Долгое время Хилари бодрствовала, возбужденно перетасовывая в уме мысли и предположения. Но наконец собственное изнеможение, толчки и подпрыгивания машины из стороны в сторону укачали ее, и она заснула. Это был прерывистый сон. Многочисленные выбоины и кочки на дороге будили ее. Несколько секунд в замешательстве старалась вспомнить, где находится, затем к ней возвращалось чувство реальности. Некоторое время она боролась со сном, перебирая в уме прошедшие и ожидающие ее события, потом мысли снова путались, уронив голову, она клевала носом и в очередной раз засыпала.
Внезапно ее разбудила резкая остановка автомобиля. Очень нежно Питерс потрепал ее по руке.
— Проснитесь, — сказал он. — Кажется, мы куда-то приехали.
Все выбрались из фургона с затекшими ногами и утомленные. Было все еще темно, но уже можно было различить, что они остановились у дома, окруженного пальмами. На некотором расстоянии виднелись тусклые огни, как будто там располагалась деревня. Освещая дорогу фонарем, их провели в дом. Это была выстроенная в национальном стиле хижина, в которой сидели две берберские женщины, сразу принявшиеся с любопытством рассматривать Хилари и миссис Кэлвин Бейкер, не переставая при этом хихикать. На монахиню они не обратили никакого внимания.
Трех женщин провели в маленькую комнатку на втором этаже. Там на полу лежали три тюфяка, какие-то кучи тряпья, но не было никакой мебели.
— У меня ноги совершенно онемели, — заявила миссис Бейкер. — Прямо судорога сводит от такой поездки, что нам пришлось перенести.
— Неудобства не имеют никакого значения, — сказала монахиня.
Она говорила с резкой, непоколебимой уверенностью. Ее английский, как заметила Хилари, был грамотным и беглым, хотя и с ужасным акцентом.
— Вы живете во имя исполнения своего долга, мисс Нидхайм, — сказала американка. — Я даже могу представить вас в монастыре, упирающейся коленями в жесткие камни в четыре часа утра.
Мисс Нидхайм презрительно усмехнулась.
— Христианство сделало из женщин дур, — отрубила она. — Преклонение перед слабостью, какое слюнтяйское унижение! А языческие женщины обладали силой Они умели веселиться и побеждать. Ради победы не существует невыносимых неудобств! Любые лишения всегда окупятся.
— Ах, — заметила, позевывая, миссис Бейкер, — как бы я хотела сейчас очутиться в своей постели в Пале-Джамай в Фесе! Как вы считаете, а, миссис Беттертон? Готова спорить, эта тряска не пошла на пользу вашей голове!
— Вы правы, — подтвердила Хилари.
— Скоро нам принесут что-нибудь поесть, потом я дам вам аспирин, а вы постарайтесь поскорее уснуть.
За дверью раздались звуки поднимающихся вверх по лестнице шагов и смеющиеся женские голоса. В комнату вошли две берберские женщины, внесли поднос с большой тарелкой манной каши и тушеным мясом, поставили его на пол, вышли из комнаты и вернулись опять, на этот раз с полным воды железным тазом и полотенцем. Одна из них потрогала куртку Хилари, ощупывая пальцами материал, и сказала что-то другой женщине, которая быстрыми кивками выразила свое согласие и проделала то же самое с костюмом миссис Бейкер. На монахиню никто из них не обратил внимания.
— Кыш! — шикнула, как на цыплят, миссис Бейкер, замахав на них руками. — Кыш!
Женщины отступили назад, все еще смеясь, и вышли из комнаты.
— Глупые создания, — с негодованием воскликнула миссис Бейкер. — Трудно с ними не выйти из себя! Интерес в жизни для них представляют только дети да тряпки.
— Это все, для чего они предназначены, — поддержала мисс Нидхайм. — Они принадлежат к расе рабов и годны только на то, чтобы служить своим повелителям, больше ни на что!
— Не слишком ли вы строги? — вставила Хилари, раздраженная отношением к ним своей попутчицы.
— Я не страдаю излишком сентиментальности. Существуют те, кому предназначено править, их мало, и большинство тех, кто должен служить.
— Вы, конечно.
Миссис Бейкер перебила ее тоном, не терпящим возражений.
— Уверена, что у всех нас есть свои мысли по этому вопросу, — сказала она, — и, несомненно, очень интересные. Но вряд ли сейчас для них время. Давайте-ка отдыхать.
Принесли мятный чай. Хилари с готовностью приняла аспирин, так как у нее действительно разболелась голова.
Каждая из трех женщин улеглась на тюфяк.
Проснулись они только в середине следующего дня. Как объяснила им миссис Бейкер, в путь никто не тронется до самого вечера. Из комнаты, в которой они спали, лестница вела на плоскую крышу, откуда открывался неплохой обзор прилегающей к дому территории. Поблизости находилась деревня, но дом, в котором находились они, стоял в одиночестве среди пальм. Миссис Бейкер указала им на три кипы одежды, которые были сложены у самой двери.
— Следующий отрезок пути мы проделаем в местной одежде, — объяснила она. — Свои вещи оставим здесь.
В сторону отложены опрятный костюм маленькой американки, твидовые куртка и юбка Хилари, монашеская ряса — и болтовней уже заняты три марокканские женщины. Вся затея несла в себе какое-то странное чувство нереальности.
