Хилари чувствовала, что ей значительно ближе, американец, Энди Питерс. Возможно, размышляла она, потому, что Питерс был человеком просто талантливым, но далеко не гением. Первоклассный работник, аккуратный и умелый химик, но отнюдь не первопроходец, Питерс, подобно Хилари, сразу же испытал ненависть и страх к атмосфере Организации.
— Дело в том, что я не знал, куда еду, — не скрывал он. — Думал, что знаю, но ошибался. У партии с этой Организацией не может быть ничего общего. Москва к ней не имеет отношения. Это какой-то самостоятельный балаган, возможно, даже фашистский.
— Вам не кажется, — спросила Хилари, — что вы слишком увлекаетесь развешиванием ярлыков?
Он задумался.
— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Но слова, которыми мы тут перебрасываемся, не слишком много значат. Но вот что я действительно знаю: я хочу выбраться отсюда, и намереваюсь это сделать.
— Это будет непросто, — тихо сказала Хилари.
Они прогуливались после ужина мимо фонтанов в саду на крыше. В темноте под звездным небом создавалась иллюзия, что они находятся во дворце какого-нибудь султана. Рабочие бетонные здания были скрыты сейчас от их внутреннего взора.
— Непросто, — согласился Питерс, — но нет ничего невозможного.
— Как мне нравится, что вы это говорите! — воскликнула Хилари. — О, как мне нравится, что вы это говорите!
Он сочувственно взглянул на нее.
— Вы чувствуете себя угнетенной? — спросил Питерс.
— Очень. Но не это пугает меня больше всего.
— Что же тогда?
— Меня пугает то, что я начинаю к этому привыкать.
— Понимаю, что вы имеете в виду. Здесь происходит какой-то массовый гипноз. В этом вы, наверное, правы.
— Мне кажется, в подобных условиях для людей более естественно было бы взбунтоваться.
— Честно говоря, пару раз мне в голову уже приходила мысль, не используют ли они здесь какой-нибудь фокус-покус.
— Фокус-покус? Что вы имеете в виду?
— Наркотики.
— Какое-нибудь лекарство, вы хотите сказать?
— Знаете ли, не сложно подсыпать что-нибудь в пищу или напитки, что-нибудь такое, что вызывает, ну, скажем, покорность.
— Такие лекарства существуют?
— Вообще-то это не моя сфера интересов. Существуют такие препараты, которые дают людям, чтобы успокоить их перед операцией, например, или чем-нибудь еще. Есть ли что-нибудь такое, что можно применять постоянно на протяжении длительного периода времени и что не теряет от этого своей эффективности? Не знаю. Более склоняюсь к мысли, что тот же эффект достигается путем мысленного воздействия. Вероятно, кто-то из здешних руководителей или администраторов достаточно хорошо сведущ в гипнозе и психологии, и от него мы, даже не подозревая об этом, постоянно получаем свои порции внушения о благополучии, достижении нашей основной цели, какая бы она там ни была. И это действительно производит на нас определенный эффект. Таким путем, знаете ли, можно достичь очень многого, если внушением занимается человек, знающий свое дело.
— Но мы не должны поддаваться! — горячо воскликнула Хилари. — Мы ни на минуту не должны соглашаться с тем, что в пребывании здесь есть какой-то смысл!
— А что думает ваш муж?
— Том? Я… О, я не знаю. Это так сложно. Я… — Она замолчала.
Как всеми нелепостями нынешней жизни поделиться с человеком, слушавшим сейчас ее? Уже целых десять дней она жила в одной квартире с мужчиной, который был для нее абсолютно чужим. Они делили спальню, и, лежа по ночам без сна, она слышала его дыхание на соседней кровати. Оба они относились к этому положению как к неизбежности. Она была самозванкой, шпионкой, готовой играть любую роль и притворяться кем угодно. Тома Беттертона она до конца так и не могла понять. Он представлялся ей ужасным примером того, что может произойти с блестящим ученым, прожившим несколько месяцев в подрывающей силы атмосфере Организации. В любом случае не было в нем спокойного принятия своей судьбы. Он не получал от работы никакого удовольствия, и его, думала Хилари, все больше и больше волновала неспособность сосредоточиться на ней. Несколько раз он повторял то, что уже говорил ей в первый вечер:
— Я не могу думать! Как будто бы все во мне высохло!
Да, верила она, Том Беттертон как настоящий гений больше всего нуждается в свободе. Внушения не смогли восполнить ему ощущения ее потери. Только в абсолютной свободе мог он заниматься творческой, созидательной работой.
Этот человек, считала Хилари, находится очень близко к серьезному нервному срыву. К ней он относился с удивительной невнимательностью. Она не была для него женщиной, не была даже другом. Она даже сомневалась, осознает ли он смерть своей жены и страдает ли. Единственным, что неотступно занимало его, была проблема заключения. Снова и снова он повторял:
— Я должен выбраться отсюда. Должен! — И иногда: — Я не знал, не представлял себе, что это будет. Как мне выбраться отсюда? Как? Мне нужно! Мне просто необходимо выбраться.
