— На съемках у меня был романчик с М., — будничным голосом сообщила я. — У тебя хронически не отвечал телефон. (О, чертов день исповедей!)
— Мы были на даче… — Он слишком картинно схватился за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону. — Проклятая жизнь. В ней всего четыре угла. Хоть в доску расшибись, а пятого так и не найдешь.
— А зачем его искать? Я все равно не собираюсь ни при каких обстоятельствах становиться твоей женой. Мужчины полагают по своей жестокой наивности, что мы должны жить только для вас и ради вас. Я так не считаю. Возможно, потому, что ненавижу рутину под названием советский быт. — Я оживилась, потому что хотелось плакать. — Интересно, а ты сумеешь трахнуть Старуху завтра же? Неужели встанет? Или он у тебя тоже актер? — ехидно поинтересовалась я.
Он медленно встал с пола и отошел к окну, по пути нагнулся и подобрал с пола мой волос, который машинально засунул в карман своих джинсов.
— Ты поймешь когда-нибудь, как ты жестока, — тихо изрек он.
За окном серо и дождливо. Я пьяная вусмерть.
Расхаживаю по квартире в костюме пажа. В фехтовании я, оказывается, непобедима в нашем театре. Видела свою пленку — настоящий балет. Приятели А-1 утверждают, что все голубенькие с улицы сходят по мне с ума. (Ну да, большинство из них не догадывается, какого я пола.) Проклятье, а какого я на самом деле пола? Наши знакомые уже при мне не стесняются. Мне даже кажется иногда, что мой вид их здорово заводит. И вовсе нет ничего мерзкого и гадкого в любви двух мужских тел. Земля бы давным-давно скатилась со своей орбиты, если бы не было голубых — эта страсть людей к заселению пространства себе подобными меня просто угнетает.
Видела А-2 на дневной репетиции. Из него Манфред как из говна пуля. Но бабы наши московские будут писать от восторга. Черт, зачем я все это пишу? Ко мне-то это какое имеет отношение? Только то, что я очень жалею, что не родилась мальчишкой. Ненавижу бабье и себя в том числе. Хотят не меня, а мое тело. Самцам на чувства женщины наплевать. У моих мальчиков страсть рождается из сплава духа, чувства, интеллекта. Они не станут трахаться просто так, скуки ради, как это делают самцы и самки.
Но я очень хочу А-2. Сейчас! Сию минуту!! Что делать???
Ночь. Луна. «Она меня за муки полюбила».
Тьфу, наоборот. Но разницы нет никакой.
Для меня.
Старуха собирает у себя на квартире творческо-артистическую молодежь и почему-то пригласила меня. Приглашение передано через А-2.
Сегодня играли «Ромео и Джульетту». Успех, успех. Это был дневной спектакль. Старуха спешила на прием к Кухарскому или еще какой-то шишке из минкульта и бросила нас в объятья друг друга. Мы устроились в кабинете Фантика — терпеть не было больше никакой мочи (о мерзкая, мерзкая плоть!), и он запер нас снаружи на ключ. (Боится Старухи еще больше, чем А-2.) Я спросила потом у А-2: что будет, если она нас застукает?
— Она пыталась покончить с собой, когда…
— Когда застала тебя с моей мамой, да?
— Увы. Прости меня.
— За что? — искренне удивилась я. — Мама еще вполне сексапильная женщина. Одобряю твой вкус.
— Ты без комплексов.
Я заметила, как тщательно вытирает он свой член салфеткой.
— Она нюхает твое нижнее белье? — поинтересовалась я.
— Не будем об этом, ладно? Третьего приезжай к шести. Ты ей очень понравилась.
— Вот уж не чаяла. — Я достала из Фантикового сейфа початую бутылку коньяка (код замка, думаю, знает даже уборщица, но поскольку там обычно нет ничего, кроме пустых стаканов и нескольких капель какой-нибудь «табуретовки», Фантика это не колышет.) — А как она пыталась с собой покончить?
— Мне бы не хотелось об этом вспоминать, — сказал А-2, натягивая джинсы.
— Если ты не расскажешь мне все сейчас же и в подробностях, я постараюсь, чтобы ей донесли о нашем с тобой романчике. Подробно и в сочных тонах.
А-2 посмотрел на меня так, как смотрит на хозяина собака, которая его очень боится и очень любит, но в данный момент с удовольствием бы тяпнула за руку.
— Она… выпила нембутал. Даша заподозрила неладное и вызвала…
— Я просила в подробностях, если ты помнишь, — перебила я, надела трусики и уселась на Фантиковы бумажки. — Выпьем?
Я протянула ему полстакана какой-то бурой дряни. Он дернул одним махом.
— Она заперлась в спальне. Я стучал, она не впустила. Я слышал, что там играет музыка — она поставила свой любимый диск: «Реквием» Верди с Ренатой Тибальди. Через неделю она должна была петь «Реквием» в Осло. Я решил отложить объяснение до утра. Выпил пол бутылки водки и…
— Ты страдал? — уточнила я.
— Мне было гадко. Словно я обманул родную мать. Даже, наверное, еще похуже.
А-2 жадно затянулся сигаретой.
— И ты дал себе слово или даже торжественную клятву никогда не изменять Старухе.
— Что-то вроде этого.
— Но, будучи реалистом до мозга костей, ты знал, что сие неосуществимо, а потому в дальнейшем научился умело заметать следы.
Он сверкнул колючим взглядом.
