— Ты очень цинична, — сказал А-2. — Существует такое, о чем не принято говорить вслух.
— Это называется здоровым советским ханжеством. А я больше всего ценю в людях искренность и открытость, хотя ненавижу самобичевание в стиле Достоевского. Продолжай же, — потребовала я, закуривая новую сигарету.
Я только сейчас обратила внимание, что у меня дрожат пальцы. Мне это не понравилось.
— Мы затопили на даче камин, за окном шуршали осенние листья и накрапывал мелкий дождик. Е.В. поставила пластинку, где она поет романсы Чайковского и Рахманинова. Мне показалось, будто я нахожусь в русской усадьбе девятнадцатого века. Она была без грима, волосы заплела в толстую косу. В старинном канделябре на рояле горели свечи… Это случилось помимо моей и ее воли, и потом нам обоим стало стыдно.
— Как это случилось? — потребовала я. — Кто из вас сделал первый шаг?
— Я, — тихо сказал А-2. — Я был в восторге от ее исполнения романса «День ли царит» Чайковского, вскочил, опустился перед ней на колени и поцеловал ей руку. Она крепко прижала меня к себе и стала тереться щекой о мою макушку. Дальше на пластинке был романс «Уноси мое сердце в звенящую даль» на слова Фета. Этот романс и стал… Мы одновременно испытал и желание.
— Она была тогда такая же жирная? — поинтересовалась я.
— Да… То есть нет, конечно. Она носила корсет или грацию — не знаю, как это называется. Ну а в постели она всегда в ночной рубашке.
— И вы занимаетесь сексом в темноте?
— Да.
— Вижу отчетливо, как это происходит: она берет в рот твой член, щекочет его своими фарфоровыми зубами, а ты в это время задираешь ее рубашку и…
— Прекрати.
— Но ты сперва скажи: это на самом деле так бывает?
— Да.
— Чудесно. — Я снова потянулась, но теперь моя голова очутилась за спинкой дивана, свитер задрался, обнажив голый живот. Я почувствовала, как горячий влажный язык Саши проник глубоко в мой пупок, и в мгновение ока очутилась у него на руках.
— С ума можно сойти, — бормотал он, пытаясь заглянуть в мои полузакрытые глаза. — Еще ни одна женщина не делала со мной того, что делаешь ты. Но ты не женщина, ты — вечная Джульетта, девственная распутница…
Он потащил меня в сторону своей каморки, но я стала брыкаться.
— Хочу на тигровую кровать, — капризным тоном сказала я. — Отдамся тебе только на тигровой кровати.
— Ее потом очень трудно приводить в порядок, — пробормотал А-2. — Это обычно делает Даша.
— Она знает о вашей связи?
— Возможно. Господи, да замолчи ты наконец!
И он попытался протиснуться в дверь своей каморки.
Я схватилась обеими руками за притолоку.
— Нет, только на тигровой кровати, — упорствовала я. — Прямо сверху. И я придумала как подложишь мне под попку этот валик, на котором спит Старуха, чтоб у нее не было морщин на шее.
— Но я…
— Ты это сделаешь, иначе я сию минуту уйду.
— Я могу тебя изнасиловать, — сказал А-2, и я поняла, что он не шутит.
— Давай. Но сперва разобьем парочку ваз, зеркало в спальне и ту фотографию Старухи на рояле — она похожа там на Калягина в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя».
— Какая же ты… испорченная. — Он больно ущипнул меня за ягодицу и с размаху швырнул на тигровую кровать. — Сейчас только накину цепочку.
Он метнулся в холл.
Я слышала, как звякнул металл.
— Ты прав, любовью нужно дорожить, — сказала я, когда он вернулся, запыхавшийся и возбуждающе возбужденный. — Только не нужно рвать колготки — я их только сегодня надела. Господи, ты напоминаешь мне сексуального маньяка. Счастливая Старуха…
Наше занятие любовью больше напоминало борьбу, в которой каждый из противников стремился сделать другому как можно больней, то есть доставить больше наслаждения. Такого я еще не испытывала. А-2, похоже, тоже. Он взмок с головы до пят и, достигнув наконец оргазма, упал на меня с громким стоном. Мне показалось, что его вот-вот хватит кондрашка.
— Ты невозможная девчонка, — сказал он, слегка отдышавшись. — Мне казалось, будто вас несколько.
— Но ты сумел управиться со всеми. Интересно, кто из нас забеременеет? Я, кажется, нахожусь в весьма благоприятном для этого периоде.
— Было бы здорово, если б ты забеременела, — неожиданно отмочил Саша. — Она… мы бы взяли ребенка себе.
— Скорее брошусь со шпиля МГУ, чем соглашусь доставить Старухе такую радость, — сказала я и поспешила под душ. Саша присоединился ко мне минуты через две, и мы резвились в Старухиной ванной комнате, похожей на заставленный цветами склеп из серо-розового мрамора, как парочка дельфинов.
Вдруг раздался звонок в дверь. Дельфин по имени Саша, выпрыгнув из пены, открыл рот, потом глаза и застыл в такой позе, словно его паралич разбил.
— Нужно открыть, — сказала я. — Если Старуха не сможет попасть в собственную квартиру, она обратится в милицию.
Я выскочила из воды, сорвала с вешалки махровый халат такого же серо-розового цвета, как и облицовка комнаты, обернувшись им раза три, отважно шагнула в прихожую.
— Постой! — крикнул мне вслед Саша. — Это, наверное, почтальон.
