— Саймон, и я работаем в одной лаборатории, — объяснил он.
Саймон Марчисон был худым, болезненного вида человеком, выглядевшим лет на двадцать шесть. Его жена была смуглой и коренастой. Она говорила с сильным иностранным акцентом, выдававшим в ней, по мнению Хилари, итальянку. Звали ее Бьянка. Она поздоровалась с Хилари вежливо, но — или Хилари только показалось — с определенной сдержанностью.
— Завтра, — сказала миссис Марчисон, — я покажу вам тут все. Вы ведь не занимаетесь наукой, нет?
— Боюсь, — ответила Хилари, — у меня нет достаточного научного образования. До замужества я работала секретаршей.
— Бьянка по образованию юрист, — вставил доктор Марчисон, — специализировалась в экономике и коммерческом праве. Иногда она выступает здесь с лекциями, но ей чаще всего очень сложно чем-либо занять свое время.
Бьянка пожала плечами:
— В конце концов, Саймон, я приехала сюда для того, чтобы быть с тобой, и, кроме того, считаю, что здесь еще многое нуждается в лучшей организации. Сейчас я изучаю положение дел. Возможно, миссис Беттертон, поскольку она не занята научной работой, сможет помочь мне?
Хилари поспешила согласиться. Энди Питерс заставил всех рассмеяться, жалобно сказав:
— Я чувствую себя как скучающий по дому маленький мальчик, которого послали учиться в школу-интернат. Как я был бы рад приняться за работу!
— Для работы это восхитительное место, — с восторгом отозвался Саймон Марчисон. — Никто не отвлекает, и в вашем распоряжении любая необходимая вам аппаратура.
— Чем вы занимаетесь? — спросил Энди Питерс.
И вскоре трое мужчин уже разговаривали на своем собственном жаргоне, вникнуть в который было для Хилари слишком сложно. Она повернулась к Эрикссону, который откинулся на спинку стула и погрузился в свои мысли.
— Ну а вы? — спросила она. — Вы тоже чувствуете себя скучающим по дому маленьким мальчиком?
Он посмотрел на нее как будто из какой-то невообразимой дали.
— Я не нуждаюсь в доме! Понятия «дом», «узы», «привязанности», «родители», «дети» не для меня. Чтобы работать, нужно быть абсолютно свободным.
— И вы считаете, что здесь будете свободным?
— Пока о свободе рано говорить. Надеюсь, что буду.
Бьянка обратилась к Хилари.
— После обеда, — сказала она, — здесь широкий выбор занятий. Есть карточный зал, где можно поиграть в бридж, есть кинотеатр, три раза в неделю устраиваются театральные представления, иногда бывают танцы.
Эрикссон неодобрительно нахмурился.
— Во всем этом нет никакой необходимости, — заявил он. — Зря только растрачивается энергия.
— Нам, женщинам, все это необходимо, — возразила Бьянка.
Эрикссон посмотрел на нее с холодным и уничтожающим презрением.
Хилари внутренне ухмыльнулась: «Для него и в женщинах нет необходимости».
— Пожалуй, сегодня я пораньше лягу спать, — сказала она вслух и преднамеренно зевнула. — Впечатлений уже получено столько, что желание смотреть фильм или играть в бридж куда-то пока отступило.
— В самом деле, дорогая, — поспешил поддержать ее Том Беттертон, — намного разумнее лечь спать пораньше и хорошенько отдохнуть за ночь. Не забывай, ты перенесла очень утомительное путешествие.
Когда они поднялись из-за стола, Беттертон сказал Хилари:
— Воздух ночью здесь просто замечательный. Особенно легко дышится знаешь где? На крыше нашего корпуса. Да, да! Крыша у нас с изюминкой — там разбит роскошный сад! Обычно после обеда мы делаем там круг-другой, перед тем как разойтись на отдых или на работу. Давай поднимемся туда ненадолго, потом ты пойдешь спать.
Вместе с Марчисонами они поднялись вверх на лифте, которым управлял впечатляющего вида абориген в белых одеждах. Обслуживающий персонал был более темнокожим и более крепкого сложения, чем худощавые, светлые берберы — жители пустыни. Хилари была поражена неожиданной красотой расположенного на крыше сада, а также чрезмерными расходами, которые потребовались на его создание. Должно быть, тонны земли были привезены и подняты сюда. И полученный результат походил на сказки «Тысячи и одной ночи». В пруду плескалась вода, вокруг стояли высокие пальмы, покачивались листья тропического банана, других растений, а между ними бежали тропинки, покрытые разноцветной плиткой и украшенные персидскими цветами.
— Невероятно! — воскликнула Хилари. — Здесь, в центре пустыни! — Она произнесла вслух то, о чем только что подумала: — Как в сказках «Тысячи и одной ночи»!
— Согласен ç вами, миссис Беттертон, — сказал поднявшийся вместе с ними на крышу Марчисон. — Выглядит это так, как будто создано джинном. Что ж, даже в пустыне, я думаю, нет ничего невозможного для человека, если у него есть вода и деньги, много воды и денег.
— А откуда поступает вода?
— Из источника в горах. Это raison d’etre[36] Организации.
Небольшие группки людей прогуливались по саду, но постепенно их становилось все меньше и меньше.
Марчисоны принесли свои извинения. Они собирались на балет.
