– Олег Петрович?
– Да, Инночка. Что у тебя? – спросил Правилов устало.
– Я по поводу проверки, Олег Петрович.
– Ну, и? – без энтузиазма вздохнул Правилов. – Надеюсь, они уже уехали?
– Если бы, Олег Петрович. – Инна, в свою очередь, позволила себе вздох. – Наоборот. Новые проверяющие пожаловали. Из департамента по надзору за комбанками.
– И такой есть? – Правилов провел ладонью по волосам. Они были жесткими, как ежик.
– А те, что из налоговой милиции, снова к вам хотят…
«Час от часу не легче».
Нагрянувшая с утра комиссия вымотала ему все нервы и, похоже, это было только начало. Дело касалось деятельности траста «Наше будущее», в который Правилова втравил Поришайло. А там, что называется, только разок копни.
Английское слово «trust» в переводе означает доверие. Следует признать, что мастерски нарисованные Оруэллом[57] партийцы до неузнаваемости извратили, а то и вывернули на изнанку значения слов мир, правда и любовь. В романе «1984» Министерствами Мира, Правды и Любви у обитателей Океании назывались соответственно армия, ведомство пропаганды и тайная политическая полиция. Достойные внуки оруэлловских партийцев, в нашем многострадальном Отечестве, тоже не ударили лицом в грязь, превратив английское понятие «trust» в синоним доморощенного слова «кидалово» со всеми вытекающими последствиями.
По замыслу Поришайло, доверительное общество «Наше будущее» занималось выемкой излишков денежных знаков у населения, в полном соответствии с законом первоначального накопления капитала, согласно которому все средства хороши. Тем более, если законодательство дырявое, причем многие дыры будто бы для того и пробурены стараниями народных депутатов. Вопреки целой череде грабительских денежных реформ, так называемой шоковой терапии и спровоцированной властями гиперинфляции, кое-какие излишки у населения еще водились, так что забот у «Нашего будущего» хватало.
Траст Артема Поришайло сулил вкладчикам совершенно фантастические проценты, однако, с легкостью мог обещать и гораздо больше. Выполнять обязательства все равно никто не собирался.
В конце восьмидесятых годов 20-го столетия по Союзу прокатилась подобная афера, разрекламированная парочкой газет, и предполагавшая отправку сравнительно небольших сумм в почтовых конвертах. Это была настоящая финансовая пирамида, правда, наивная, но, для своего времени ничего. В любом случае, Артему Павловичу Поришайло не пришлось изобретать велосипед. Финансовые пирамиды – ровесники каменных, египетских. Поришайло просто довел велосипед до ума, снабдив приемистым мотором. Результаты превзошли все ожидания. Затраты на незамысловатые, рассчитанные, вероятно, на дебилов рекламные ролики окупились в мгновение ока, после чего деньги простодушных сограждан потекли в «Наше Будущее» рекой.
– Столько несут, что тратить не успеваем, – шутили доверенные сотрудники «Нашего будущего». Свое будущее им виделось на экзотических островах, под пальмами и лазурным небом. На любом фешенебельном курорте соответствующего уровня, лишь бы он не был отягощен заключенными с Отечеством договорами об экстрадиции преступников. Ни в какие акции «особо прибыльных промышленных предприятий» никто, естественно, не вкладывал ни копейки. Ничего прибыльнее «Нашего будущего» и Сатана бы, пожалуй, не придумал.
– Что им от меня надо? – поинтересовался Правилов, имея в виду членов нагрянувшей комиссии из департамента по надзору за деятельностью комбанков.
– Хотят лично с вами переговорить.
– Направь их к Суркову, – посоветовал Правилов. В конце концов, мы все родились в стране Советов. Так почему бы не воспользоваться этим?
«Сурков, та еще крыса».
– Они как раз от него.
– Я сейчас занят, – уперся Правилов. – Позже их приму. А пока, по всем вопросам – к Суркову. Это ясно?
«Пускай эта проныра драная расхлебывает».
– Ясно, – отвечала секретарша, вышколенная, как хороший адъютант.
– У тебя все?
– Олег Петрович? Тут еще такое дело…
– Какое, такое?
– Женщина вам звонила…
– Какая женщина?
Инна зашуршала бумажками.
– Говорит, знакомая.
– Фамилия?
– Вот, Комиссарова Елена Борисовна.
Олег Правилов поскреб подбородок. К вечеру он имел обыкновение зарастать:
– Я такую не знаю, – изрек Правилов после некоторого колебания.
– А она сказала… – начала Инна.
– Пускай себе говорит, – перебил Правилов. – По какому она, вообще, вопросу?
– Она вкладчица «Нашего будущего».
– А… – протянул Правилов, – вкладчица, б-дь… Тогда ясно.
– Вдова, – продолжила секретарша Инна. – Говорит, будто все деньги, вырученные от продажи оставшегося после смерти мужа «Москвича», вложила в «Наше будущее».
– Нашла, блядь, куда вкладывать! – не удержался Правилов.
– Она учительница на пенсии. Одинокая. Пенсия у нее грошовая. Увидела рекламу по телевизору и…
– Как ты говоришь, ее зовут?
– Комиссарова Елена Борисовна. Учительница на пенсии.
– Я такую не знаю, – скрипнул зубами Правилов. – У тебя все?
