Иван прошел через узкий коридор, поставил гири, разулся, и вошел внутрь, не включая свет. Тусклая луна освещала маленькую комнату, вся мебель которой состояла из шкафа и железной кровати. Иван сполоснулся в ванной, вернулся, сел на кровать. Ветки деревьев скребли по стеклу, редкие капли дождя падали на жестяной подоконник. На стенах метались черные тени веток, раскачиваемых порывистым северным ветром, иногда в стекла бил яркий свет автомобильных фар. Через открытую форточку доносились звуки засыпающего города – шум машин, скрип тормозов, обрывки музыки, жужжание телевизоров. Иван сидел, и смотрел широко открытыми глазами в пустоту. Мышцы расслабились, тело вновь стало мягким и тонким. Иван физически чувствовал, что он вновь разуплотняется, истончается, исчезает… Когда его голова начала слегка кружиться, он легко упал на подушку, и почти мгновенно заснул. Засыпая, он услышал, как по скрипучим половицам к нему приближается гость.
… Половицы громко скрипели под гостем, отличавшимся богатырским телосложением. ”Одежда богатая, перстни на обоих руках, уж не купец ли?” Однако в движениях человека начисто отсутствовала важность и мелкое угодничество, присущее купеческому чину, и князь отказался от этой мысли. ”Одет слишком дорого для монаха, держится с достоинством, скромно, но без страха. Ой, не тот он, за кого себя выдает!”
Даже пахло от грека так, что Владимир сумел сформулировать слово, характеризующее людей связанных с императорским двором, тем страшным и непонятным, что заставляло князей и посильнее его вбирать голову в плечи – ”политика”!
– Ты, значит и будешь тот самый Никодим, о котором говорила еще бабушка моя Ольга?
Вошедший склонил голову и произнес:
– Воистину так, великий князь!
Владимир с интересом рассматривал человека. Грек был силен, но в его теле не угадывалось сноровки, присущей воину. Холеные пальцы в жизни не прикасались к мечу или сохе. Круглый высокий лоб, редкие волосы на голове – видать, изрядно в той голове ума. Глаза… Такие глаза не могут принадлежать торговцу – из них идет какой-то удивительный свет. Торговец должен уметь врать и обманывать… Что умеет сей человек?
– И с чего ты решил, хитрый грек, что я приму христианство?
– Ты сам послал за мной, великий князь.
Конунг хитро прищурился:
– А ты небось и представить не мог, что великим князем будет сын ключницы Малуши?
Грек выставил вперед шелковистую черную бороду, заблестел выкаченными глазами:
– В тебе кровь Рюрика соединилась с кровью людей этой земли. Один ты остался из Рюриковичей, всех кроме тебя погубил лютый воевода Свенельд по прозвищу Блут!
Князь подался вперед:
– Что, слава о Свенельде Кровавом уже пошла по земле греков? Я думал, что он найдет у вас скорый конец.
– Свенельд с норманнами не прижился при императорском дворе. Ты хорошо сделал, что написал письмо, великий князь. Свенельд со своими людьми отправился на Сицилию, а затем в Италию, где и принял христианство от самого папы.
– Забудем о нем. Я хочу послушать о твоем боге. Ты знаешь, у меня в Киеве есть почитатели Одина, Перуна, Аллаха и Яхве. Я со всеми беседую.
– Позволь, я угадаю твои мысли, великий князь! – Грек доверительно приблизил лицо, – Ты воин, и не терпишь лукавых почитателей Яхве. Они высокомерны, хитры, считают себя солью земли, а всех других – не равными себе. Казары поверили им. Возгордившись, они растеряли старых друзей, и нажили новых врагов. Яхве дал им смерть вместо защиты.
Последователи Мохаммеда тебе нравятся больше. Они обещают тебе много жен и наложниц с благословения Аллаха. Но как всякий викинг, ты не можешь жить без вина. Это сердит твоих наставников. Когда они сердятся, их глаза странно сверкают, и это тебе не нравится… Я прав?
– Да ты не колдун ли? – Владимир опасливо посторонился, хитро прищурив глаз.
– Нет, великий князь. Мне дано благо видеть сердцем, за заслуги мои перед Господом.
– Твой бог сильный! – похвалил Владимир, – а что ты скажешь о Перуне и Одине?
– Сначала об Одине, великий князь! Сам знаю, как нелюбы вам обычаи, перенятые от норманнов. Только Свенельду они были по сердцу. В той стране, где родился Один, мало земли, а людей много. Нужно убивать соседей, родственников, даже братьев, или плыть грабить за море. Бог норманнов велит – убивай!
А в этой стране земли много, да мало людей. Поэтому конунги делят города и деревни, а не землю. Богат не тот, у кого много земли, а тот, у кого много людей. На этой земле убивать нельзя. На этой земле нет места Одину.
– Верно! – засмеялся Владимир. – Заботишься о них, как о детях неразумных. О семье своей столько не думаю, как о пахарях. Там им обнови засеку, там крепость построй, там воинов дай. И все сам! Недоглядел князь, – степняки и увели людей.
Князь развалился в кресле, покрытом медвежьей шкурой:
– А о Перуне с Мокошью что скажешь?
