— Да пошел ты в задницу! — разозлился Кулишер, поднимаясь с постели и подходя к двери. — Тебе никто не говорил, что ты сумасшедший? Так вот я тебе говорю! И правильно, что Мильда хочет с тобой развестись! Зачем ей сумасшедший, когда вокруг столько здоровых людей и с хорошими зубами!
Кулишер хлопнул дверью. Несколько секунд Николаев держался, но потом рухнул на пол и потерял сознание. Очнулся он уже в постели, света не было, а в окно проникала полная луна. В полнолуние с ним всегда случались припадки. Он вспомнил, что завтра должен выстрелить в Кирова. «Только бы не проспать», — прошептал он и заснул, проснувшись ровно в шесть утра, как и намечал.
Он выложил «завещание» на стол, оделся, взял портфель и вышел в коридор. Мильда кормила детей на кухне, запах вареной картошки остановил его на мгновение, но, увидев, как заботливо она наклонилась над младшим, Марксиком, он с грустью улыбнулся, бросая прощальный взгляд на сыновей, и ушел.
Добираясь на трамвае до Красных Зорь, он увидел в окно большие щиты, извещавшие о новом звуковом фильме «Чапаев». Леонид пожалел, что никогда уже не увидит этого фильма, тем более что курносый молодой парень в рабочей спецовке взахлеб рассказывал о психической атаке каппелевцев и как Чапаев разгромил их. Николаев вдруг вспомнил Романа Кулишера и подумал, что он тоже отчасти сумасшедший с его тягой к извращенной любви: большие груди, зады, рты — обо всем этом Кулишер мог говорить часами, но Леонид никогда же не говорил ему, что он чокнутый на этой почве. Жалко только его жену Ольгу, которая все это терпит.
Очутившись у кировского дома, Леонид решил больше не прятаться, а уверенно вошел во двор и стал ждать машину Кирова. Она приезжала минут за десять до его выхода. Еще желтые листья сыпались со старых лип и кленов, устилая двор красно-желтым ковром, но морозный парок уже таял в воздухе, и уши мерзли. Николаев присел на скамейку во дворе. Он не чувствовал ни особого страха, ни волнения. Ему очень хотелось посмотреть в глаза тому, кто украл у него жену и без стыда ходит каждый день на работу, вершит государственные дела.
Старуха выползла из подъезда и, с презрением оглядев незнакомца, сидящего на лавочке, покачиваясь утицей, двинулась дальше.
Подъехал черный лимузин, выскочила охрана, один из охранников, тот, что постарше, подошел к Николаеву.
— Ты из этого дома? — спросил он.
— Нет, — ответил Леонид.
— Тогда выйди со двора!
— Почему?
— Потому! — охранник предъявил удостоверение НКВД. — Выкатывайся!
— Но мне нужно увидеть Кирова!
— Иди в обком, запишись на прием! Ты член партии?
— Да!
— Тогда иди в обком!
— Но там к Кирову не допускают! Мне нужно только его увидеть!..
Николаева трясло как в лихорадке, глаза горели огнем, и охранник, подозрительно взглянув на него, потребовал показать документы и дать ему на осмотр портфель.
— Там ничего нет, — соврал Николаев.
Охранник вырвал из его рук портфель, отшвырнул Николаева, который хотел вернуть портфель, в сторону. Открыл, увидел револьвер и, вытащив свое оружие, направил его на перепуганного Леонида.
— Вы арестованы! — зычно выкрикнул он. — Встать!
Еще через десять минут Борисов, так, оказалось, звали охранника, притащил его в отделение милиции, заявив: «Хотел увидеть Кирова, имел при себе оружие, разберитесь!»
Николаева допрашивал сам районный комиссар. Вид у него был благодушный, сытый, животик выпирал из-под ремня. Он осмотрел револьвер, проверил подлинность разрешения на хранение оружия.
— Как же вы все-таки оказались во дворе дома, где живет товарищ Киров? — в пятый раз спросил комиссар.
— А я вам отвечаю, что писал товарищу Кирову письмо с просьбой о помощи, но ответа не получил, просился на прием через Свешникова, но в приеме мне было отказано, что мне оставалось делать?! — в пятый раз одно и то же повторял Николаев.
Заглянул помощник комиссара, утвердительно качнул головой и скрылся.
— Что ж, сведения ваши подтвердились, — вздохнул он, не зная, что делать с этим психическим жалобщиком. — А зачем на встречу с товарищем Кировым вы взяли револьвер?
— Я взял портфель, а револьвер у меня всегда лежит в портфеле. Вчера вечером я возвращался, меня чуть не раздели, пальто на мне совсем не заношенное, и если б не пугнул их этим, сегодня, может быть, меня хоронили. Я даже не подумал, что наличие револьвера поставит меня в такое подозрительное положение, — нервно усмехнулся Николаев.
— Хорошо, напишите в приемной все это на бумаге, — попросил комиссар.
Николаев вышел, написал объяснение.
— Поскольку вы впервые у нас, то мы вам поверим и отпустим, но я надеюсь, что в следующий раз вы таких ошибок больше не совершите! — предупредил его комиссар, пряча его объяснение в ящик стола.
«Им лень мозгами пошевелить, — обозлился Николаев. — Если б они узнали, что я полгода хожу безработный, быстро бы обо всем догадались, но что делать, когда мозгов нет!»
— Поверьте, больше не совершу! — искренне заверил Николаев. — Растерялся, а надо голову на плечах иметь! До свиданья!..