Услыхав утвердительный ответ, Правилов добавил:
– Тогда, вот что. Оведи эту драную комиссию к Суркову. Как вернешься – сразу ко мне за поручением.
Отправив секретаршу к Суркову, – «Экая, все же, скользкая сволочь, этот самый драный козел Сурков, сучий потрох и прохвост, прожженный прохиндей, каких мало», – Правилов поудобнее устроился в кресле, уложил обе руки на стол, сцепил замком и придавил сверху подбородком.
– Комиссарова, Комиссарова, – пробормотал Олег Петрович, – что-то знакомое, вообще говоря… Но нет, не припомню… Комиссарова?.. Не помню…
Со стороны могло показаться, что Олег Петрович с головой погрузился в размышления, сгорбившись за рабочим столом. Но, это было не так. Точнее, не совсем так, потому что Олег Петрович либо дремал с открытыми глазами, либо грезил наяву. Последнее, очевидно, было наиболее близко к истине. Мысли, протекающие в голове господина Правилова, полностью утратили словесные очертания, превратившись в размытые, неясные образы. Да и те казались Правилову скорее какими-то бесформенными обрывками, словно остатки некогда ярких целлофановых кульков, уносимые ветром из перевернутого контейнера для мусора, не ясно, в какую сторону. То в одну тянет, то в другую волочит. Ветер – явление переменчивое: хочет дует, а хочет – нет. Выходило так, что мозг демонстрировал Олегу Петровичу какие-то произвольно отобранные и оборванные, как попало, картины. Они проплывали перед Правиловским внутренним взглядом неверные, как туман над рекой, и Правилов ни на одной не смог бы сконцентрировать внимания, даже если бы и захотел. Вначале Правилов увидел дочь. Лиличка, похоже, шла под венец, и в оглушительно белом бальном платье казалась прекрасной сказочной принцессой из какой-нибудь эльфийской легенды.
«Такая красивая стала, лапушка моя», – прошептал Правилов сквозь сон и почувствовал, как защипало в глазах. Доченька шла (Правилову казалось, парила) по залу под руку с парнем, которого Правилов видел один раз в жизни, и который ему не понравился с первого взгляда. Которого он прозвал Поганым Хлыщом, и не собирался отступать от этого. – «Хлыщ паршивый», – повторил Правилов.
«Выродок», – пробормотал Правилов через мгновение, едва разглядев на заднем плане, у стены зала, злокозненного доцента Лавриновича. Вениамин Семенович держал под руку бывшую жену Олега Петровича Анастасию и что-то ей нашептывал, вероятно, смешное, потому как жена буквально покатывалась со смеху. Картина была целиком надуманная, на свадьбу дочери Правилова не позвали.
– Пошел к матери, придурок! – сказал Правилов, изгоняя Лавриновича из головы. Доцент Лавринович послушно испарился, вместе со всей сценой. Какое-то время перед глазами ползли пятна, какие-то силуэты людей и строений, но что в точности – было не разглядеть. А потом, как бы солнце проглянуло из-за туч, и Олег Петрович увидел Анну. Анька катила на велосипеде, заливаясь таким заразительным смехом, каким не смеялся больше никто. За исключением Лилички. Правилов понесся рядом, думая только о том, чтобы племяшка не грохнулась на землю. Вокруг мелькали густые кусты, а через заросли проглядывала река. Узкая, зато быстрая, словно в горах. От воды веяло дурманящей свежестью и в ней, будто в зеркале, отражались облака. Противоположный, левый берег, был пологим и порос ивняком. А у самой кромки испачканного илом песка покачивались еле-еле кувшинки. Правый берег был обрывист и крут, усыпан корнями цепляющихся за самый гребень деревьев, а течение заворачивалось омутами. Анна свернула к обрыву. Правилов рванул следом, оступился и куда-то упал. Падая, он зажмурился, а, оглядевшись, сообразил, что очутился в совсем другом месте. Ему сразу стало промозгло и тоскливо. Света поубавилось, наполовину, как минимум. Олег Петрович встал, отряхивая штаны от грязи, оказавшейся глиной с могилы Виктора Ледового. Установленный впоследствии братвой дорогущий крест исчез куда-то вместе с мраморным подножием, и земляной бугор, укрывший Виктора Ивановича, был гол и напоминал уродливый рубец. Правилов, охнув, попятился. Хоть их и разделяло теперь два метра сырой земли, Олег Петрович каким-то образом разглядел Ледового, лежащего в дубовом гробу. Правилов беззвучно закричал, потому что руки мертвеца вовсе не покоились на груди. Ледовой скреб ногтями по крышке гроба, словно хотел куда-то отползти. Куда – Правилов не знал. Возможно, в преисподнюю, спасаясь от охотничьего ружья, каким-то образом оказавшегося в руках Правилова.
– Сука, – прохрипел из могилы Ледовой. – Сука! Ты сдал меня, урод!
Не в силах больше на это смотреть, Правилов решительно отвернулся. И нос к носу столкнулся с Аней.
– Аня? – пробормотал Правилов. – Аня?
Анна стояла за кладбищенской оградой, всем телом опершись на чей-то мраморный «парус».
– Анюта?
Племянница горько покачала головой. Ее движения сильно стесняла смирительная рубашка, запеленавшая Анну Ледовую по рукам и ногам, отчего она напоминала личинку бабочки в коконе.