Грек отодвинулся, опустил оземь глаза:
– Боюсь прогневать тебя, великий князь. Неведомо мне, как вспомнил ты имена этих забытых богов. От кого ты узнал про ужасные эти обряды, тоже неведомо мне. Но одно твердо я знаю – кровавыми жертвами осквернил ты самую сердцевину своей земли. Многих родителей лишил ты любимых чад, обагривших кровью своей роковые столбы. Ты молчишь, князь? Скажи сейчас что-нибудь!
Князь задумался, вынул из-за пояса широкий острый нож, полюбовался лезвием, дотронулся острием до ладони. Грек смотрел спокойно, без страха. Князь вздохнул, и признался:
– Со словом твоим я согласен, мудрый Никодим. Никогда мне это не нравилось. Ребенок слабый такой, кричит, а ты его – ножом. Потом хлеб резать три дня не могу. Но не мной первым эти обряды заведены.
– Бабка твоя, святая Ольга, когда еще приняла христианство. При ней никто не смел приносить жертвы идолам! Бог создал и Небо, и Землю, и Человека. А твои деревянные истуканы – просто столбы. Ты повелел их вкопать, простой плотник их обстругал!
– Во многом ты прав. Но я еще не готов принять твоего бога, грек. Может быть, потом… – Владимир хлопнул в ладоши, потребовав еще вина.
Грек воспользовался паузой, придвинулся еще ближе, доверительно зашептал:
– Знаю, о чем ты думаешь сейчас, великий князь. Стыдись! Ты боишься нашего бога за то, что он разрешает только одну жену. Я прав?
– Ну, как бы, похоже на то, – согласился Владимир.
– Князь, князь! Что из того, что у тебя много жен! Дети Рогнеды будут враждовать с детьми от других твоих женщин. В земле твоей опять не будет порядка. А что за счастье ты принес Рогнеде? Взял ее не по чести, убил отца и обоих братьев ее. Наверняка она уже настраивает против тебя Ярослава!
Владимир вскочил, рывком вынул из ножен меч, размахнулся, перерубил стоящую на столе золотую чашу:
– За такие слова, Никодим, я привык лишать людей языка! Ты сам все сказал. Твой бог не нужен мне!
Грек низко склонился, отошел на два шага. Выпрямляясь, он посмотрел князю в лицо, и твердо произнес:
– Ошибаешься, князь! Он тебе нужен.
Князь медленно вложил меч в ножны, сел, раскорячась, напротив грека. – “Пойдет на жертву Мокоши, коли соврал” – поклялся про себя он.
– Так для чего мне нужен твой бог, Никодим? – громко и страшно вопросил он.
Никодим вздохнул, выпрямил спину, разгладил пальцами бороду.
– Ты получишь нечто особенное, князь. У тебя будет особый дар. Это называется Благо. Ты будешь глядеть людям в глаза, и читать у них в сердцах, как в открытой книге. Речь твоя будет спокойной и приветливой, но все будут слушать тебя. Когда ты будешь проезжать по земле, люди будут приходить посмотреть на тебя, и протягивать к тебе своих детей. Они будут тянуться к тебе, как цветы тянутся к Солнцу.
Владимира затрясло:
– Ой! Ой! Насмешил! – Он утер катящиеся из глаз слезы, – Да знаешь ли ты, грек, что заслышав обо мне, люди бегут, прячут и девок, и малых детей! Аки Солнце! Да на хрен им на меня смотреть, что я им, царь Константинопольский?
Грек впервые за весь разговор искусно возвысил голос:
– Не лгу я тебе, великий князь! Слушай меня, и дано тебе будет и благо христианское, и свет, и еще кое что. В Святом Константинополе подросла красавица принцесса Анна. Слушай меня, и я научу тебя, как ее взять!
Владимир замолчал, переваривая слова. Когда он понял, о чем говорит грек, его сердце забилось, как в ранней юности. Это предчувствие… С ним он шел из Швеции в Новгород, с ним из Новгорода шел в Киев на великое княжение.
”Неужели опять! А он-то думал, что выше некуда! Породниться с царями византийскими. Перенять славу второго и первого Рима!”
Князь взял себя в руки, прикрыл рот, сдвинул брови к переносице:
– С чего бы это византийцы отдали за меня Анну?
– Отдадут, – молвил Никодим, – в обмен на Херсонес.
– Корсунь? Да ее хрен возьмешь! – рассердился Владимир.
– Можно взять, и очень легко. Только слушай меня, великий князь. Есть у меня там свой человек, именем Настас.
Князь медленно встал. “На великое дело ныне идем!” Расправил могучие плечи, похрустел пальцами, сжимая их в кулаки. Чего-то не хватало. Нужно было нечто, снимающее сомнения, дарующее уверенность и спокойствие. Привычно вернулся к словам грека, ища подвох. Подвох должен быть. Греки ничего не делают без подвоха. В чем его интерес? О чем грек умолчал? Уж не ловушку ли готовит он в Корсуни? “Запытаю!” Нет, так не годится. Надо хитростью. Против хитрости грека, искушенного, великий дворцовый опыт имеющего, не всякая хитрость годна. Князь привычно прятал хитрость под личину простоты. “Сын ключницы, куда ему тягаться…” Скроив простое глупое лицо, князь обращается к греку:
– Никодим! Ты мне теперь как отец! Скажи, что я могу сделать для тебя? Как благодарить?
Грек пристально смотрит ему в лицо.