Сноски
1
Эко сердчико, да эко бедное мое,
Полно, сердчико, да во мне ныть и занывать.
Ой да моему сердчику спокою не видать.
Што болит-шумит моя буйная голова.
Не глядят на свет веселые глаза,
Днем не видят с неба солнечных лучей.
Да што из лучей-лучей поднимается туман,
Из тумана частый мелкий дождь идет.
Он прибил, присмочил всю зеленую траву.
Шелкова трава стала сохнути,
Лазуревы цветочки стали вянуть-опадать.
Сено косила красна девица-душа.
Сенокос девке на ум-разум нейдет,
Полотняная рубашка к телу льнет.
По прокосику-то молодец идет.
Он идет, идет, да за собой коня ведет.
Он ведет, ведет да «Бог помощь» подает:
«Бог помощь тебе, девица-душа!»
Не берет у девки новая коса,
Шелкова не валится трава.
2
И первый из них – самый бесхитростный: высокого мужика прозовут Полтора, а худую девушку – Косточка, мужику сильному и грозному навесят суффикс, и так Степан станет Степурой. Второй способ дополняет первый: человека пространственно-выразительного, а проще говоря – толстого, прозовут Беспопиком, а невысокого – Верстой. Третий способ едва ли более надуман, чем первый, ведь место работы здесь меняют чуть чаще внешности, то есть почти никогда: Ваня Холодильник, Вова Лесобаза и Нюра Аптека тому свидетели. Четвертый способ подходит в том редком и печальном случае, когда прозвище надо дать человеку ничем не примечательному: так Юрка Никифоров стал Гагариным только лишь потому, что он Юрий. Пятым способом прозвища достаются близким и потомкам: Харитониха – жена Харитона, а Сралёвна – Сраля, Степурята – дети Степуры, Степурёнок его внук, а Степурёнков – правнук. Получить прозвище шестым способом можно за, казалось бы, ерунду. Тут тебе и Миша Блин, и Петя Радио, и Толик Кипитюля, что кипятильником часто пользовался, и Боша, выговаривающий так слово «ложка», и Ваня Ненял («Не могу»), что в войну подростком пошел с женщинами на сенокос и уже к обеду свалился в траву, повторяя: «Ненял я, бабоньки, ненял».
3
Собаку звали Тайбола, и это был пятимесячный щенок той неопределимой компилятивной породы, что часто еще встречается в северных деревнях. Летом Мишин дед первый раз возьмет Тайболу на охоту, и она не поднесёт подстреленную белку, а станет подгрызать её, балуясь и вскидывая морду. В тот день дед вернется из леса один.
4
О блинах Харитонихи ходили легенды. Все хорошее, что только можно сказать о еде, – было в них. Они таяли во рту, они оставляли волшебное послевкусие, их аромат рвал ноздри и вытягивал шею едока. После этих блинов хотелось жить и умереть одновременно. Харитониха грозилась унести секрет в могилу, но всё же открылась невестке: в тесто она добавляла всё недоеденное за прошлые дни: прокисшие щи, заветренную вареную картошку, надкусанные соленые огурцы, забродившее варенье; а в общем-то – всё; и всё то нехитрое, что могло остаться на деревенском столе, раз-другой да и побывало в чудовищных этих блинах.
5
Невинная угроза – не более чем, хоть батог и стоял за дверью. Слово и жест были главным оружием Харитонихи. Из любой ссоры с мужем она выходила победителем одним лишь жестом, легким движением руки. Кривым пальцем Харитониха указывала на старую холщовую сумку, висящую на гвозде. Муж её, Харитон, был из бедной семьи и «ушел в животы» – жить в дом невесты. Прямо «животников» никогда не осуждали – бывает всякое, но и забыть не давали, и ранка эта теребилась легко и без зазрений. А особливо – когда требовался аргумент, крыть который нечем и никак.
6
Хорошим тоном считалось прочитать текст на листке полностью и вслух: со временем восхода и захода солнца, с долготой дня и фазой луны, с памятными датами и событиями, с числом под знаком минус – сколько дней прошло с начала года и с числом под знаком плюс – сколько осталось до нового, а потом с обратной стороны – полезные советы, рецепты блюд, заметку о советском характере или загадки народов СССР с отгадками тут же, внизу.
7
Потом он проверит «Крута гора, да быстро забывается» – это будет просто, и получится 15 минут, и «Не научи, да по миру пусти – дак хер не кусочки», что окажется много сложней, и даже «К холодной печи никто не ездит» как-то проверится само собой, благо холодных печей, нетопленных годами, здесь будет всё больше и больше. «Вот, – догадается некто, – Миша Блин – это и есть Правоплосское, плоть от плоти, соль и сухой остаток. Чудной и взбалмошный, не от мира сего. Не то застрявший в эпохе, не то выпавший между двух». С этим можно спорить. А можно нет.