Теперь на крыше оставалось всего несколько человек. Беттертон взял Хилари под руку и прошел с ней на открытое пространство рядом с перилами. Звезды ярко сияли над их головами, и воздух был теперь холодным, бодрящим и освежающим. Они остались наедине. Хилари присела на низкие бетонные перила, а Беттертон встал прямо перед ней.
— Итак, — сказал он тихим нервным голосом, — кто вы такая, черт вас побери?!
Несколько мгновений она рассматривала его, не отвечая. Прежде чем ответить на его вопрос, она сама хотела кое-что узнать.
— Почему вы признали меня своей женой? — спросила она.
Они смотрели друг на друга. И никто из них не хотел отвечать первым на поставленный вопрос. Это был поединок, в котором столкнулись две воли. Но Хилари знала, что, каким бы ни был Том Беттертон, когда он уезжал из Англии, сейчас его воля слабее ее. Она приехала сюда свободной в своем намерении распорядиться собственной жизнью — существование же Тома Беттертона было жестко спланировано. Она была сильнее его.
Наконец он отвернулся и угрюмо пробормотал:
— Это было… под влиянием момента. Я, наверное, полный кретин. Вообразил, что вас, возможно, послали… чтобы помочь мне выбраться отсюда.
— Вы хотите выбраться?
— Боже мой, еще как!
— Как вы попали сюда из Парижа?
Том Беттертон, вздохнув, горько усмехнулся:
— Меня не похитили, не что-нибудь в этом роде, если вас это интересует. Я поехал по своей собственной доброй воле, следуя своему горячему желанию. У меня было страстное и восторженное стремление…
— Вы знали, что отправляетесь именно сюда?
— Если хотите знать, я понятия не имел, что это будет Африка. Меня поймали на обычную наживку. Мир во всем мире, свободный обмен научной информацией между учеными всех континентов, борьба с капиталистами и поджигателями войн и вся тому подобная тарабарщина. Этот парень Питерс, что приехал вместе с вами, такой же, он проглотил того же червячка.
— И когда вы попали сюда, все обернулось по-другому?
Он снова вздохнул и усмехнулся:
— Вы сами в этом убедитесь. Тут можно найти все, что пожелаешь, но найденное будет не таким, каким представлялось раньше, до приезда сюда. Это не есть… свобода! — Он присел рядом с ней, нахмурившись. — Знаете, именно отсутствие свободы и действовало мне на нервы дома. Чувство, что за мной наблюдают, следят. Меры безопасности… Необходимость отчитываться во всех своих поступках, отвечать за всех своих друзей… Возможно, все это действительно необходимо, но в конце концов просто сводит с ума… Ну и когда кто-нибудь приходит с предложением… ты его выслушиваешь… Звучит все превосходно… — Он коротко усмехнулся. — И заканчиваешь — здесь!
Хилари медленно проговорила:
— Вы хотите сказать, что попали в те же самые условия, от которых стремились избавиться? Здесь за вами точно так же наблюдают и следят, как и раньше, или еще пристальнее?
Беттертон нервным движением откинул волосы со лба.
— Не знаю, — сказал он. — Честно. Не знаю. Не уверен. Может быть, все происходит только в моем воображении. Я даже не знаю, наблюдают ли за мной вообще. Зачем им? К чему волноваться? Я у них здесь как… в тюрьме.
— Но то, как вы себе представляли здешнюю обстановку, хоть в малейшей степени соответствует действительности — тому, что вы нашли на самом деле?
— В какой-то степени — да! Условия для работы идеальные. Здесь есть любое оборудование, любые виды аппаратуры. Можно работать сколь угодно много или сколь угодно мало, как захочется. Всегда получаешь любую поддержку и помощь. Питание, одежда, жилище, но все время сознаешь, что находишься в тюрьме.
— Когда мы вошли сюда и у нас за спинами лязгнули ворота, я испытала ужасное чувство. — Хилари передернуло.
— Что ж, — Беттертон, казалось, взял себя в руки, — я ответил на ваш вопрос. Теперь вы ответьте на мой. Чем вы занимаетесь здесь, притворяясь Оливией?
— Оливия… — Хилари замолчала, подыскивая слова.
— Да? Что же с Оливией? Что случилось с ней?
Хилари с жалостью посмотрела на его измученное лицо:
— Мне страшно говорить вам.
— Вы хотите сказать… с ней что-то случилось?
— Да. Мне очень жаль, мне страшно жаль… Ваша жена погибла. Она летела к вам, и самолет разбился. Ее привезли в больницу, но через два дня она умерла.
Невидящими глазами он уставился прямо перед собой. Казалось, только усилием воли ему удается сдерживать свои чувства. Затем тихо произнес:
— Значит, Оливия умерла? Понимаю…
Наступило долгое молчание. Потом он повернулся к Хилари:
— Продолжим… Вы заняли ее место и прибыли сюда. Зачем?
У Хилари был готов ответ. Том Беттертон верил в то, что ее послали, чтобы, как он выразился, «помочь ему выбраться отсюда». Это не было ее заданием. Хилари была всего лишь шпионкой, причем в буквальном смысле. Ее послали сюда для сбора информации, а не для организации побега человека, по собственной воле обрекшего себя на то положение, в котором он сейчас оказался. Более того, она не обладала никакими средствами для его освобождения, она была здесь в тюрьме не в меньшей степени, чем он.