Бродила по саду с сигаретой в зубах и в Старухиной дубленке на плечах. Тихо. Пахнет осенью и тленом.
Они легли почивать: сама видела, каким вожделеющим взглядом обрисовала Старуха А-2. А он ответил ей ужимкой кролика. Вышел «Рихтер» — тоже не спится и тоже одиночество заело. Затянул нудьгу про неприкаянность артиста в нашем мире, про соблазны, обещанные искусством и не выполненные жизнью. Ненавижу нытиков и боюсь. Это очень заразно.
Одна… Хорошо, что есть А-1.
Дурь накатывает после концерта…
Весь успех достался Старухе. Мне — два жалких букетика гвоздик. В ресторане Старуха провозгласила за меня тост. Обозвала «неимоверно талантливым ребенком». А-2 надрался. Напряжен. Тоже не может без нормального секса. Еще удар хватит.
Полжизни бы отдала, лишь бы увидеть, как у них все происходит в постели.
Серое утро.
Я точно влипла. Никакая это не задержка — уже так муторно по утрам. И грудь стала жесткой. (Это, кстати, заметил А-1.) У меня всегда месячные нерегулярны, а потому не придала поначалу никакого значения. По-видимому, это случилось в «дни принцессы» на тигровой кровати.
Старуха, ты очень мстительна!!!
Ненавижу себя!
А-1 говорит, что аборт делает из женщины обыкновенный антрекот. Он мне сочувствует и называет природу «старой ханжой».
Никаких советов — это его достоинство номер один. Но сейчас мне НЕОБХОДИМ совет. К кому пойти?..
Человек должен делать другим больно, иначе он не выживет в этом мире. Забавно, правда?
В больнице столкнулась нос к носу со Старухой — притащила матери корзину цветов и апельсины. Судя по всему, они о чем-то долго болтали. Мать заметно воспрянула духом. Старуха смотрела на меня очень внимательно — у нее на самом деле удавьи глаза, и я почувствовала, что съеживаюсь под ее взглядом. Властно:
— Поехали ко мне.
Сама за рулем «вольво». А-2 на съемках в какой-то Тмутаракани. Кажется, надолго.
Одни в ее пустой темной квартире. Я вдруг плачу, упав ей на грудь. Поит кагором и ни о чем не спрашивает. Гладит по волосам.
Призналась, что забеременела.
Молчит и гладит.
Говорю, что не от мужа.
То же самое.
Что я не хочу, не хочу никакого ребенка.
Вздыхает, молчит, гладит.
Я в бешенстве выскакиваю на середину комнаты и ору, срываясь на площадный визг:
— Я беременная от твоего любовника!
Ни слова, ни вздоха. Лица не вижу — только темные очертания громадной туши на диване.
Зло щелкаю выключателем — мне нужно видеть ее лицо.
Тихо плачет.
— Что мне делать? — с болью вырывается из меня.
— Какая ты счастливая. — Все так же тихо плачет. — Ничего не делай. Вернется Сашуля, вместе все обсудим.
Я где-то на дне. Не верю в наказание Господнее. Не верю!
Фантик видел, как я блевала в туалете. (Мерзкая привычка ссать в «Ж».) Сходу скумекал. Зазвал в кабинет. Руки трясутся. Так и прет любопытство.
— От него?
Молчу по-партизански.
— Она не должна догадаться. Наклевывается Париж.
Вечно у него все наклевывается, а потом расклевывается.
Молчу. Перед глазами зеленые круги.
— В театре никто не должен знать. Донесут.
Молчу.
— У меня есть хороший врач. Какой срок?
Молчу.
Лезет в свой сейф и достает целую бутылку коньяка.
— Пей.
Я держу руки по швам, а он пытается залить мне коньяк насильно. Наконец отталкиваю его руку со стаканом. Такая вонь, что рвать хочется.
— Дура. Не губи карьеру. Потом локти будешь кусать.
Бегает по кабинету, как хорек в клетке. Наконец осеняется гениальной идеей:
— Ты ей все сказала…
Он в ужасе.
Меня начинает выворачивать наизнанку.
Фантик врубает на всю катушку магнитофон. Пол Маккартни со своим пронзительным «Yesterday».
Лежу на мерзком холодном диване под вонючим пледом.
Не хочется жить.
Плохо. Не знала, что может быть так плохо физически.
Прилетел А-2. Думаю, Старуха вызвала. Нашел меня в театре. Тоже дрожат руки.
Чуть не долбанулись в зад троллейбуса на Маяковке.
— Она святая, слышишь? Едем к ней на дачу.
О, эта святость святых! Может, было бы лучше, если бы нас окружали сплошь грешники?..
Мне на все наплевать. На дачу, так на дачу. Пускай хоть на кресте распинают.
Совет старейшин состоялся. О Господи, что я наделала?!
Порешили, что я должна родить. Детали помню плохо. Кажется, ОНИ собираются пожениться и усыновить будущего ребенка. Это предложение исходило от А-2. Старуха при слове «замужество» зарделась точно красная девица. Господи, она, кажется, счастлива. Идиотка!
Лежу в теплой мягкой постели с грелкой в ногах. Может, она отпустит его ко мне на ночь?.. Он мне сейчас очень, очень нужен!!! Но нет, на такое даже святые не способны.
Заглянул с порога пожелать «спокойной ночи». Руки все еще дрожат.
Тайком он не придет — святых не обманывают.
