Сказано – сделано, и очень быстро Вова оказался женатым на молодой девушке без излишних комплексов. То, что у его возлюбленной была на руках маленькая дочка, поначалу его совершенно не смущало. Прозрение пришло позже, когда ему отказали в прописке на том основании, что существует закон, по которому нельзя прописать постороннего мужчину на площадь, где живет несовершеннолетняя девочка. Узнав о существовании этого закона, Вова едва не спалил до основания паспортный стол вместе с загсом и отделением милиции. Но идти на попятную было уже поздно. Трехмесячный испытательный срок истекал, и тратить время на развод и повторный фиктивный брак уже не имело смысла. Его возлюбленная тоже была ошарашена. Деньги, обещанные ей в случае успеха, поднялись на крыло, и сделав над Москвой круг, готовились улететь обратно в Саратов. Наконец, влюбленных осенила счастливая мысль. Они решили вступить в борьбу с несправедливой системой, и своим союзником выбрали телевидение. Разговорным русским Вова владел не в совершенстве, и поэтому в телекомпанию позвонила его жена.
Трубку подняла Наталья, и это оказалось ее кармой.
– Полные идиоты! – поняла она, и кратко пересказала суть разговора пробегавшей мимо Рите.
– Бред. Как раз то, что надо! – подбодрила ее наставница, – начинай съемки как можно скорее!
Наталья быстро договорилась с молодой семьей и буквально на следующий день была у них дома вместе со съемочной бригадой.
Вова сидел перед камерой, старательно морщил бритый затылок, и поигрывал бицепсами. Его жена, держа девочку на коленях, плакала, жаловалась на властей, и тыкала в камеру пачкой документов. Ее бессвязная речь лилась сплошным потоком, в котором Наталья с трудом фильтровала мысли про безденежье и голодное детство. Вова сидел, и гипнотизировал глазами камеру.
Когда кассета кончилась, Наталья помчалась обратно в компанию, и принялась монтировать черновой вариант сюжета.
Шеф сразу ошарашил ее, заявив, что сюжет нужно переснимать:
– Почему они далеко друг от друга сидят? Они за полчаса не разу друг на друга не посмотрели, твои влюбленные! У бугая вообще на лице две отсидки написаны! Ты что, правил не знаешь? Либо давай криминальную драму, либо ищи позитив!
И вообще, это у тебя не заказной сюжет? Гляди, если взяла с них деньги, вылетишь как миленькая!
Наталья денег не брала, прекрасно зная, что с такими, как Вова, лучше не связываться. Перспективы снять нормальный сюжет стремительно исчезали. Хвала небесам, на помощь пришла Рита.
Второй наезд на квартиру разительно отличался от первого. Выбрав наиболее удачное место для камеры, Рита распорядилась вынести хрусталь из серванта, и снять со стены ковер.
– Молчать, слушать, делать как я скажу! – прикрикнула она на парочку.
– Нормально, в фокусе! – раздалась в гробовой тишине реплика оператора.
Первым делом Рита тщательно отсняла все разложенные на столе документы. Закончив с формальностями, она перенесла внимание на людей.
– Сесть ближе, передай ему ребенка, смотреть сюда!
А теперь, – Рита говорила четким языком профессионального гипнотизера, – ты скажешь в камеру:
«Наша любовь преодолеет все преграды», и вы посмотрите друг на друга!
– Наша любовь преодолеет все преграды! – произнесла молодая женщина, и посмотрела на Вову. Ребенок пронзительно орал.
– Готово, снято! Есть информация, есть позитив! Поехали монтировать! – Рита не любила задерживаться на точке, когда дело было сделано. Оператор с помощником мгновенно собрались, хлопнула дверь, а двое так и остались сидеть, переваривая смысл только что сказанной фразы…
Наталья закончила с салатом, и размышляла, заказать ли ей рюмочку коньяку, или все-таки сметану. Часы показывали второй час ночи, она была на ногах с шести утра, вообще, не высыпалась уже в течении месяца. Страшно хотелось есть. Ах, какие шашлыки готовит ей ее любимый Котеев! Она оглядела зал. В мерцании светильников она разглядела движущегося между столиками странного человека. Человек был одет в длинный восточный халат, и аккуратно прижимал к себе струнный инструмент, похожий на домбру, или круглую балалайку.
– Добрый вечер! – поприветствовал ее странный незнакомец, – можно с вами сесть?
– Садитесь. Вы на ночной канал пришли? Что это у вас? – профессионально поинтересовалась Наталья.
– Да, на ночной разговор, – незнакомец положил свою домбру на свободный стул, ослабил широкий кушак, снял и повесил на спинку стула большую треугольную шапку, – я вообще люблю разговаривать по ночам.
– Кто вы, если не секрет?
Незнакомец улыбнулся.
– Конечно, не секрет. Я акын. Пою старые песни, рассказываю предания, что от отца запомнил, от стариков услышал…
Наталья совершенно не удивилась. На ночной разговор часто приходили и более экзотические посетители, не чета акыну.
– И как вам Москва? Наверное трудно в большом городе после родных степей?