Выйдя из отделения милиции и прищурившись от яркого осеннего солнца, он даже рассмеялся. «Какие тут олухи еще работают! — подумал Николаев. — Верят на слово! А я разные еще слова знаю! Верьте, верьте, дураки!»
Он вдруг подумал, что мог бы получше многих работать в НКВД. Только не рядовым, а каким-нибудь маленьким начальником, чтобы только сидеть за столом, подписывать бумаги, допрашивать. Он бы всех в бараний рог скрутил. Каждого второго — в камеру, на хлеб и воду. Даже без хлеба. И без воды. И чтобы мучились, ползали у него в ногах, вымаливая прощение. Он всем отомстил за те муки, которые выпали на его долю.
Николаев вернулся домой, выпил чаю с хлебом, спрятал «завещание» и лег спать. На душе у него было легко и радостно, словно он получил прежнюю работу «А ведь если вдруг восстановят, смирюсь ли я с тем, что не застрелю его? — задумался Николаев и долго не мог себе ответить. — Теперь-то я, пожалуй, и не смирюсь. Он должен умереть, этот кровопийца, тиран и сладострастник! «Но есть и Божий суд, наперсники разврата. Есть грозный суд, он ждет, он недоступен звону злата. Все мысли и дела м о и, — вставил Николаев, — он знает наперед». Четверостишие вырвалось само собой. Еще недавно он пытался его вспомнить, но не мог, а теперь вспомнил. Словно про него сказано. «Я не один страдаю и готов бороться до последнего дыхания. У меня нет больше надежд на спасение».
Последняя фраза ему так понравилась, что он поднялся и записал ее в маленький блокнотик. Это для будущего. Потом эти фразы будут заучивать наизусть школьники. Ведь он второй Желябов, и все приготовления ведет, подобно ему: ездит, примеряется, выслеживает. Но Желябов не оставил своих дневников, а Николаев оставит. Чтобы никто не усомнился в том, что он готовился совершить не просто частную месть, а политический акт. Киров умрет хотя бы за то, что сделал из Мильды потаскушку, развратил ее, унизил, растоптал. Эх, Мильда, Мильда, ты могла предупредить многое, но сама не захотела.
34
Киров в то утро даже не обратил внимания на исчезновение Борисова, он лишь после обеда от самого Михаила Васильевича узнал, что последний отводил в отдел милиции одного партийца по имени Николаев. Он рвался переговорить с Кировым, но поскольку Борисов нашел у него заряженный револьвер, то счел своим долгом отвести его на дознание.
— Такого человека, по имени Николаев, не знаете, Сергей Миронович? — спросил Борисов.
— Нет, такого не знаю, — подумав, ответил Киров.
— Странно, — пробормотал Борисов, — а он уверял, что вы должны его хорошо знать. Вот негодяй!
Лишь к середине дня Киров неожиданно вспомнил: Николаев — муж Мильды. О чем же он хотел с ним переговорить? Мильда, наверное, подала на развод, а раз он давно следил за ней, то догадался, кто ей дал такой совет. Или просто хотел попросить его переубедить Лидака? Неужели этот несчастный до сих пор не устроился на работу?
Киров уже хотел позвонить Мильде, но раздался звонок по прямому телефону.
— Киров слушает!
— Привет, — проговорил нежный женский голос.
— Я вас слушаю, — сердито повторил он.
— Не узнаете, Сергей Миронович, — в голосе послышались насмешливые нотки. — Это Эльвира Косганиди. Сто лет не слышала ваш голос. Как поживаете, товарищ секретарь ЦК?
— Спасибо, живу, как видите, — усмехнулся Киров.
— В том-то и печаль, что не вижу, — рассмеялась Эля. — А я теперь у вас работаю, собкором, квартиру дали. Давно хотела переехать в Ленинград, и вдруг выпало это счастье: ходить по пушкинским улочкам, каждый день видеть собственными глазами эту застывшую музыку растреллиевских дворцов. Вы знаете, как его звали?
— Нет…
— Варфоломей Варфоломеевич. Если хотите, я вам пришлю свою статью о нем. Целую неделю просидела в архивах. Интересная получилась статья. О нем, о папе Бартоломео, впрочем, ничего не буду говорить, сами прочитаете. А может быть, мы встретимся? Или образ мой давно померк, а всякий слух обо мне из сердца изгнан? — она рассмеялась. — Я готова принять вас у себя, у меня отдельная квартира. Напою вас кофе по-турецки, с солью и пряностями, а в порядке подхалимажа угощу нежным куском мяса, запеченного с чесноком, и к мясу найдется терпкое вино «Саперави». Мне вот интересно: неужели можно устоять против такого предложения, не бросить все к черту и не помчаться навстречу нежному зову, ведь жизнь коротка, а любовь вечна…
— Мне так и хочется сделать, — отозвался Киров. — Но разве речь идет о сегодняшнем вечере?
— Конечно, я уже и мясо ставлю на огонь…
Кирова всегда обескураживали напор и бесцеремонность. Несмотря на всю свою жесткость, в душе он оставался мягким, застенчивым человеком. Сергей Миронович посмотрел на часы: 16.20.
— Хорошо, но не раньше восьми…
— Что ж, я успею принять ванну, — нежно проворковала она и продиктовала адрес.
Киров хорошо помнил рассказ Орджоникидзе со слов Петерса и предполагал, что Эля должна вот-вот объявит