Это по сути своей было очень близко к тому, что говорил Питерс. Но в том, как говорилось, была огромная разница. Питерс вел себя как молодой, энергичный, злой, утративший иллюзии человек, уверенный в себе и полный решимости противопоставить свой ум организации, в которой он оказался. Мятежные же высказывания Тома Беттертона были высказываниями человека, дошедшего до точки, почти сошедшего с ума от необходимости побега, от жажды его. А может быть, именно сумасшествие ждет их? Может быть, то, что началось как здоровый бунт и разумная уверенность в собственной изобретательности, превратится в конце концов в безумное отчаяние крысы, попавшей в ловушку.
Как бы она хотела поделиться мыслями с сидящим рядом с ней мужчиной! Если бы она только могла сказать: «Том Беттертон не мой муж. Я ничего о нем не знаю. Не знаю, каким он был раньше, до того как приехал сюда. Я в полном неведении, не могу помочь ему, потому что не знаю, что говорить или делать». Вместо этого ей приходилось подбирать слова с большой осторожностью. Она сказала:
— Том сейчас кажется мне незнакомцем. Он не… не говорит мне ничего. Чувство заточения, ощущение того, что он заперт здесь, как в тюрьме, просто сводит его с ума.
— Сумасшествие, — сухо сказал Питерс. — Внушение может действовать и таким образом.
— Но скажите… Вы так уверенно говорите о том, что отсюда можно сбежать! Как мы сможем сбежать? Есть ли у нас хоть какой-то шанс?
— Не хочу упрощать, что мы можем запросто выйти отсюда, например послезавтра, Оливия. Все нужно тщательно продумать и спланировать. Люди бежали, как вы знаете, находясь и в более безнадежных условиях. Множество моих сограждан, да и ваших, написали книги о побегах из немецких крепостей.
— То совсем другое дело.
— В сущности — нет. Если есть вход, значит, есть и выход. Конечно, о рытье туннеля здесь не может быть и речи, но существует порядочное количество других способов. Как я уже сказал, если есть вход, значит, есть и выход. Используя изобретательность, хитрость, вживание в свою роль, мошеннические трюки, подкуп — можно справиться. Это та штука, которую нужно хорошенько обдумать и изучить. Вот что я вам скажу. Я обязательно выберусь отсюда! Помяните мое слово.
— Верю, что вам удастся, — сказала Хилари и потом добавила: — А мне?
— Вы — другое дело.
Его голос прозвучал смущенно. На какое-то мгновение она не поняла, что он имел в виду. Затем решила, что, по его мнению, она уже достигла своей цели — приехала сюда, чтобы соединиться с мужчиной, которого любит, и, после того как это произошло, ее желание побега уже не может быть настолько сильным, как у него. Она с трудом боролась с искушением рассказать Питерсу всю правду, но какой-то инстинкт самосохранения не позволил ей.
Она пожелала ему спокойной ночи и спустилась с крыши.
ГЛАВА 16
— Добрый вечер, миссис Беттертон.
— Добрый вечер, мисс Дженнсон.
Худая девушка в очках выглядела возбужденной. Ее глаза сверкали за толстыми стеклами.
— Сегодня вечером будет встреча! — сообщила она. — Сам директор обратится к нам!
Она говорила почти беззвучно.
— Хорошо, — сказал оказавшийся рядом Энди Питерс. — Давно хотел хотя бы мельком увидеть этого директора.
Мисс Дженнсон бросила на него взгляд, полный возмущенного упрека.
— Директор, — строго сказала она, — замечательный человек.
Когда она повернулась и пошла от них прочь по одному из неизменных белых коридоров, Энди Питерс тихо присвистнул:
— Действительно ли я уловил, или мне только показалось, как она чуть было не воскликнула «Хайль Гитлер!»?
— В самом деле очень похоже.
— Беда нашей жизни в том, что мы никогда не знаем наверняка, куда направляемся. Если бы я знал, уезжая из Штатов полный мальчишеской страсти борьбы за доброе старое братство людей, что сам себя отдаю в лапы еще одного божественного диктатора… — он развел руками.
— Вы и сейчас этого не знаете, — напомнила ему Хилари.
— Но я чувствую, это носится в воздухе! — ответил Питерс.
— Ох, — воскликнула Хилари, — как я рада, что вы здесь!
И она вспыхнула под его недоуменным взглядом.
— Вы такой милый, обыкновенный, — попыталась оправдаться Хилари.
Питерс выглядел довольным.
— Там, откуда я приехал, — сказал он, — слово «обыкновенный» имеет немного другое значение. Там его употребляют в смысле «заурядный».
— Вы же знаете, что́ я имела в виду. Я хотела сказать, что вы такой же, как все. О Господи, и это тоже звучит грубо!
— Нормальный человек, это вы подразумеваете? Вы сыты по горло гениями?
— Да. И вы тоже изменились, с тех пор как приехали сюда. У вас пропала какая-то горечь… или ненависть.
И в то же мгновение его лицо внезапно ожесточилось.
— Не рассчитывайте на это, — сказал он. — Все во мне… внутри. Я еще способен ненавидеть. И, поверьте, есть вещи, которые нужно ненавидеть.
Встреча, как назвала ее мисс Дженнсон, состоялась после ужина. Все члены Организации собрались в большом лекционном зале.