— Ведь был же жезл Аарона, — вставил мистер Фостер, чем на мгновение озадачил обоих слушателей. Энтони очнулся первым и сказал:
— Тот, что сделался змеем и поглотил других змей?[8]
— Именно, — ответил мистер Фостер. — Змеем, змеей то есть.
— Но вы же не хотите сказать, что эта женщина — как там ее звали? — что эта мисс Уилмот видела жезл Аарона, или змею, или что там еще? — спросил Энтони.
Квентин обратил внимание на тон друга. В словах Энтони не было отрицания, скорее в них звучал искренний вопрос.
— Я думаю, что чародеи фараона могли бы видеть змею мисс Уилмот, — сказал мистер Фостер, — и вся их мудрость была бы поглощена ею, как полевые бабочки были поглощены этой бабочкой сегодня днем.
— Чему же тогда молился мистер Тиге? — спросил Энтони, пристально глядя на собеседника.
— Тем богам, которых он знает, — сказал мистер Фостер, — или тем их слабым подобиям, которые он собрал, чтобы доставить себе радость.
— Богам? — переспросил Энтони.
— Поэтому я и пришел сюда, — ответил мистер Фостер, — чтобы выяснить, что вы о них знаете.
— Слушайте, — каким-то не своим голосом заговорил Квентин, — может, не стоит поднимать шум из-за простой ошибки? Мы, — он указал на Энтони, — тогда очень устали. И было темно. Или почти темно. И мы… мы вовсе не были испуганы, я, по крайней мере. Но мы были озадачены, это верно. Старик упал. Это мы видели отчетливо. — Слова вырывались из него каким-то прерывистым карканьем.
Мистер Фостер повернулся в кресле так внезапно, что Энтони вздрогнул.
— А увидите ли вы будущее так же отчетливо? — требовательно спросил он, наклоняясь к Квентину всем телом. — Увидите?
— Нет! — почему-то выкрикнул в ответ Квентин. — Не увижу. Я ничего в этом не увижу, как бы я ни старался. Не увижу, говорю вам! И вы не сможете меня заставить. И лев ваш меня не заставит!
— О, Лев! — сказал мистер Фостер. — Молодой человек, вы действительно надеетесь ускользнуть, когда он идет за вами следом?
— Никто за мной не идет! — взвыл Квентин, вскакивая на ноги. — Его нет — и никогда не было! Я в это не верю. Здесь Лондон, посмотрите вокруг! Это мы, а вот вещи, которые мы хорошо знаем.
Энтони решил, что пора вмешаться.
— Что правда, то правда, — примирительно сказал он. — Здесь Лондон, а вокруг то, что мы хорошо знаем. Но кое-что уточнить все-таки не помешает. Послушай, Квентин, сядь и позволь мне рассказать мистеру Фостеру, что же, как мы думаем — мы видели. И поправь меня, если я ошибусь.
— Ладно, давай, — дрожа всем телом, согласился Квентин и сделал вид, что переставляет кресло.
Энтони как мог спокойно пересказал происшествия вечера вторника, не упустив и привидевшуюся им обоим фигуру гигантского льва. Он старался говорить легко, но в возбужденной атмосфере комнаты его рассказ прозвучал в лучшем случае каким-то мрачным мифом. Да и сам Энтони еще в середине собственного повествования заметил, что то и дело с тревогой озирается по сторонам, словно ждет появления чего-то неожиданного в давно знакомой комнате.
— А после этого, — сказал мистер Фостер, — вы слышали гром?
— Ну да, — хором подтвердили молодые люди.
Мистер Фостер махнул рукой.
— Никакой это был не гром: это был рык льва, — заявил он без тени сомнения.
Квентин, похоже, из последних сил удерживал себя в кресле. Энтони не отрываясь смотрел на посетителя.
— Что вы хотите этим сказать? — холодно спросил он.
Мистер Фостер подался вперед.
— Вы слышали о владельце дома? — спросил он. — Берринджер — очень умный человек. Не стоит судить о нем по той толпе, что толчется вокруг него. Он сделал своим призванием понимание мира Первопричин…
Энтони остановил его взмахом руки.
— Мир первопричин?
— Он считает — и я разделяю его убеждения, — веско произнес мистер Фостер, — что этот мир, и все мужчины, и все женщины созданы путем проникновения некоторых великих Первопричин в первозданную материю. У нас они носят безжизненные имена: мудрость, отвага, красота, сила и так далее, но в действительности это великие и могучие Силы. Возможно, это ангелы и архангелы, о которых говорит христианская церковь — и мисс Дамарис Тиге, — я не знаю. И когда То, что стоит за ними, собирается вдохнуть в материю новую душу, оно распоряжается ими как хочет. При особом их воздействии рождается ребенок; в этом проявляется их забота о нас. Но каковы их собственные заботы и устремления, мы не знаем. Род людской поддерживается их неусыпной заботой, она каждый раз проявляется в новой и точной пропорции. В животных их проекции выражены сильнее, эти Силы — суть архетипы животных, но нам не стоит об этом говорить. Мир, в котором они существуют, — по-настоящему реальный мир, и увидеть его очень трудно, это сопряжено с немалой опасностью. Но наш наставник утверждает, что это возможно и что мудр тот, кто считает своим земным долгом отдать этому часть себя — большую часть. Он сделал это, и я пытаюсь сделать то же, насколько это в моих силах.