Теперь, когда мисс Нидхайм избавилась от монашеской рясы, придававшей ей какую-то неопределенность, Хилари получила возможность рассмотреть ее более внимательно. Мисс Нидхайм была моложе, чем казалась. Возможно, не старше тридцати трех — тридцати четырех лет. В ее облике все определялось чистоплотностью и аккуратностью. Бледная кожа, короткие крепкие пальцы, холодные глаза, время от времени вспыхивавшие каким-то фанатичным огнем, скорее отталкивали, чем привлекали. Говорила она резко и непреклонно. И к миссис Бейкер, и к Хилари относилась с явным презрением, как к людям, недостойным того, чтобы общаться с ней на равных. Надменность раздражала Хилари. Что касается миссис Бейкер, то она, казалось, ничего не замечала. Странно, но Хилари чувствовала значительно большее расположение и симпатию к двум хихикающим берберским женщинам, приносившим им пищу, чем к своим попутчицам из родного Западного мира. Мисс Нидхайм была абсолютно безразлична к тому, какое впечатление она производит на окружающих. В ее поведении была какая-то скрытая нетерпеливость, и было очевидно, что страстное желание продолжить путешествие вытеснило у нее малейшее проявление интереса к своим попутчицам.
Оценить позицию миссис Бейкер для Хилари оказалось намного сложнее. По сравнению с бесчеловечностью немки миссис Бейкер поначалу производила впечатление обычного нормального человека. Но стоило солнцу спуститься к горизонту, как Хилари была озадачена и испытала еще большее отвращение к миссис Бейкер, чем к Хельге Нидхайм. Своим поведением, доведенным до совершенства, миссис Бейкер напоминала робота. Все ее объяснения и замечания были естественными, нормальными, обычными, но создавалось впечатление, что вместо нее все это говорит актер, играющий свою роль уже, наверное, в семисотый раз. Ее действия были автоматическими, возможно, не имеющими никакого отношения к тому, что миссис Бейкер думает или чувствует на самом деле. Кто же такая миссис Кэлвин Бейкер, размышляла Хилари. Почему она играет свою роль с таким доведенным до совершенства автоматизмом? Может быть, она тоже фанатичка? Тоже мечтает о прекрасном новом мире? Тоже участвует в отчаянном восстании против капиталистической системы и от нормальной человеческой жизни отказалась из-за политических взглядов и убеждений? Ответить на вопросы было невозможно.
Путешествие возобновилось с наступлением вечера. Автомобильный фургон заменил открытый туристский автомобиль. Все были в национальной одежде, мужчины в белых чалмах на голове, женщины — в парандже. Поездка продолжалась всю ночь.
— Как вы себя чувствуете, миссис Беттертон?
Хилари улыбнулась Энди Питерсу. Солнце только что взошло, и они сделали остановку на завтрак: местный хлеб, яйца и приготовленный на примусе чай.
— У меня ощущение, что все это сон, — ответила Хилари.
— Действительно, у нашего приключения все признаки сна.
— Где мы находимся?
Он пожал плечами:
— Кто знает? Несомненно, знает наша миссис Кэлвин Бейкер, но кроме нее никто.
— Очень заброшенная местность.
— Практически пустыня. Но в общем-то так и должно быть, не правда ли?
— Имеете в виду, чтобы за нами нельзя было проследить?
— Да. Ведь понятно, что вся затея должна быть тщательно продумана. Каждый этап нашего путешествия независим от другого, а так оно и было. Самолет разбился и сгорел. Древний фургон ехал всю ночь. На тот случай, если его кто-то заметит, на нем была табличка, что он принадлежит археологической экспедиции, проводящей раскопки в окрестностях. На другой день туристский автомобиль, набитый берберами, — зрелище для здешних дорог самое обычное. Что касается следующего этапа, — он пожал плечами, — кто знает?
— Но куда же мы едем?
Энди Питерс покачал головой:
— Что толку спрашивать? Узнаем.
Француз, доктор Баррон, вступил в разговор:
— Со временем узнаем. Но как примечательно, что мы не можем удержаться от вопросов! В нас говорит наша западная кровь. Сказать: «На сегодня достаточно» — это не о нас. Всегда есть завтра, мы живем завтрашним днем. Забыть все вчерашнее, стремиться к завтрашнему дню. Вот в чем мы нуждаемся!
— Хотите ускорить вращение Земли, доктор, не так ли? — спросил Питерс.
— Нужно еще так многого добиться, — ответил доктор Баррон. — А жизнь так коротка! Если бы у меня было больше времени! Больше времени, больше времени. — Он темпераментно взмахнул руками.
Питерс повернулся к Хилари:
— Что это за четыре свободы, о которых говорят у вас в стране? Свобода от нужды, свобода от страха…
Француз перебил его.
— Свобода от дураков! — горько воскликнул он. — Вот что нужно мне! Вот в чем нуждается моя работа. В свободе от непрекращающейся сутяжнической экономии! В свободе от всех придирчивых ограничений, которые мешают любой работе!
— Вы бактериолог, не правда ли, доктор Баррон?
— Бактериолог! Ах, вы не представляете себе, друг мой, какая это восхитительная наука! Но для занятия ею требуется терпение, бесконечное терпение, повторение экспериментов и деньги. Много денег! Нужны помощники, оборудование, сырье. И, если получить все, что требуется, всего тогда можно будет достичь!