— Я съем сто штук…
Смех сразу прекратился. Цифра была очень большой. Пожалуй, даже бык не съест столько инжира. Но бедуин все твердил, что съест сто ягод, и предложил даже побиться об заклад. Вот его барашек, он оставляет его в залог.
Тогда один из присутствующих вынул кошелек и принял заклад. Он заплатит за сотню ягод, если бедуин съест их.
Салих чуть не прыгал от радости. Он чистил плоды, бедуин ел, а остальные в один голос считали. Фарадж позабыл о кальяне, отошел от столба и стал помогать Салиху.
Между тем бедуин быстро и легко бросал ягоды в рот, словно в бездонный колодец. Аш-Шаркави уставился на него, как на чудо. Сон окончательно покинул хозяина курильни, и он вместе с посетителями шепотом считал съеденные ягоды.
После сороковой бедуин распустил пояс…
Проглотив шестидесятую, он попросил пить. Аш-Шаркави проворно наполнил стакан водой из оросительной канавы и подал бедуину.
Съев девяносто штук, бедуин снова выпил воды, длинно рыгнул, затем медленно, но верно прикончил сотню. Потом съел еще одну штуку за здоровье присутствующих…
Сделав свое дело, он огляделся. Все в изумлении молчали. Бедуин постоял минуту, глубоко вздохнул, взвалил на спину своего барашка, попрощался и вышел как ни в чем не бывало.
Несколько пар удивленных глаз ощупывали его фигуру, пока он не скрылся из виду. Затем все пустились чесать языки.
Аш-Шаркави сказал, качая головой:
— Этот человек, конечно, с Запада. Он, несомненно, заколдовал винные ягоды и, прежде чем приступить к еде, вступил в связь с джинами.
Сказав это, он сплюнул направо и налево.
Салих придерживался другого мнения:
— У него в животе червяк, который пожрал все ягоды.
А Фарадж откашлялся и изрек:
— Бедуины, что верблюды. У них по два желудка.
Один из толстосумов выразил мнение, что бедуин неминуемо распухнет и умрет и что через день-другой они увидят его труп в воде оросительного канала или где-нибудь под мостом.
Много было разговоров, предположений, догадок. В конце концов чуть даже не возникла ссора.
А бедуин?
Он шел по дороге, резь в животе уже давала себя знать. Однако думал он только о том, что наконец-то он сыт и нет больше противной пустоты в голодном желудке.
В будущее он не заглядывал: будь что будет!
Маленький мужчина
Перевод Д. Баширова
С восьми часов вечера Сами сидит на своем маленьком стуле в углу комнаты. Перед ним на столике — книжки, расписание уроков. У него еще не готовы задания на завтра и, кроме того, перед ним огромной важности проблема, которую также необходимо решить не позже, чем сегодня.
Он уже не может спокойно видеть этого проклятого Шауки. Сегодня Шауки опять похлопал его по плечу, больно нажал на ключицу и сказал:
— Ну как — отдашь ты мне пять пиастров? Впрочем, можешь и не отдавать. Дело твое!..
Вот наглец! Что ему надо? Он заигрывает со всем классом, со всеми шутит, всякие смешные вещи рассказывает, небылицы всякие…
Сами испытывает отвращение к Шауки и к самому себе. Зачем он пошел тогда вместе со всеми в кино? Каждый платил за себя, а за него заплатил Шауки. Сами хотел отказаться — аллах свидетель, он хотел, но не мог. Почему он такой слабовольный? Почему он никогда не может поступить так, как ему подсказывает совесть? Почему мужество покидает его именно в тот момент, когда он в нем так нуждается? Шауки купил билеты. Они вошли в зал, и Шауки сел рядом с ним. Надо было сразу же уйти, но Сами ограничился только тем, что отодвинулся подальше.
Но все это пустяк, всему этому не стоило бы придавать значения, если бы не отец Сами. Это прямо несчастье! Вот уже целую неделю он просит у отца пять пиастров, а тот все время отвечает:
— Клянусь аллахом, у меня нет!
У отца всегда такой ответ, он смеется над Сами, он думает, что его сын — ребенок. Нет, Сами не верит его клятвам.
В прошедшую неделю Шауки ни разу не потребовал свой долг. Если бы он потребовал! Если бы он повел себя так, как все, кто дает в долг! Но нет — он все время улыбается. Больше того, вчера он предложил еще раз сходить в кино. Сами опять промолчал. А надо было прямо сказать: «Я ненавижу тебя, ненавижу твое кино, ненавижу твою толстую морду!» Надо было сказать этому Шауки, что он — мерзавец, дурак и вымогатель, что он не учит уроков, все время получает одни двойки и что все его презирают. И еще можно было бы сказать ему: «Я лучше тебя, умнее, смелее тебя, я — один из лучших учеников класса, а ты — один из худших…» Но Сами не сказал ничего этого. Он струсил.
Вчера и сегодня — одни и те же мысли. Он уже устал думать об этом. Ничего, когда-нибудь Шауки поймет, что Сами ему не товарищ. Сами может так ударить его ногой, что тот и не поднимется: это ведь не шутка — железные набойки на башмаках! Но… прежде всего надо бросить к его ногам пять пиастров. Обязательно надо.
