раньше при встрече или расставании обязательно обнимались и трижды по-русски расцеловывались. Но Коба всегда первым делал этот шаг к Кирову, а теперь сам протянул руку и даже попридержал порыв Кирыча к объятию. «Все это странно, очень странно», — подумал про себя Сергей Миронович.
Но он радовался, что уезжает. Уезжает от лжи Паукера, от грубой лести Жданова, от барских тиранических замашек Кобы, которых тот уже не скрывал. Так, плов из бараньих яиц, который специально был приготовлен таджиками и привезен теплым прямо к столу, он велел передать прислуге: Сталина оскорбило, что для него приготовили традиционный еврейский плов. Коба даже приказал Паукеру узнать, какой умник придумал такой подарок. Он увидел в этом попытку унизить его достоинство.
Киров в отличие от Кобы любил ездить. Любил мягко покачивающийся вагон, летящий, переменчивый пейзаж за окном. В поезде хорошо спалось и думалось. А подумать было о чем. Дружеские отношения с Кобой разваливались на глазах, и с каждым днем это становилось приметнее. В час, когда за Кировым пришла машина, чтобы везти его на вокзал в Сочи, Коба со Ждановым возились в саду, пересаживая в естественный грунт редкий сорт лианы. Перепачкавшись в земле, Коба не смог даже пожать ему руку перед отъездом, а только помахал, притворно улыбнувшись. Для Кирова акт рукопожатия не имел особого значения, но Сталин относился к таким вещам со священным трепетом, и прекратив целоваться с другом при прощании, а потом не пожав ему руку, он как бы объявлял о разрыве их дружбы. Сталину стоило лишь моргнуть, и принесли бы воды, полотенце, чтобы он мог пожать руку уезжающему, и надолго, старому другу. Но он не захотел, больше того, сам дал понять Кирову, который немало времени провел на Кавказе и хорошо знал цену таким обычаям, что делает это намеренно. Приглашая его в Сочи, Коба хотел восстановить пошатнувшуюся дружбу, но Киров этим жестом не воспользовался. Он стал еще более замкнутым и скрытным, чужим, и Коба это почувствовал.
«Что ж, он прав, — покачиваясь в правительственном вагоне, который уносил его на восток, думал Киров. — Я сам пошел на этот разрыв, сам поставил себя в глупое положение и как выходить теперь из него, не знаю. Но Коба не будет сидеть сложа руки. С января отзовет в Москву и там уже будет думать о расплате. Ходы его просты: сначала бросит на прорыв, в Закавказье или тот же Казахстан, как бы временно, на год, с надеждой, что Киров не справится, и может так случиться, что он не вытянет завышенные обязательства. Тогда поставят первым в области или городе, но это уже будет политическая смерть. Сталин доведет ее до апофеоза. Перебросит Кирова в заводской партком или райком, чтобы бывший секретарь ЦК полной чашей испил унижение. Если еще раньше не пристрелит.
Конечно, есть время все исправить, какая-то надежда на последний шанс еще теплится, но Киров вряд ли им воспользуется. Его, как говорят, заклинило. А хватит ли у него смелости выступить против Сталина? Из нынешнего Политбюро лишь Куйбышев настроен воинственно, но он сам рвется к власти и кровожадности в нем не меньше. А те, кто мог противостоять когда-то Кобе, уже раздавлены.
Две недели они мотались с Левоном Мирзояном по Казахстанскому краю. Под Семипалатинском Киров заехал в одно из хозяйств, где работали спецпереселенцы, бывшие раскулаченные крестьяне, согнанные из разных мест. Киров, выйдя из машины, заглянул в одну из глинобитных развалюх, где ютилось сразу шесть семей. Мужчин и женщин в это дневное время не было, но в тесной и пропахшей потом и гнилью комнате вповалку прямо на соломе спали, прижавшись друг к другу, десять малолетних детей и четыре старухи. Еще одна, с узким костлявым лицом, кашеварила с двумя взрослыми девочками, помешивая в котле мутное черное варево, от которого исходил резкий кисловатый парок. Худой, со скосившейся набок и подергивающейся бритой головкой малец сидел у котла и жадно глотал этот жуткий запах. Небольшой костерок, разведенный прямо на земле, поддерживался кизяком. От него шел удушливый дым, и у Кирова тотчас защипало глаза, хотя старухи и дети не обращали на него никакого внимания. В углу лежали дырявые мешки с гнилой картошкой, от которой исходила дикая вонь, и Левон даже зажал платком нос. На одной стене в ряд висели пожелтевшие фотографии. С одной из них на вошедших гордо посматривал бравый матрос, на ленточках бескозырки золотистыми знаками было начертано «Аврора».