Акын улыбнулся:
– Москва сильно изменилась. Я здесь давно не был, с тех пор, как институт культуры закончил. Я сам с Алтая. У нас не степи, а горы. Но и в степях я тоже бывал. В этнографических экспедициях все семидесятые годы провел. Теперь все больше езжу на гастроли, часто бываю за границей. Америка, Япония, Индия…
Наталья приоткрыла рот. «Наверное, глупость молоденькой журналистки у таких людей даже не вызывает удивления» – подумала она, а вслух сказала:
– А вы поете или рассказываете?
– И пою, и рассказываю. Хотите, могу специально для вас экспромтом спеть!
– Конечно, – быстро согласилась Наталья, – прошу вас!
Старик слегка отодвинулся от стола, взял в руки свой инструмент, несколько раз щипнул струны. Окружающие стали оглядываться, поворачивать стулья, располагаясь вокруг экзотического человека…
Когда колебания струн замерли в уголках зала, скудно освещенного мерцающими огоньками светильников, старик громко заговорил на чистом, без акцента, русском языке, иногда несколько изменяя привычные интонации слов, иногда переходя на горловое пение, а когда не находил нужных для ритма слов, заполнял пустоту вибрациями своего инструмента. Люди подвинулись ближе, даже легкомысленные официантки забыли о своих прямых обязанностях, а барменша вылезла из-за стойки, освещенной ярким светом электрических фонарей, и двинулась в мерцающую тьму, окружавшую сказителя. Тот пел, и рассказывал о том, как появилась на земле его профессия, и откуда пошли первые акыны, сказители, певцы… Он говорил о тех временах, когда люди еще не знали письменности, не имели театров и телевидения, о временах, когда силы природы намного превышали слабые возможности человека. И он пел вот о чем:
«Это было давно, давно, давно. Жизнь тогда была совсем другой, жизнь была вещью очень хрупкой, случайной, вероятностной. Жизнь могла прерваться из-за болезней, против которых не было никакого спасения, от ярости хищников и диких зверей, от рук враждебных племен, катастроф, потопов, землетрясений.
Но самым страшным врагом был голод. Каждую осень люди собирали скудный урожай и забирались в свои убогие дома, чтобы переждать длинную и голодную зиму. Они чувствовали себя, как моряки, отправляющиеся в смертельно опасное плавание, но их плавание было не в пространстве, а во времени. И чем короче становился день, тем тяжелее и сумрачнее было у них на душе, ибо приближалась зима. И люди зажигали огонь, и грелись у огня, но что могло отогреть их сердца, скованные страхом!
И тогда приходил рассказчик. Войдя, он садился в самом центре дома, лицом к огню, и начинал свой длинный зимний разговор, свою бесконечную ночную песнь, помогая людям в их плавании через долгую зимнюю ночь. Монотонным голосом, подобно течению неспешной реки, подобно журчанию ручья, сказитель начинал свой рассказ. Люди собирались вокруг певца, плотнее запахивались в свои шкуры, прижимались к соседям. Певец боролся с забвением, боролся с ужасом длинной, бесконечной зимней ночи, отнимал у смерти души героев, вновь и вновь рассказывая об их словах и подвигах. Долгими зимними вечерами люди смотрели в пляшущие языки огня, они смотрели в огонь, а сказитель все пел и пел. И не было конца этой длинной зиме, и не было конца этой пляске огня, и не было конца песням сказителя. Длинная ночь, огонь, и песня, и вторящие ей вибрации струн…
И в пламени костра люди видели лица героев, они видели своих предков, они видели милость и гнев богов. Они смотрели в огонь, и сказитель брал их души, и уводил туда, где боги пьют на небесах напиток бессмертия, где в стране вечной охоты бродят их предки, и где вечно пируют герои, павшие в битвах.
И правдой было каждое слово сказителя. Он знал каждую песнь наизусть, он слышал и пел эти песни тысячи раз, и не мог выбросить или добавить от себя лишнее слово. Так рассказы о делах минувшего передавались без изменений от одного поколения к другому, через жизни, через годы, века и тысячелетия. И только когда язык людей менялся так, что сидящие у костра уже не понимали слов рассказчика, певец сочинял новую песню о делах минувшего, на другом языке и с другими словами, и деяния предков превращались в подвиги героев, а деяния героев превращались в дела богов – «все мельчает, и простой человек уже не сможет взять в руки Святогоров меч, тяжел для нынешних лук Индры, в горы превратились тела павших героев, боровшихся со злобными великанами…»
Менялись языки, менялись люди, народы вырастали, уходили на край земли, смешивались с другими народами. Менялись обычаи и привычки, менялись условия труда, тотемы заменялись богами – владыками стихий, покровителями новых земель, искусств и ремесел. Старые песни забывались и забывались, и только мудрецы-риши учили умерший язык и передавали своим ученикам тексты изначальных сказаний.
Менялись боги, и создавались новые гимны, и новые тексты, но правда о далеких временах лежала в памяти людей: на сотни лет – дословно, на тысячу – приблизительно, и только события, уходящие во тьму тысячелетий, когда и сам язык был другой, таяли, исчезали, превращались в темные, непонятные и страшные сказания…