– Опять ты Топтыгина к огню пододвинул? – недовольно сказал Витряков. Он повторял это снова и снова, как только оказывался в каминном зале. Видимо, ценил чучело больше самого Бонифацкого. Тот полагал такое пристрастие блажью. Леня же доказывал, что у камина чучело обязательно пропадет. – А тебе, Вацик, хоть кол на голове, б-дь на х… теши. Рассохнется чучело, и труба. А займется от искры, так еще и погоришь, б-дь, к херам. Вся твоя драная в жопу усадьба сгорит.
– Не зуди, – отмахнулся Бонифацкий.
– Ты меня никогда не слушаешь, – сказал Витряков. – Что с чучелом, что с сукой этой, ржавый ей якорь в зад. Что с этим недоноском, которого по всем понятиям пора кончить, и ништяк.
– Я хочу с ним поговорить.
– В петле наговорится. На хрен он тебе сдался, такой красивый?
Бонифацкий и сам толком не знал, с какой целью пощадил Бандуру. Никакой стоящей информацией схваченный киллер наверняка не обладал. Имя заказчика и без того было хорошо известно: Артем Павлович Поришайло. Чтобы использовать его показания в суде? Вацик давно вырос из пеленок и знал, что не созданы пока суды, способные притянуть к ответу Поришайло. И вряд ли появятся, в ближайшее время. Следовательно, против Поришайло требовались совсем иные инструменты, Бандура в их число не входил.
– Ну, на хрена? Скажи, чтобы я отвязался!
Боник пожал плечами. Желание сохранить Андрею жизнь (по крайней мере, на время) сформировалось на уровне подсознания. Некоторые решения, приходящие оттуда, приносят неожиданные успехи. Впрочем, случается и по-другому.
– Утром заглядывал док, – сказал Бонифацкий, изучая ногти.
– Сам сдох? – спросил Витряков с надеждой.
– Док говорит, у парня полная амнезия. При черепно-мозговых травмах, вроде бы не редкость.
– Кончи его, а? – взмолился Винтарь. – Или дай, я его, б-дь грохну.
– Кого из них? – улыбнулся Бонифацкий. – Дока?
– Обоих, – у Витрякова поднялось настроение.
– Успеется, – заверил Бонифацкий, усаживаясь в любимое кресло. – Вот что, Леня, – добавил он, потирая руки, – давай быстренько разделаемся с делами, чтобы вечером как следует повеселиться, без задних мыслей.
– Ага, повисеть, – согласился Витряков с воодушевлением. – Я уж думал, ты забыл, что у меня сегодня день рождения. – Говоря это, Леня на мгновение стал таким, каким, должно быть, был в детстве. То есть, еще не полным отморозком.
– Обижаешь, – проговорил Бонифацкий, которому, откровенно говоря, совсем не улыбалась перспектива жрать водку с вечера до утра, под визг полуголых шлюх и громоподобные раскаты мата, да что поделать: праздник есть праздник. – Как это, забыл? У меня и подарок для тебя заготовлен. Где-то есть. Только найти надо… руки не дошли…
– Точно? – Огнемет недоверчиво приподнял бровь.
– Чтоб я сдох, – отмахнулся Бонифацкий. Подарком Лене должен был быть новенький реактивный огнемет «Шмель», достать который обещался Рыжий. Поскольку его больше не было с ними, Боник понятия не имел, выполнено ли его поручение, и что преподнести Леониду, если нет. «Что-нибудь придумаем», заверил себя Бонифацкий, поморщившись. Пока было утро, до вечера оставалось много времени, следовало заняться неотложными делами. Тем более, что спиртное и закуски к обеду должны были доставить из одного отличного ялтинского ресторана. Об этом Вацлав Збигневович позаботился заранее.
– Давай-ка сюда Милу, – сказал Бонифацкий, ерзая в кресле. Пора ей напомнить шефу о своем существовании, что скажешь?
– Артемке? – оживился Винтарь. – Ну, это я мигом.
Очутившись в квартире, Артем Павлович проглотил таблетку шипучего французского аспирина «УПСА»,[88] фигурирующего во множестве пошлых отечественных анекдотов. Елизавета Карповна протянула бокал с минералкой.
– Темушка, запей.
– На черта, гм, ты мне эту дрянь суешь, если и без того вода с бульками?! – сорвался Артем Павлович. Елизавета Карповна вздрогнула, но проглотила обиду, списав вспышку на недавний стресс.
– Полежи, Темушка, отдохни с дороги.
– Не сейчас, Лиза. – Олигарх взял себя в руки. – Забот, гм, полный рот.
– А что же Сурков?
Поговаривают, что Вождь всех времен и народов товарищ Сталин, принимая окончательное решение касательно судьбы того или иного приспешника, имел обыкновение провожать его до двери кабинета, молча буравя глазами в затылок. Цена сталинского взгляда была чрезвычайно высока, по его результатам испытуемый либо взлетал на самый верх, либо гинул бесследно в вонючих пыточных подвалах.
Поскольку времена и нравы переменились, да и занимаемый Артемом Павловичем пост был куда скромнее сталинского, у него имелись свои, более презентабельные инструменты для того, чтобы тестировать принимаемые кадровые решения. Одним из них, безусловно, выступала супруга Елизавета Карповна, которой Поришайло доверял и на чью интуицию полагался.
