«Чтобы не болтнул лишнего, – добавил Украинский про себя. – Смерть – наилучшая подписка о неразглашении, какую только удалось изобрести человечеству». Он, больше для видимости, перелистал скоросшиватель. – Провернув дельце, ты немедленно обналичил средства. Похвальная оперативность, Протасов. Этим у тебя гражданка Кларчук занималась. Потом угнал машину, желтые «Жигули», я тебе напомню, если снова с памятью туго, и… – полковник сделал небольшую, но драматическую паузу, – …и переехал свою партнершу. Эту самую, гражданку Кларчук. Понимаю тебя, Протасов. Кому охота делиться, да?
– Не переезжал…
– Еще как переехал. На Подоле. Опять не помнишь?
– Когда это было? – спросил Протасов, удивившись собственному, неожиданно охрипшему голосу.
– Напомнить?
– Хорошо бы…
– В четверг.
Протасов тяжело вздохнул. Украинский затаил дыхание, подумав про себя: «Клиент готов».
– Ну, – подбодрил Украинский, – говори.
И только тут Валерка вспомнил об алиби, которое казалось стопроцентным. – «Как же это язабыл», – вздохнул он. И потянулся руками к спасительной страховке, как болтающийся над бездной альпинист:
– Е-мое, у меня ж отмазка имеется! – крикнул он так громко, что немного напугал Украинского, как раз заботливо пододвигавшего Протасову несколько листов белой писчей бумаги и шариковую авторучку.
– Вспомнил! – продолжал Валерий. – У меня отмазка есть. Алиби железобетонное!
– Алиби?
– Ну, да, конкретное! Меня, в натуре, и в городе не было! Как 8-го марта утром свалил, так… по самую, понимаешь, пятницу, бляха муха… с Олькой на даче отрывались. Только, блин, вчера обратно подался…
– И кто сие в состоянии подтвердить? – теперь лицо Сергея Михайловича приобрело кислое выражение.
– Олька! – сообщил Протасов с воодушевлением. – Жена моя. Бывшая. Ольга Капонир.
– И все?
– А чего, мало?
– Протасов, – Украинский подался вперед. Тон стал доверительным. Лицо излучало благожелательность, – Протасов, – позвал он, придвигаясь к Валерию и переходя на шепот.
– Чего? – в свою очередь, почти шепотом, переспросил здоровяк.
– Твое алиби – говно. Яйца выеденного не стоит. Понял? Пшик – и нет ничего. Сгорел ты…
– Почему?
– Сейчас узнаешь, – заговорщически продолжил Сергей Михайлович. – Потому, в частности, что наезд на гражданку Кларчук, дружек, это, по большому счету, так, пустячок.
– Пустячок, блин? – переспросил Валерий, не спеша радоваться.
– Конечно, – подтвердил Украинский. – Шалость. За которую, правда, отвечать все равно придется. Сбив гражданку Кларчук, ты выхватил у нее сумку, и попробовал скрыться. И вот тут, – Сергей Михайлович подошел к главному, – ты по-крупному вляпался. Облажался, по полной программе. Влип, как очкарик. Рванув на Оболонь, подозреваю, чтобы поменять колеса, ты напоролся на наших сотрудников, капитана Журбу и старшего лейтенанта Ещешина. Так было, Протасов?! Они, видать, задержать тебя собирались, да ты ловчее оказался. Ты их убил, Протасов. Убил и сжег. А вот это, пипец, дружок. За это светит вышка. Следишь за мыслью, да?! – Украинский, дойдя до кульминации, повысил голос.
Теперь Валерия бросило в пот. Самые мрачные прогнозы оправдались с лихвой.
– Я их не убивал. – Губы стали деревянными, как у Щелкунчика из советского мультфильма, который он смотрел в детстве. Губы стали чужими, как будто их обкололи новокаином.
– Машина твоя. Интерес – тоже твой. Да, что тут голову ломать – твоя, Протасов, работа.
– Алиби…
– Да никто, всерьез, мать твою, придурок, не будет слушать какую-то трахнутую головой шлюху, Протасов, мамаша которой, кстати, проходит подозреваемой по уголовному делу. По факту финансовых махинаций в особо крупных размерах. Ты чего, белены объелся, кретин?! Пойдет твоя Ольга соучастницей. Или за лжесвидетельство привлечем. Нравится такой оборот, Протасов?
На лице Валерия отразилась сильнейшая работа мыслей. Сергей Михайлович предпочел не мешать, и это принесло кое-какие плоды. – «Конечно, ведь должны быть всходы».
– Вовчик, – пробормотал Протасов.
– Что, Вовчик? – встрепенулся Украинский, которому, в свою очередь не давал покоя статус инкогнито, поразительно долго сохраняемый загадочным приятелем Протасова. Этот мифически загадочный гребаный Вовчик просто не имел права оставаться на свободе. Да и вообще, в живых. Ему давно полагалось занять почетное место, рядышком с Валерием. Желательно, на соседних каталках в морге. – Где твой дружок?
– Не знаю я никакого дружка, – зарядил Валерий.
– Хочешь сгнить на нарах, в то время как он будет гулять на свободе? Нелогично, Протасов! Он, значит, будет проматывать состояние, драть шлюх и все такое, а тебе, значит, вставят домино в рот, предварительно выбив зубы… И, каждый подонок, по очереди… Ты рожу не вороти, придурок, когда я с тобой разговариваю!
Но, Валерий упрямо смотрел в пол. – «Неужели опрокинул, мурло?» — Можно не сомневаться, что если бы в эту минуту ему под руку подвернулся Волына, эта минута стала бы для него последней. К счастью для Вовчика, он был вне пределов досягаемости. Да что там, он даже ничего не знал.
