– Глупости, – нахмурилась Маргарита Игоревна. – Я не расположена к беседе, и у меня есть свои планы… Но если вы так сильно хотите чаю…
– Очень хочу, – сказал Глеб. – Мне надо немного посидеть и отдохнуть. Сами понимаете – такое потрясение…
– Что ж… – Она поджала губы. – Я поставлю чайник. Как только закончите – жду вас в кухне.
Князева ушла. Глеб еще немного поработал щеткой, устраняя следы своего падения, надел рубашку и пиджак, посмотрел на себя в зеркало и пробормотал:
– Будет обидно, если все это зря.
Через пару минут Глеб расположился в мягком кресле, выслушивая сухую, обрывочную речь Маргариты Игоревны:
– Располагайтесь вот тут. Да, тут вам будет удобно. Какой чай вам заварить?
– Обычный, черный, – сказал Глеб, с наслаждением откинувшись на спинку кресла.
– С сахаром?
– Да.
– Ничего, если из пакетика?
– Сгодится.
Глеб вытянул ушибленную ногу и принялся наблюдать, как Маргарита Игоревна хлопочет у стола. Время от времени она поглядывала на него, быстро и недовольно – было видно, что ей было неуютно под его взглядом.
Вскоре Князева поставила перед Глебом блюдце с чашкой. Положила на блюдце чайную ложку и пододвинула к нему вазочку с сахаром. Встала у стены, скрестив руки на груди, и спросила:
– Это все?
– Присядьте, пожалуйста, – попросил Корсак. – Мне неудобно сидеть, когда вы стоите.
– Какие церемонии… – недовольно проговорила она.
Но просьбу Глеба выполнила.
Корсак размешал ложечкой сахар, отпил глоток, взглянул на женщину и спросил:
– Вы любите готовить?
– Нет, – ответила она. – Я не люблю готовить.
– А я иногда готовлю и делаю это с удовольствием.
Черные глаза Маргариты Игоревны насмешливо сузились:
– Это что – светский разговор?
Глеб улыбнулся:
– Что-то вроде этого.
– Ясно. – Она помолчала. – И какие же блюда вы готовите?
– Простые и питательные, – ответил Глеб.
– Например?
– Ну… например, пельмени.
– Я не умею лепить пельмени, – отрезала Маргарита Игоревна.
– Я тоже, – сказал Глеб.
Она приподняла черные брови:
– И как же вы их тогда готовите?
– Просто. Иду в магазин, покупаю, приношу домой и бросаю в кипящую воду.
Маргарита не удержалась от улыбки:
– Смешно. И очень оригинально.
– Да, – улыбнулся Глеб. – Это мой собственный рецепт. Не вздумайте никому о нем рассказать!
Корсак почувствовал, что лед между ними слегка подтаял. Он хотел закрепить успех с помощью одной забавной истории про пешехода, сбитого автомобилистом, которая пришла ему на ум, но в эту секунду из-за стены донесся шум и чей-то надсадный голос прокричал:
– Марго! Маргоша, ты здесь?
Лицо Князевой вновь стало строгим и непроницаемым.
– Это мой больной отец, – сказала она. – Допивайте чай, а я сейчас вернусь.
Она встала из-за стола – стройная, худощавая, прямая как палка, черноволосая и одетая в черное – и быстро покинула кухню.
Как только она вышла, Глеб достал из кармана телефон, несколько секунд напряженно вспоминал номер Толи Волохова, уповая на то, чтобы профессиональная память его не подвела, набрал его и прижал трубку к уху.
– Слушаю вас, – пробасил Толя Волохов.
– Толя, это Глеб Корсак.
– Глеб, ты…
– Есть какие-нибудь новости по нашему делу?
– Глеб, ты рехнулся?! Я не должен это с тобой обсуждать. Ты подозреваемый и к тому же…
– Но ты ведь не веришь в мою вину?
– Нет, но…
– Толя, у меня мало времени! Если есть какие-нибудь новости – расскажи мне!
Несколько секунд Волохов колебался, затем сказал:
– Ладно, черт с тобой! Мы вышли на след убийцы. Нашли один отпечаток и пробили его по нашей базе.
– Дальше, – поторопил Глеб.
– Его зовут Юрий Коренев. Проходил в девяностых годах по одному делу.
– Вы его уже взяли?
– Это невозможно, – выдохнул Толя.
– Почему?
– Потому, что Юрий Коренев умер! Несколько лет тому назад.
У Глеба пересохли губы.
– Выходит, мы имеем дело с мертвецом?!
– Выходит, так. Где ты сейчас, Глеб? Мы должны…
– Я тебе перезвоню!
Корсак отключил телефон и сунул его в карман. Поднялся на ноги (едва не вскрикнув от боли в бедре, о которой он почти забыл) и, прихрамывая, заковылял за Маргаритой.
Он прошел по коридору мимо туалета и ванной комнаты, свернул в гостиную, освещенную тусклыми лампочками подсветки, встроенными в посудный шкаф.
Дверь на другом конце комнаты была приоткрыта, оттуда лился желтый электрический свет. Глеб двинулся к ней, оглядывая по пути стены. Вдоль левой стены тянулись застекленные стеллажи, и Глеб увидел на них пластиковые и гипсовые головы, на некоторые из которых были надеты силиконовые маски – настолько похожие на человеческие лица, что по спине Глеба пробежала холодная волна.