— Но я этого не делал, — заметил Энтони. — И поэтому как могу я и мне подобные видеть тот мир — если, конечно, он существует?
— Люди способны на многое, но немногие это понимают, — ответил мистер Фостер. — Но не в этом сейчас дело. Этот человек, наш учитель, мог иногда проникать взглядом в тот мир. Он видел там ужасные вещи, он даже мог помочь другим увидеть это, как он иногда помогал мне. Я уже сказал, что эти силы гораздо явственнее проявляют свою природу в животных, между ними и животными есть особое притяжение. Здесь важно различать животных и силы, стоящие за ними. Но если одно из животных подпадет под могучее влияние одной отдельной Идеи — назовем это так, — особенно ощутимой за счет человеческой концентрации на ней…
Он остановился, и Энтони спросил:
— Что тогда?
— Ну, тогда, — ответил тот, — материя животного может превратиться в образ Идеи, и этот мир, вслед за этим животным, может целиком оказаться втянутым в тот другой мир. Я думаю, это и происходит.
— О! — сказал Энтони и сел. Квентин скорчился в кресле, подтянув ноги и спрятав лицо в ладонях. Прошла минута-другая, затем Энтони сказал:
— Конечно, это совершенное безумие, но если это правда, почему львица превратилась в льва?
— Потому что временная и пространственная форма может быть мужской или женской, но само бессмертное существо должно появляться перед нами в мужском обличье, если мужское соответствует его природе, — туманно ответил мистер Фостер. — Разумеется, таковым оно и будет, если предположить, что мы можем назвать льва силой, властью или чем-то подобным. Но совершенно нелепо описывать эти силы такими словами.
— Было бы здорово, — не удержался Энтони, — знать кличку любой силы, с которой можно встретиться. — Шутка не удалась. Никто не улыбнулся. Молчание становилось тягостным, и Энтони задал новый вопрос.
— А что насчет самого мистера Берринджера?
— Мы пока не можем сказать, — сказал Фостер, — что с ним случилось. Сам я думаю, что он — центр движения; каким образом, мы не понимаем. Именно через него этот мир переходит в тот. Он и его дом — центр.
— И поэтому все происходит в его саду? — спросил Энтони.
— Именно поэтому все начинает происходить в его саду, — ответил Фостер. — Но там это не кончится. Если я прав, если весь этот мир переходит в тот, тогда последствия будут распространяться все дальше и дальше. Наше знание будет все больше и больше становиться знанием того, а не этого — все больше и больше будет переходить в свой подлинный вид: животные, растения, весь мир, кроме людей.
Энтони частично пропустил путаное объяснение мимо ушей.
— Поверить не могу, — сказал он. — Если вы хоть в чем-то правы, это означает разрушение всего нашего мира. Почему вы думаете, что вы правы, а?
— Что вы видели в саду? — требовательно спросил Фостер. — Вы сами знаете, верите вы в образ, который явился вам там.
Квентин отнял ладони от лица и резко заговорил.
— А что же все-таки будет происходить с людьми? — спросил он.
— Некоторые будут рады приходу этого нового, — сказал Фостер. — Как, например, мистер Тиге или я… И они примкнут к той Силе, которая наилучшим образом им соответствует. Некоторые в это не поверят — как, например, Дамарис Тиге, но тогда им придется решить, во что же они все-таки верят. Некоторые возненавидят новый мир и захотят убежать от него — как вы. Я не знаю, что с ними случится, кроме того, что их будут преследовать. Ибо не спасется никто.
— Нельзя ли закрыть брешь? — спросил Энтони.
Мистер Фостер улыбнулся.
— Нам ли править Первопричинами творения?
Энтони задумчиво посмотрел на него и затем все еще спокойно сказал:
— Ну, мы ведь этого не узнаем, пока не попробуем?
Квентин коротко взглянул на него.
— Думаешь, есть шанс? — воскликнул он.
Энтони медленно произнес:
— Знаешь, Квентин, я почти уверен, что Дамарис все это очень не понравится. Это помешает ее роману с Абеляром. А ты, возможно, помнишь, как я обещал ей сделать все, чтобы помочь получить степень.
— Даже править силами творения? — саркастически спросил мистер Фостер.
— Все — это значит «все», — ответил Энтони. — Не понимаю, почему мистер Берринджер — впрочем, возможно, это не его вина, ну, тем хуже для него, — не понимаю, почему эта львица должна нас расстраивать? Как она тебе, Квентин?
— Я ее ненавижу, — мрачно процедил Квентин.
Энтони оглянулся на мистера Фостера.
— Улавливаете? — спросил он.
Их гость усмехнулся.
— Точно так же вы могли бы попытаться остановить рост нарциссов, — сказал он. — Это закон.
— Если это так, — согласился Энтони, — тогда все в порядке. Дорогой мистер Фостер, я должен выяснить это сам. Я вообще-то чувствую, что ваша теория, извините меня, полная чушь. Но я видел, как происходят некоторые необычные вещи, а теперь вы рассказываете мне о других. Я вовсе не хочу, чтобы мисс Тиге из-за этого беспокоилась, хотя, честно говоря, небольшое волнение пошло бы ей на пользу. А мистер Сэбот не хочет льва, и мы с мистером Сэботом годами делали все возможное, чтобы уберечь друг друга от ненужного беспокойства.