– А куда же Сурков смотрел, пока тебя не было?
– Сурков, гм, шляпа. Гнать таких поганой, гм, метлой.
– Он мог переметнуться, – обронила госпожа Поришайло. Артем Павлович не уловил вопросительных интонаций.
– Мне надо поработать, Лиза, – сказал Поришайло и с этими словами прошел в кабинет.
Очутившись в кабинете, Поришайло безотлагательно занялся работой. Взялся за нее, засучив рукава. Для «Неограниченного Кредита» настали не лучшие времена, но Артем Павлович не терял оптимизма. Олигарх трудился, не покладая рук, то есть не расставался с трубкой, которая если бы могла, то раскалилась бы добела. Всего за пару часов Поришайло провернул целую гору работы. Гонял подчиненных, как сидоровых коз, устраивая выволочки и грозя оргвыводами, но, не забывая и похвалить тех из них, кто этого, по его мнению, заслуживал. Принимал доклады и отдавал распоряжения, а пару раз «тер» с какими-то большими «шишками» то ли из Кабмина, то ли из администрации президента. «Шишки» обещали Артему Павловичу содействие.
«М-да, пойди, потопи такую фигуру, как Артем Павлович, – думал Атасов, ловя каждое слово, доносившееся до него из наушников. – Да у него в каждом кармане по спасательному жилету, а за пазухой, типа, надувной плот». Правда, и противники олигарха были не лыком шиты, из той же весовой категории.
Беседы следовали одна за другой, и увлекли Атасова, словно динамичная радиопостановка вроде тех, что часто транслировали по радио в семидесятые, и которые вымерли к началу девяностых, словно шерстистые носороги.
«А жаль, типа», – пробормотал Атасов, припомнив «Пеструю Ленту» Артура Конан Дойла, которую слушал еще будучи школьником. «Нет, пожалуй, это была „Собака Баскервилей“, – засомневался Атасов, ломая мозги, хоть это и не имело никакого значения.
Потом наступил перерыв, вал звонков оборвался, как будто Поришайло перерезал провода. Или разбил телефон о голову Елизаветы Карповны, впрочем, Атасов был реалистом, и не очень-то на это рассчитывал. Сверившись с часами, он сообразил, что вероятно олигарх сделал перерыв на ленч. Время для обеда было ранним, всего двенадцать утра или дня, кому как больше нравится. С другой стороны, Атасов, как правило продиравший глаза не раньше полудня, сегодня встал спозаранку, так что сам был голоден как волк и с удовольствием что-то съел. Но, поскольку есть было нечего, он, ругая себя за непредусмотрительность, а олигарха, соответственно, чревоугодие, сунув в рот очередную сигарету, принялся ждать, когда Артем Павлович набьет желудок деликатесами, известными простым смертным разве что по названиям.
Трапеза олигарха затянулась. Хоть супруги и не ели заморских диковинок, как предполагал Атасов. Чета Поришайло предпочитала блюда отечественной кухни, хоть и приготовленные из продуктов, зачастую ввозимых из-за бугра.
Ближе к полудню Поришайло позволил себе перерыв. В кабинет как раз заглянула Елизавета Карповна.
– Тема? Прервешься? Я велю, чтобы подавали?
– Да, пожалуй, – кивнул олигарх, откладывая стопку бумаг.
– Тогда иди, вымой руки.
В столовой Артема Павловича поджидал скромный олигархический обед из восьми блюд. Готовили в доме Поришайло без новомодных понтов, почти по старинке, зато качественно.
Накрыв стол, служанка безмолвно ретировалась, оставив супругов наедине. Артем Павлович терпеть не мог, когда халдеи торчат за спиной, заглядывая в тарелку через плечо. Окружающие это, конечно, знали.
Елизавета Карповна приподняла крышку суповницы и потянула носом.
– Твой любимый, гороховый, на копченых ребрышках, – сообщила она с таким видом, будто сама готовила. – Я к твоему приезду специально распорядилась.
– С сухариками? – уточнил олигарх, сделавшись на секунду похожим на ребенка, которым когда-то был.
– Конечно, – заверила супруга.
– Хорошо, г-м. – Поришайло пододвинул глубокую тарелку и потер руки. – А что на второе?
– Шницели с рисовым гарниром.
– Салат мне, пожалуйста, положи.
Пока чета Поришайло глотала тщательно пережеванную дорогими искусственными зубами пищу, в столовой воцарилась тишина, нарушаемая разве что звоном вилок о фарфор. Чтобы избавить уши от этих далеких от эстетики звуков, в ресторанах существуют музыканты. Поришайло привыкли обходиться без музыки. В тесном семейном кругу.
Первая фаза обеда прошла в почти полном молчании, если не считать коротких фраз Артема Павловича, просившего жену подать то или иное блюдо.
– Колбасок тех вот положи, Лиза, тебе удобнее дотянуться.
«Когда я ем, я глух и нем, гм», – любил повторять Артем Павлович, и свято придерживался этого правила. По-крайней мере, когда отведывал первое со вторым. Языки развязывались позже, за десертом. Когда пища переваривалась в желудке, Артем Павлович любил посудачить о том, о сем, с ленцой, неторопливо, не напрягаясь. Это вошло у него в привычку, такую же неизменную, как морские приливы или смена времен года.