— Я заснул. В два с чем-то меня разбудила Даша, — рассказывал А-2, не глядя в мою сторону. — К счастью, она не поехала в тот вечер домой, потому что было очень скользко.
— Почему к счастью? Разве Старуха еще не составила завещание? — поинтересовалась я, не то почувствовав на самом деле, не то слишком умело сымитировав изумление.
— Черт, а ведь мысль о завещании мелькнула у меня в ту ночь, но где-то в подсознании. Я… Я гнал ее. Как же мерзко устроен человек. Ведь она мне так дорога.
— Но не дороже собственного «я», правда? Ладно, валяй дальше.
Я пригубила стакан с «табуретовкой» и засмотрелась на себя в зеркало напротив.
— Даша сказала, что в комнате Е.В. горит свет, что она стучалась в дверь, но ей никто не ответил.
— А эта Даша разве не знает про то, что вы иногда совершаете некое подобие полового акта?
— Черт, при чем тут это? Е.В. в одиннадцать уже обычно спит, если, разумеется, нет спектакля или концерта. У нее строгий режим.
— От этой твоей Даши пахнет парным молоком, и она напоминает только что вынутую из печи булку. Угадала? — сказала я и приняла свою любимую позу прозорливости: пятки возле ягодиц, носки в первой балетной позиции, подбородок на коленках. А-2 было видно в зеркало мое лоно, полураскрытое, обтянутое легкой паутинкой нейлона, и я, чувствуя, что он снова меня хочет, погладила лоно ладошкой. — Попробовал с ней?
— Нет. Ненавижу деревенских. Сам вырос в деревне.
— А как же мама с книгой в кресле? — вспомнила я. — Что-то этот образ не очень вписывается в интерьер русской избы.
— Я придумал и про отца, и про мать. Я вырос в колонии. Они у меня оба алкоголики. Когда мне было двенадцать, я пырнул перочинным ножиком материного любовника. Я никому об этом не рассказывал, даже ей. Хотя она способна понять все-все. Она… так сострадательна и…
— Ты уходишь в сторону, — сказала я и, опершись локтями о Фантиков стол, развела в стороны коленки. — Ну и вы с этой Дашей…
— Мы взломали дверь. Она лежала поперек кровати совершенно нагая…
— Неразделанная свиная туша.
— …И сжимала в правой руке пузырек из-под нембутала, — продолжал А-2, то ли на самом деле не слыша меня, то ли не желая выходить из трагического образа.
— Нужно уметь красиво умереть, — заметила я. — «Положите меня среди лилий и роз, положите меня среди лилий…» Тебя, случаем, не стошнило?
— Вывернуло наизнанку, — все на той же трагедийной ноте изрек Саша. — «Скорая» приехала моментально, и это спасло ей жизнь. В Осло, разумеется, она не полетела. — А-2 смотрел на меня в зеркало так, как смотрит тигр из нашего зоопарка на кусок теплого мяса с кровью. Вдруг он одним прыжком очутился возле меня, я крепко — намертво — обхватила его ногами за пояс.
— Ты еще не закончил свой рассказ, — напомнила я, прижав к лону обе ладони. — Не отдамся, пока не услышу монолог из финальной сцены примирения.
— Я рыдал у ее постели и сказал, что если она умрет, я последую за ней.
— И ты не врал?
— В тот момент я был уверен, что если с ней что-то случится, выброшусь из окна. Жизнь без нее показалась серой, бессмысленной и… — Он вдруг схватил меня за запястья и с силой развел их в стороны. — Мне кажется, я смогу сойти из-за тебя с ума. В театре думают, что я стал импотентом.
Я собрала всю силу воли и, еще крепче стиснув вокруг его пояса ноги, спросила:
— А ты не опасаешься, что она найдет себе другую игрушку, на которую перепишет все свои богатства?
Он громко скрипнул зубами и, повалив меня на стол, сказал, дыша как паровоз:
— Матери сыновьям не изменяют. Обычно происходит наоборот. Но я всегда останусь ей верным душой.
Ночь близится к рассвету. Шум за стеной.
Я, кажется, под впечатлением Старухи.
Она мне напомнила Екатерину Великую. Царственна в своем пышном увядании. Студентки ее обожают. Глядят с вожделением на А-2, а он играет роль оскопленного Дон Жуана. Забавно… Он их обнимает и целует на виду у Старухи, она это даже, кажется, поощряет, но дураку и то понятно, что это сугубо театральные ласки. Впрочем, вокалистки народ специфический — сиськи, живот, жопа и деревенские манеры. Словом, не у каждого встанет.
Поет она грандиозно. Примадонна с партбилетом. Кстати, он и помешал ей стать русской Марией Каллас или хотя бы Мирелой Френи — пришлось отказаться от многих и многих зарубежных контрактов. Это уж как пить дать пришлось. Что ее здесь держало?.. Ни детей, ни плетей, как говорится, ну а трахаля можно прикупить и там. Гонорары забирал и забирает Госконцерт, швыряя мизерные подачки. Русские романсы поет так, что даже меня чуть было слеза не прошибла.
Я вырядилась а-ля юный альф. (Ей-богу, получилось это как-то случайно — от тоски, что ли.) Концертмейстер взирал на меня изумленно и почти с вожделением. А-2 был предупредителен, ласков, но ни одного лишнего взгляда. Скучища…
При расставании Старуха настоятельно просила ее не забывать. Хитрожопая баба. Этот педик подвез меня в своем раздолбанном «москвиче». Всю дорогу ныл, что нет ему здесь ходу. Тоже мне Рихтер засратый.