– Убью его, – шепотом пообещал Протасов. Украинский, примерно представляя, какие демоны гложут Валерия, решил, что самое время подлить масла в огонь:
– Убьешь, конечно. Когда выйдешь. А поскольку выйдешь ты нескоро, если вообще выйдешь, Протасов, с туберкулезом и таким дуплом, что туда бутылка минералки залетит со свистом… – Деньги были где-то рядом. Украинский не собирался отступать, чувствуя себя рыбаком, подцепившим на крючок жирную щуку. – Но, Протасов, и это еще не все. Вот в чем, соль-то. Расправившись с капитаном Журбой и лейтенантом Ещешиным, вы с другом Вовчиком навестили гражданку Кларчук. Не знаю, Протасов, откуда вы узнали, что после наезда она осталась жива, не знаю пока, что вы с ней сделали, подозреваю, тоже убили, и, когда лед сойдет… сколько веревочка не вьется, дружок… Так вот, в подвале ее дома зарезанным найден сотрудник милиции. Кто, – Украинский повысил голос, – кто из вас, гребаные недоноски, паразиты поганые, в совершенстве заточкой владеет, думаю, покажет следствие.
Протасов покачал головой.
– В Софиевской Пустоши, где ты проживал с подельником, – Украинский сбросил обороты, теперь его голос звучал устало, – в доме, который вы арендовали, обнаружено стрелковое оружие. Пистолет-пулемет системы Шпагина и автомат Калашникова. На старом кладбище, куда ты привез обезображенное тело Бонасюка Василия Васильевича, мы нашли вот это, – со скрежетом выдвинув ящик стола, (Протасову показалось, что так скрипит гроб, опускаемый в мерзлую землю), Сергей Михайлович выудил целлофановый кулек, продемонстрировал в вытянутой руке.
– Это чего? – одними губами пролепетал Валерий.
– Пистолет капитана Журбы. Найден на старом кладбище. На нем, как и на автоматическом оружии из дома, твои пальчики, дружок. Так что…
Комментарии были излишними. Они оба понимали это. Украинский не знал, стоит ли выкладывать последние козыри. Имеет ли смысл говорить о страшных находках в Пустоши. И без них отчетливо пахло жареным, а, по мысли полковника, давать показания в прокуратуре Валерию Протасову была не судьба. Он должен был скоропостижно скончаться раньше, например, выбросившись из окна, после того, как раскаялся в содеянном. Точно так же, как другу Вовчику светило погибнуть в перестрелке при задержании.
Поэтому, пока он не спешил доставать на свет последние козыри. Старая часовня в Софиевской Пустоши, в каких ни будь двухстах метрах от дома, где Протасов с подельником снимали комнату, была забита трупами. Зачем обоим уродам понадобилось убивать столько людей – он не представлял даже приблизительно. Пустошь оставляла слишком много вопросов. Выходила за рамки рационального, которых полковник старался придерживаться за долгие годы службы. Рэкет – да, вымогательство и даже убийство конкурентов – сколько угодно раз да. В конце концов, обыкновенная борьба за место под солнцем, пускай без правил, но, хотя бы как-то объяснимая. В Пустоши все было по-другому. Там пахло работой маньяка, на которого Протасов, по мнению Украинского, не тянул. Слишком мрачно, и, к тому же, бессмысленно.
– Что требуется от меня? – хрипло спросил Протасов, и Сергей Украинский понял, что говорить о Пустоши пока не придется. – «Эту загадку мы опустим, – сказал себе Украинский, – оставим прокуратуре, пускай распутывают клубок, дергая за все нитки, что только им останутся. Все, кроме Вовчика Волыны и Валеры Протасова».
– Что требуется? – переспросил Украинский не благожелательно, но вполне спокойно. – Ничего такого особенного, дружок. Сотрудничество. Добровольное, Валерий. Осознанное. Понимаешь, о чем говорю?
– Кругом бегом.
– Мне надо знать, где твой дружок, Вовчик Волына. Знаешь, пока он бегает на свободе, лично я чувствую себя неуютно. Раз он натворил дел, пока ты со своей женщиной забавлялся, то пускай он и отвечает. Это логично, а, Протасов?
– Логично, – выдавил из себя Валерий.
– Потом, – продолжил Сергей Михайлович, – мне надо знать, где деньги, которые ты, или твой друг Вовчик, похитили из банка. У гражданки Кларчук еще сумочка была. Сине-белая такая, спортивная. Большая. Так вот вопрос, где она?
– Понятия не имею, – совершенно искренне признался Протасов. Это была чистая правда, но, именно она, отчего-то вызвала пелену гнева, поднявшуюся в мозгу полковника и чуть не затуманившую его, как пар стекло душевой кабины.
– Мне надо это знать, сынок, – вкрадчиво сказал Украинский, хоть, конечно, не считал Валерия Протасова сынком. Напротив, его охватило желание раздавить гниду, размозжить ему голову, выбросить в окно, не дожидаясь результатов. – «Кончай их всех! – нашептывал внутренний голос, и полковник ничего не имел против этого. – Не церемонься. Не жалей. Такие как этот урод, не должны жить. Не дай им паскудить белый свет, потому что они делают его то серым, то вообще черным, в зависимости о того, сколько сил прикладывают. Они, суки, дебилы конченные, положили мертвецов, наверное, еще не всех и выкопали, для них человеческая кровь, что вода, так какого буя с ними надо по-другому как-то?! Их надо кончать, и точка».