Но я была уже возле двери, которую распахнула, даже не поглядев в глазок.
Почтальонша измерила меня хитрющим взглядом исподлобья.
— Чтой-то я тебя никогда здесь не видела. Ты кто такая?
— Она моет у нас окна, — раздался из-за спины Сашин голос. Я невольно обернулась и чуть не упала — он был в костюме и даже при галстуке.
(Лицо как гипсовая маска, но это я заметила уже потом.)
Он расписался в положенной графе и взял из рук почтальонши сложенный вчетверо запечатанный листок.
— Не первый раз, да? — поинтересовалась я, когда за почтальоном захлопнулась дверь. — Вторая космическая скорость.
Он промолчал и дрожащими руками распечатал телеграмму.
Старуху зовут в Мариинку петь Тоску. Отбудет через неделю.
Позднее утро какого-то дня. И ни-ку-да не нужно идти! И ОН рядом!!
Чувствую себя настоящей принцессой и так вошла в роль, что расхаживаю по квартире в длинных нарядах. Никто, даже мама, не знает, где я, — сказала всем, что укатила на съемки, благо Фантик с театром смылся на неделю в Уфу. (Хвала Господу, мы с А-2 не заняты ни в «Утиной охоте», ни в «Гамлете».) Дашу Старуха отправила в Кисловодск лечить язву. (Саша сказал, что прекрасно обойдется без горячих завтраков, а носки и рубашки постирает сам.) Можно не выходить на улицу, что мы и делаем, — огромный финский рефрижератор набит напитками-наедками из «Березки». К телефону не подходим, да он и не звонит почти — Старуха приучила своих абонентов щадить ее покой.
— Хотел бы жить так всегда? — спросила как-то я у Саши — мы лежали голенькие под тигровым покрывалом и курили одну сигарету.
— Пожалуй, да, — не сразу ответил он. — Но я бы хотел, чтоб у нас были дети. И, прости за откровенность, но я бы категорически запретил тебе появляться на сцене и на экране.
— Понятно. Твой идеал — кухонная женщина. Как и у любого Дон Жуана. — (Черт побери, почему у меня вдруг защипало глаза?!) — Но я не гожусь на роль Долли Облонской, хотя из тебя получился бы отличный Стива.
— Дуреха ты моя, — сказал А-2 и слишком нежно, совсем по-телячьи, поцеловал меня в щеку. — Я бы не смог изменить матери моих детей. Я помню, как ненавидел отца за то, что он пропадал где-то по ночам, а мы с сестренкой видели, как мама ждет его в кресле с книгой в руках и не переворачивает страницы. Ненавижу мужчин, которые изменяют своим женам, а потом обнимают их и собственных детей теми же руками, которыми только что тискали своих шлюх. Я и к Е.В. привязался еще из-за того, что здесь хотя бы видимость семьи, какие-то условности, которые приходится так или иначе соблюдать…
— И которые так заманчиво нарушать тайком, — подхватила я. — Говорят, прелесть адюльтера состоит в том, что все время ходишь по лезвию бритвы. Один неверный шаг — и все летит к чертовой матери. Это возбуждает, верно?
А-2 вздохнул и слегка от меня отодвинулся.
— Ты меня не любишь, — театральным шепотом произнес он.
— А разве тебе нужна моя любовь? Это что-то новое в наших отношениях.
Он промолчал. Мы спали спиной друг к другу. Я слышала, как он вздыхал. Мне очень его хотелось, но я выдержала характер.
Ночь. Дома. Принцесса снова превратилась в простолюдинку.
А-2 как ищейка ходил по квартире, высматривая, как он выразился, «вещественные доказательства». Старуха прибывает утром, о чем сообщила еще вчера. (Слышала из сортира, как А-2 ворковал с ней по телефону голосом блудливого великовозрастного сыночка.) В тазу в ванной уже лежит громадный букет темно-красных роз. Я долго соображала, не оставить ли смеха ради под этим валиком-подушкой осеннего цвета свои нейлоновые трусики 42-го размера. Или, на худой конец, неиспользованный презерватив. (Оказывается, я ненавижу заниматься любовью с этой гадостью, хотя до А-2 ничего против не имела.)
Перед расставанием сцена ревности. Угрозы, что убьет, если застукает, и т. д. Похоже, это не театр.
— Но ведь ты будешь трахать свою Старуху, — сказала я, с невинным видом подпиливая ногти.
— Я же не ревную тебя к Алешке. Он твой законный муж и…
Я от души расхохоталась.
— О да, милое мое педрило. А что, меня к нему, без шуток, тянет. И против его ласк я ничего не имею — это какие-то родственные ласки. Знаешь, я вовсе не жалею, что вышла за него замуж. (Что это я разоткровенничалась вдруг, а?) Меня к нему с детства тянуло, и я по своей наивности приняла это притяжение души к душе за любовь женщины к мужчине. Пожалуй, я прозрела благодаря тебе. Но зачем, спрашивается? Страдать лучше на сцене.
А-2 вдруг опустился на колени возле дивана, обнял меня таким образом, что мои согнутые в коленях ноги оказались между нами, заглянул снизу вверх в глаза. Это была почти что мизансцена из «Ромео и Джульетты», которую Фантик считал своей гениальной находкой.
— Значит, ты тоже любишь меня? И ты сделала это, чтобы мне отомстить? — страстным шепотом говорил он. — Я так и думал: Л.К. настоящий слизняк.