Солнце выключилось, когда они и не ожидали. Со всеми волнениями и драками второй половины дня время пролетело быстрее, чем они думали. К обсерватории подошли уже в темноте. Шакалы выли сердитыми голосами, а жеребец беспокоился, но стоило Ростику пальнуть в воздух, чтобы освоить новый для себя ствол, как стая разбежалась.
Они вошли во двор и лишь тогда заметили, что со всех сторон их окружает слишком уж глубокая тишина. Для верности Ростик проорал:
— Эй, мы вернулись! Не вздумайте стрелять.
— А никто и не думает, — отозвался из темноты мужской голос. Он явно не принадлежал Перегуде, и выговор у него был гортанный.
— Кто тут? — Ростик пожалел, что отдал автомат, из него вернее бить на голос.
— Ростик, мне сказали, что ты должен тут появиться.
Рост сделал несколько шагов и увидел на фоне белой стены сарая четкий силуэт. Он сделал еще пару шагов, не опуская оружия. Силуэт ожил и пошел ему навстречу, что-то бормоча под нос. Скорее по акценту, чем по голосу Рост наконец понял, что видит перед собой Эдика Сурданяна. Лучшего нельзя было и пожелать.
— Эдик! Вот ты-то нам и расскажешь, что тут произошло.
Минут через двадцать, когда они устроили из холла обсерватории временную конюшню, разгрузили и обтерли вымотавшегося чуть не до смерти жеребца, напоили его и засыпали в торбу фасоли, за неимением овса, разожгли одну из оставшихся с зимних пор буржуйку, на которую поставили котелки с водой для каши и чая, к ним присоединился и старшина. Он был слаб, но крепился. И в любом случае хотел принять участие в обсуждении необходимых действий против пурпурных.
Но сначала следовало выяснить, кто они такие, чего хотят и где их главные базы. Когда Эдик осознал, что все эти вопросы адресованы к нему, он очень удивился:
— Я же ничего не знаю. Я был на севере, когда произошло нападение. Мы с Наумом Макаровичем должны были обозначить дорогу в Чужой город.
— Дорогу, вот так сразу, вдвоем? — съехидничал Пестель.
— Нет, — подначки добродушный Эдик не заметил, — не совсем сразу, а все-таки по карте.
— Понятно, — согласился Ростик. — Разметку делали... А где сейчас Вершигора?
В самом деле, судьба бывшего главного редактора «Известки» требовала ясности.
— Так он же отправился к сигнальной башне. А меня послал сюда.
— Почему к сигнальной башне? И что это вообще такое — сигнальная башня? — спросил Пестель.
— Так все называют башню с сигнальным шаром, — пояснил Перегуда. — В общем, это довольно разумно. Вот только...
— Вы думаете, там собралось немало народу, который размышлял, как Вершигора? — спросил его Ростик.
Перегуда внимательно посмотрел на Ростика. И кивнул.
— Тогда я отправляюсь туда, — сказал Ростик, подбирая свой шлем и карабин. — Во-первых, людей нужно накормить и обогреть. А во-вторых, новости узнаем, не может быть, чтобы там не было кого-то, кто бы не знал, что тут произошло.
20
Ростик проснулся от чьих-то пальцев, которые качали его за плечо. Он открыл глаза, вокруг стояла темень, тело болело, хотя доспехов на нем не было. Сейчас это как раз и раздражало, похоже, он привык спать в железе, на спине, как чурка какая-то. Без доспехов он чувствовал себя каким-то раздетым.
— Ты кто? — спросил он темноту.
— Ростик, это же я, Эдик. Я за ними сходил и привел.
Тогда Ростик вспомнил все. Он не пошел за людьми к сигнальной башне, он просто споткнулся, когда вставал, и самым потешным образом растянулся у огня, чуть было не вылив на себя котелок с чаем. Вот тогда-то Перегуда веско произнес:
— Все, выработал ты свой ресурс, парень, ложись спать. А за ребятами к башне Эдик сходит.
И как Ростик ни протестовал, его мягко, но настойчиво отстранили от этого дела, уложили спать, причем особую настойчивость и властность проявили как раз обсерваторские тетки. А по темному полю, за пять километров вокруг враждебного теперь Боловска отправили бывшего журналиста.
— Сколько времени ты ходил? — спросил Ростик, плеснув себе в лицо холодной воды из котелка.
— Долго. Туда шел — заблудился, обратно пошел — тоже едва не заблудился. Всего часов шесть получилось. Чуть шакалы не напали...
Раздражение прошло. Ростик чувствовал себя отдохнувшим. Давно так не спал, — должно быть, настроился на глубокий сон, да еще в безопасном месте, когда караул несут другие... Да, шесть часов сна — такого, пожалуй, месяца три не было.
— Ну, пошли, — он подхватил карабин, и оба потопали вниз, причем теперь, без доспехов, он мог идти совершенно бесшумно. И легко, словно его накачали гелием, как аэростат, и он вот-вот взлетит под потолок.
Народу в холле было много, прямо гул стоял от голосов.
— Сколько же людей ты привел?
— Человек тридцать. Там есть даже женщины и дети.
— Дети?
— Двое.
Они вышли в холл. Теперь тут горели все печки, которые, похоже, смогли достать в обсерватории. На них булькала вода, хлюпала разваристая каша. Люди грелись и вдыхали запахи еды.