Исповедь королевы-матери перед рабыней, вынашивающей наследника. А как назвать это иначе?..
Е.В. пришла в десять утра с чашкой чая и теплыми тостами с джемом. Я была голоднее волка. Она смотрела чуть ли не со слезами умиления на глазах, как я поглощаю тосты. Сказала:
— Тебе нужно лежать, и тогда не будет мутить. Эту неделю я в твоем распоряжении.
(Надо же, как омерзительно добра!)
— У меня репетиции в театре, — слабым голосом возразила я и ощутила в горле волну мути.
— Я сама позвоню Фантюшину. Если ему потребуется, возьмем бюллетень. — Берет мою руку в свою. — Доченька, прошу тебя, не суди меня слишком строго.
Я закрываю глаза и съезжаю в спасительную темень под одеялом. Не тут-то было — Старуха явно пришла исповедоваться. Оказывается, и у святых бывают грехи.
— У нас с Сашулей разница в двадцать четыре года. Мне было сорок восемь лет, когда я его узнала. Он красивый, но, понимаешь, дело не только и не столько в этом. Он много страдал. Беззащитен, как малое дитя. Я не принадлежу к числу любительниц переходить из одной постели в другую. — (Передаю лишь текст без вздохов, охов и так далее.) — Своим горбом выбилась из грязи в князи. Все сделала сама, без чьей-либо помощи. В молодости несколько раз влюблялась, всегда бросали меня. Наверное, потому слишком серьезно отношусь к жизни.
Она отпустила мою руку, и я спрятала ее в свою уютную берлогу.
— Никогда не смешивала постель с искусством, как это делают многие, прости их Господи. — (Кажется, Старуха перекрестилась, но я не уверена.) — До того, как встретить Сашулю, уже восемь лет как поставила крест на своей женской судьбе. Отдалась без остатка искусству. У нас в театре царят разврат, сплетни, зависть. Наверное, таков удел всех театров мира, ибо творческие работники в большинстве своем люди с вывернутой наизнанку душой. Увы, таковы издержки нашей нелегкой профессии. Меня спасала от грязи музыка. Когда я достигла определенной известности и влияния, кое-кто стал изображать любовь ко мне, но все это было шито белыми нитками. Я помогала совершенно бескорыстно тем, кому считала нужным помочь ради их дарования. Сашуля не разыгрывал из себя влюбленного. Думаю, он рассказал тебе, как у нас с ним произошло.
— Да, — буркнула я, чувствуя, что мне не под силу выслушивать еще и этот рассказ.
Знаю, ей очень хотелось об этом рассказать. И именно мне. Но она сдержалась. Святая ведь.
— Я поначалу сгорала от стыда, потому что случилось то самое, о чем давно болтали в театре. Болтали с завистью. Я знала: мне ни за что не удержать возле себя Сашулю, разумом знала, и все равно так его ревновала… Сколько мерзких поступков совершила из-за этой слепой ревности. Сама себе была противна. Моя жирная плоть словно взбесилась после такого длительного поста. Знала ведь — мои ласки не смогут заменить ему ласк молодой, красивой… В театре уверены, будто я его купила. Самое странное, что никто меня за это и не думает осуждать. Но это не так или не совсем так — у меня есть все, у Сашули не было ничего. Я всегда жаждала завести настоящую семью, детей. Сейчас он настаивает на том, чтоб мы поженились, а я пребываю в сомнениях. Мне очень стыдно… Но если бы ты знала, как хочется назвать Сашулю мужем, хозяином этого дома, всего, что у меня есть. Теперь еще этот ребенок… Ты представить себе не можешь, как я буду ему рада.
Интересно, а какая роль уготована мне? Роль рабыни, вынашивающей наследника престола вместо не способной родить королевы?..
Она словно угадала мои мысли.
— Знаю, ты не хочешь рожать. В твоем возрасте об этом даже страшно подумать. Я все понимаю. Но… Словом, мы с Сашулей тебя очень просим. Я сделаю для тебя все, что в моих силах, поверь. У меня столько драгоценностей и золота…
Я и есть рабыня. Все рабыни любят настоящие побрякушки.
— Ты… на самом деле любишь Сашулю? — спросила Старуха прерывающимся от волнения голосом и осторожно отвернула уголок моей берлоги.
Ненавижу, когда лезут в душу!
— Это был спорт. Я люблю своего мужа, хоть он и…
Я многозначительно замолкла.
— Милая моя девочка! Ты по своей неопытности стала жертвой любви, обращенной к тому, кто не способен ее разделить. — (Заковыристо, а?) — И тут встретился Сашуля… Я правильно тебя поняла? — Она нежно погладила меня по щеке, и рабыня не посмела воспротивиться королевской ласке. — А мне почему-то казалось, будто вы любите друг друга, и я уже собралась было уступить тебе Сашулю… Но нет, я бы, наверное, не смогла это сделать. К счастью, все, кажется, образовалось. Он признался, что был в тебя влюблен, одно время даже серьезно, но потом понял, что это не то.
У меня свело судорогой живот. Но Старуха не должна это заметить.
— Боюсь, я тебя утомила, — сказала она и вдруг ловко надела на мой средний палец кольцо. — На счастье. Золото успокаивает, бриллианты придают силу.
Кольцо старинное и очень красивое. Похоже, рабыню завалят королевскими дарами.
Вечер. Чуть не сожгла дневник. В последний момент стало жаль. Тщеславие? Одиночество?..