Пять пиастров! Всю неделю он пытается решить эту проблему. И зачем он только пошел в кино? Лучше б он заболел в тот день! Но каков отец! Стоит попросить у него денег, он начинает клясться, что у него нет ни пиастра. И мать тоже: лишь услышит о деньгах, так сейчас же возденет руки к небу и просит — ради аллаха! — пересчитать при ней всю сдачу… А ведь отец — это человек, который все может, для которого нет ничего трудного. Сами не хотели принимать в школу, но отец добился, чтобы приняли. Когда заболела сестра Сами, мать горько плакала и все твердила: «Умрет, непременно умрет». Сами тоже плакал. Но отец — тот не плакал и говорил, что сестренка будет жить. Он отнес ее к врачу, купил ей лекарство, и она выздоровела. Вот какой у них отец! И чтобы у такого отца да не было денег?! Какой дурак этому поверит?
Отец и раньше не давал ему денег, но это ладно, бог с ним. Но сейчас!.. Сами просил очень упорно, но отец не менее упорно отказывал. Сами представил себе отца — высокого, плотного, с большим животом и толстыми пальцами-коротышками, и его охватил гнев. Отец его обманывает, его клятвы и уверения лживы насквозь. Ведь у отца есть бумажник — Сами это точно знает, своими глазами видел. Время от времени отец вынимает этот бумажник, открывает его… В таком бумажнике должны быть целые фунты! Отец должен был бы догадаться, что его сын знает об этом бумажнике и о том, что в нем есть. Но, видимо, отец не догадывается ни о чем. Впрочем, теперь это уже неважно: Сами еще утром твердо решил, что именно из бумажника своего отца он и возьмет необходимые ему пять пиастров. Отец мог бы дать их ему сам, но не хотел. Теперь пусть пеняет на себя.
…Десять часов вечера. Отец, мать, брат и сестра уже давно легли и спят в соседней комнате. Но Сами решил ждать до одиннадцати часов — тогда будет больше уверенности, что они не проснутся. Мать крепко спит по ночам, но отец просыпается от малейшего шума. К счастью, он храпит во сне так, что, если он вдруг проснется, Сами сразу узнает об этом, так как прекратится его громкий храп. Сейчас он спит крепко…
Сами начинает волноваться. Он сидит в комнате, которую называют гостиной. В гостиной принимают гостей, едят, пьют, и здесь же стоит столик, за которым Сами и его брат готовят уроки. И здесь же Сами иной раз получает пощечины за какие-нибудь провинности. Сами представляет себе, как именно в эту комнату когда-нибудь войдет Шауки, чтобы готовить вместе с ним уроки. Очень хорошо! Если Шауки этого хочет, Сами позовет его сам. Да, он предложит ему учить уроки вместе, заманит его сюда и убьет. Он вонзит ему прямо в сердце длинную, тонкую иглу. А потом скажет, что Шауки читал, читал — и вдруг упал. И никто ничего не узнает.
Сами грезит наяву. Вот перед ним мертвый Шауки, а вот его, Сами, берут под арест. Он беззвучно произносит слова, которые скажет в полиции и в суде. А когда его казнят, какие слухи тогда пойдут по школе!..
На безлюдной улице заговорило радио. Диктор будто сам себе читал высоким голосом последние известия. Сами очнулся от своих грез, сердце его забилось учащенно. Все спит кругом. В доме мертвая тишина. Только монотонно булькает вода в испорченном кране, который мать закрепила веревкой.
Сами встает. Может быть, погасить свет в комнате? Нет, пусть горит, не так страшно будет. Он на цыпочках выходит из комнаты в маленькую гостиную и останавливается, прислушиваясь перед дверью спальни. Если кто-нибудь проснется, он скажет, что ему надо в ванную. Сами поворачивает ручку двери. Дверь всегда скрипит, поэтому открыть ее надо резким рывком. Так! Вот он уже в комнате. Отец храпит, сестра скрипит зубами во сне…
Сами весь в поту, а проклятое сердце стучит так гулко, что, кажется, вот-вот разбудит спящих…
В темноте Сами не может ничего разобрать. Ощупью он делает несколько осторожных шагов. Вот справа кровать, где спят отец и сестренка Самия. Рядом циновка, на которой спит младший брат. На этой же циновке обычно спит и Сами. Налево должен быть шкаф. Ага, вот и он… Прикосновения рук Сами нежны, как шелк. Вот он нащупал сломанную ручку шкафа. Чтобы бесшумно открыть дверцу, ее надо немного приподнять, а потом потянуть на себя. Сами уже пробовал сегодня.
Хорошо! Шкаф открыт, теперь надо найти пиджак отца. Это нетрудно даже в темноте. В шкафу две вешалки. На одной — одежда матери, а на другой — и матери и отца. Вот он, пиджак, шершавый такой! А поверх — мягкое платье матери. Пиджак можно отличить даже по особому запаху. Этот запах принадлежит только отцу и хорошо знаком Сами. Вот так же пахнет и старый пиджак, который отец всегда накидывает на плечи Сами, чтобы он не простудился, когда готовит уроки. Да, Сами ясно различает запах отца, хотя шкаф полон запахов. Здесь и запах нафталина, и запах пустого флакона из-под одеколона. Этот флакон лежит в самом дальнем углу шкафа с тех пор, как Сами помнит себя. Мать говорила, что это подарок отца в день сватовства. В бутылочке уже давно нет ни капли одеколона.
Сами сует руку в один из карманов пиджака — скомканный носовой платок и ореховая скорлупа. А в другом кармане? Может быть, здесь есть и деньги? Ничуть не бывало. Впрочем, это ведь наружный карман, а деньги, конечно, в бумажнике, во внутреннем кармане.