Он приблизился к двери и увидел в проеме старика в инвалидном кресле. Маргарита Игоревна одной рукой поправляла плед, лежавший у него на коленях, а другой держала у его губ стакан с водой.
Старик отвел от губ стакан морщинистой рукой, повернул седую голову и взглянул на Глеба. Мясистый лоб старика был рассечен надвое огромным шрамом. Шрам переходил на верхнее веко и упирался в бельмо на глазу.
– Кого ты привела? – произнес он скрипучим голосом.
Князева оглянулась, увидела Глеба и злобно нахмурилась:
– Это просто знакомый. Отдыхай, тебе не о чем волноваться.
– Кто он?! – хрипло каркнул старик.
– Никто. Я его сейчас выпровожу.
Она поставила стакан на стол, шагнула к двери, вытолкнула Глеба в гостиную и взволнованно произнесла:
– Выйдите отсюда. Выйдите, прошу вас!
Глеб повиновался. Она шагнула следом за ним и закрыла за собой дверь:
– Зачем вы сюда пришли?
– Хотел помочь…
– Помочь?!
– Простите, я сглупил. Послушайте, эти маски на стеллажах… Откуда они?
– Эти маски – моя работа. Я пластический гример.
– Никогда не слышал о такой профессии.
– Теперь услышали. Вам пора уходить.
– Да. Конечно.
– Я провожу вас до двери! Идемте!
Глебу не оставалось ничего иного, как повиноваться.
Как только дверь за спиной Корсака захлопнулась, боль тут же пронзительно заявила о своих правах. Левое бедро Глеба словно стянуло судорогой. Кроме того, болели плечи и спина. Болело и ныло вообще все тело.
Корсак прижался спиной к двери, чтобы перевести дух. Неясно, какие неведомые поля и невидимые нити связывают людей, но Глеб вдруг со всей отчетливостью ощутил, что там, с той стороны, эта странная женщина тоже стоит, прижавшись спиной к двери. Он представил себе ее бледное запрокинутое лицо, болезненный изгиб мимических морщинок, тоску, застывшую в ее черных глазах…
Глеб качнул головой, прогоняя наваждение. В конце концов, он так ничего толком и не смог выяснить. А вдруг он ошибся? Вдруг Маргарита не имеет никакого отношения к Лицедею?
Скорее всего, так и есть.
Испытывая досаду и злость на самого себя, Глеб выпрямился и зашагал к лифту.
…Выходя из подъезда, он столкнулся с каким-то человеком.
– Простите, – машинально сказал Глеб.
– Ничего страшного, – так же машинально отозвался человек.
Глеб двинулся было к тротуару, но вдруг остановился и замер на месте. Он понял, что человек у него за спиной тоже замер. Сердце Глеба учащенно забилось, он медленно оглянулся, и тот, второй, тоже оглянулся. Взгляды их встретились, напряженный взгляд Глеба и изумленный – человека в сером плаще. Пару секунд они молча разглядывали друг друга, потом незнакомец разомкнул губы и тихо произнес:
– Корсак!..
Глава 5Лицедей
С детства отец внушал ему, что можно и чего нельзя: иногда с помощью лекции, чаще – когда отец бывал под хмельком – с помощью ремня или крепкого ивового прута. Со временем физическая боль стала для маленького Юры Коренева не только самым убедительным аргументом, но и абсолютным критерием удовольствия. В том смысле, что удовольствие всегда сменяется болью, и чем сильнее боль, тем выше был градус удовольствия.
Боли стало еще больше, когда отец отдал его в музыкальную школу. Нет, в игре на скрипке не было ничего неприятного, она даже приносила Юре удовольствие. Но удовольствие исчезало начисто, когда в комнату, где он репетировал, входил отец. Входил и садился в кресло. Это у него называлось «приобщиться к прекрасному».
Пока мальчик играл, пока он водил смычком по струнам, отец его не трогал. Но потом начиналась буря. У Юры до сих пор звучал в голове нечеткий от количества выпитого голос осоловевшего отца:
«Разве это музыка?! Да это же просто какое-то дурацкое пиликанье! Почему ты не играешь как все нормальные люди? Почему у тебя ничего не получается?»
«Папа, это упражнения. Я играю то, что мне задали».
«Врешь, маленький засранец! Ты нарочно морочишь мне голову!»
И вновь в ход шел ремень…
А потом все стало еще хуже. Отцу предложили работу на другом конце города, он согласился и затеял обмен квартир. Поменяв место жительства, Юре, само собой, пришлось сменить и школу. И вот тут-то и начался настоящий ужас.
Верховодил мальчишками в их классе светловолосый верзила с конопатым щекастым лицом. Фамилия у него была Ильчевский. И этот Ильчевский взял себе за правило всячески унижать новичка – то и дело отвешивать ему тумаки, натягивать пиджак на голову… А однажды на физкультуре он стянул с Коренева штаны и втолкнул его в девчачью раздевалку.
Каждый раз после очередного унижения Юра приходил домой, запирался у себя в комнате и плакал. Он даже не пытался противостоять Ильчевскому, потому что на стороне верзилы был весь класс, и это давило на Юру больше всего. Он чувствовал себя беззащитным перед толпой гогочущих мальчишек, которые, в подражание своему вожаку, пытались сделать новичку какую-нибудь подлость – подбрасывали ему грязь в портфель, подкладывали на стул битое стекло, приклеивали сзади к его пиджачку листки бумаги с надписями типа: «Я придурок!»