К радости Ростика, мужиков оказалось больше половины. Это давало определенные возможности. Но их еще нужно было создать. Поэтому он вышел на середину комнаты, где было чуть светлее, и громко, отчетливо объявил:
— Ребята, я думаю, если мы будем просто прятаться, нас не сегодня, так завтра возьмут. Поэтому все, кто хочет попробовать что-нибудь сделать, давайте сядем кружком и расскажем, кто что знает. Думаю, после этого станет ясно, что следует предпринять в нашем положении.
Почти никто не отозвался на этот призыв. Но Ростик отлично выспался и не хотел ждать. Да и ночные часы полагалось бы использовать с умом, вот только еще бы знать, в чем этот ум сейчас заключается.
Он заметил, что вокруг самой большой из печей сидят три девушки в форме с блестящими глазенками, одна из них чуть было не поднялась, чтобы доложиться, когда он повернулся в их сторону. Вероятно, из служивых, решил Рост. К ней-то он и подсел.
— Ну, вам, кажется, есть что доложить, — сказал он.
— Так точно, товарищ командир. Мы трое находились на сигнальной башне, когда они налетели, — зачастила та, что пыталась встать. В ее выговоре проскакивали певучие хохляцкие нотки.
— Когда это было?
— Позавчера, сразу после обеда.
— Сколько их было?
Вокруг стали собираться люди.
— Много. Я даже со счета сбивалась...
— Было их штук триста. Я имею в виду — этих самолетов, — вмешалась вторая, черноволосая, с темными глазами, похожая на цыганку. — И шли они с востока.
— Да, прямо страшно было, — согласилась хохлушка.
— Рост, помнишь в Чужом городе турельные баллисты на крышах? — вдруг проговорил Эдик. Оказалось, он стоял сзади и внимательно слушал.
Это была хорошая идея, Ростик даже хлопнул его по руке... И все-таки нет, вдруг решил он, там что-то другое. Против трехсот спаренных лучеметов все баллисты города зеленокожих не очень помогут, любому ясно. Впрочем, сейчас не об этом...
— Мы попытались отбиться, — стала докладывать третья, она точно была из Боловска, Ростик даже ее лицо вспомнил, вот только имя не знал, — но у нас были только карабины. Ну, выпулили мы по паре обойм, а потом удрали. И вовремя, они как вжарили своими зелеными лучами, башня чуть не рухнула.
— Я видел, незадолго до вечера кто-то подавал сигнал тревоги — семь оборотов в минуту. — Подал голос Квадратный из темноты.
Боловская кивнула.
— Это мы трое. Остальных ранило, они не могли работать. После боя мы взобрались на башню, ее хоть и поуродовало, но нас она выдержала, и попробовали крутить рычаги. Вот только один самолет нас опять заметил и атаковал. Пришлось снова прятаться. А потом он ходил кругами, как леший... И мы ушли окончательно, что с ним сделаешь?
— Правильно действовали, молодцы, — отозвался старшина.
— Так, с нападением все понятно. Кто знает, что было вчера в городе?
— Я знаю, — от дальней печки поднялся высокий, плечистый парень. Кажется, он был одним из тех, кто ковал доспехи. Сейчас у него в руках была алюминиевая миска со свежей кашей и ложка. Не выпуская их из рук, он подошел к Ростику, опустился на корточки и, продолжая есть, стал рассказывать: — В общем, дело — дрянь. Они высадились сразу в центре, на заводе и, я слышал, на аэродроме. Из них выскочила тьма пурпурных. Все с ружьями, знаешь, немного похожи на наши, вот только ствол...
— Знаю, — кивнул Ростик.
— Ну вот, стали распихивать людей по домам. Многие разошлись и носа на улицы не кажут — что поделаешь, оккупация. Это было позавчера. А вчера около полудня вдруг появились люди и стали орать, что Борщагов объявил себя гауляйтером. Для тех, кто будет оказывать сопротивление, вяжут ошейники из колючей ветлы, знаешь, есть такие кустики?
— Не знаю, но это не важно.
— На терновник похоже, довольно неприятная штука, — договорил кузнец. Он доел свою кашу, облизал ложку и сунул ее за голенище сапога, а миску передал кому-то из тех, кто в темноте ждал своей очереди.
— Так, говоришь, оккупация? — переспросил Квадратный. — Я им покажу оккупацию! — Внезапно он взъярился.
— Тихо, старшина. Криком не поможешь.
— А чем, чем поможешь?!
Ростик подумал. Идея, которая пришла ему в голову, была глупой. Он и сам считал так. Вот только она была единственной, а потому, может быть, и правильной. И все-таки торопиться не стоило, потому что, следуя ей, он поведет в бой людей и не простит себе, если выяснится, что они гибли зря. Впрочем, в такой ситуации зря никто не погибнет.
— Говоришь, оккупация?
— Да, оккупация. И пришли они надолго, если...
— Если — что?
— Если мы их не вышвырнем отсюда. — Кузнец встал и пошел к своей печке.
— Я тоже об этом думаю, только не знаю, как это сделать, — произнес ему в спину Ростик.
Кузнец повернулся. Постоял и возвратился, сел рядом. Уже не на корточки, а на длинное полено, которое занимал Эдик. Журналисту пришлось подвинуться.
— Так какие будут идеи? — спросил Ростик.
Он ждал, ждал того приступа, который начинался тошнотой, болью, слепотой, холодом, а кончался отчетливым пониманием, что и как нужно делать. Иногда это было сильнее, иногда слабее, но такой приступ еще ни разу не приводил к ошибке.