го шагов, не доносилось больше никаких звуков. Только шумела протекавшая рядом река. Зато в душе у него непрерывно звучала торжествующая песнь свободы.
По мере удаления от замка он начал осознавать занятную и даже отчасти забавную сторону своей случайной встречи с мисс Хэллим. Только вообразить себе ее в расшитом узорами платье, в отделанных шелком туфельках и с прической, над которой, должно быть, две служанки трудились не менее часа! А потом появляется он. Переплывает реку обнаженный, как новорожденный младенец. Какой шок она должна была пережить, увидев его!
В прошлое воскресенье в церкви она вела себя как типичная надменная шотландская аристократка, никого вокруг себя не замечавшая, самодовольная и заносчивая. Однако же ей хватило духа принять вызов Мака и спуститься в шахту. А сегодня она спасла его жизнь, можно сказать, дважды. Сначала помогла выбраться из воды, а затем отдала теплый и сухой плащ, без которого ему пришлось бы туго. Поистине необыкновенная молодая женщина! Прижалась своим телом к нему, чтобы согреть, стояла перед ним на коленях, обтирая своей же нижней юбкой. Найдется во всей Шотландии вторая такая же леди, готовая столько сделать для простого шахтера? Он вспомнил, как она упала ему в объятия во время посещения шахты. К нему вернулось ощущение прикосновения к ее груди – мягкой, округлой и неожиданно крупной. Приходилось только сожалеть при мысли, что он может больше никогда не встретиться с ней. Хотя в глубине души надеялся. Она вполне была способна тоже сбежать из этого унылого захолустья. Ее любовь к приключениям проявлялась слишком очевидно, и ей наверняка хотелось открыть для себя новые, самые широкие горизонты.
Семейка оленей, грызущих травку рядом с дорогой под покровом темноты, шарахнулась в сторону при его приближении, мелькнув призрачными тенями, и он снова оказался в полном одиночестве. Им владела крайняя усталость. «Вращение барабана» отняло у него даже больше сил, чем он ощутил первоначально. Казалось, человеческое тело не способно оправиться от такого испытания менее чем за два дня. Пересечь реку было бы сравнительно легко, если бы не столкновение с плывущим деревом, ставшее для него еще одним источником переутомления. Голова до сих пор болела там, куда пришелся удар ствола.
К счастью, нынешней ночью ему не нужно было идти слишком далеко. Он доберется только до Крейги – еще одной шахтерской деревни в шести милях ниже вдоль долины. Там ему предоставит убежище брат матери – дядя Эб – и позволит отдохнуть до завтра. Он будет спать спокойно, зная теперь, что Джеймиссоны не намереваются отправлять за ним погоню.
Утром он набьет желудок овсянкой с ветчиной и отправится в Эдинбург. А оттуда отплывет с первым же кораблем, на который его возьмут матросом, причем не важно куда – любая точка земного шара от Ньюкасла до Пекина вполне ему подойдет.
Мак сам готов был посмеяться над овладевшей им бравадой. Ведь прежде он никогда не бывал дальше рыночного городка Коутс всего в двадцати милях от Хьюка – ему даже в Эдинбург не доводилось попадать, – но все равно уверил себя, что охотно изберет самые экзотические места, словно знал их как свои пять пальцев.
Но постепенно, пока он двигался по избитой колее дороги, им овладели уже более серьезные мысли о предстоявшем путешествии. Он покидал тот единственный дом, который был у него в жизни, место, где он родился, где умерли его родители. Он оставлял Эстер, свою сестру, подругу и верную союзницу, хотя надеялся уже скоро найти способ тоже дать ей возможность выбраться из Хьюка. Он бросал Энни, кузину, научившую его не только целоваться, но и играть на своем теле, как на музыкальном инструменте.
Но он же всегда знал, что однажды это произойдет. Сколько себя помнил, мечтал о побеге. Завидовал торговцу Дейви Пэтчу, стремясь обрести хотя бы такую свободу, какой пользовался тот. Теперь он обрел ее.
Да, обрел. И его переполняла безграничная радость, когда он думал о том, что ему удалось совершить. Он сумел выбраться на волю.
Мак не знал, что сулит ему завтрашний день. Его могли ожидать бедность, страдания, опасности. Но только не еще один день в шахте, не новый день рабского труда, не очередной день в качестве личной собственности сэра Джорджа Джеймиссона. Уже завтра он сам станет хозяином своей судьбы.
У поворота дороги он оглянулся. Ему все еще был виден отсюда подсвеченный луной замок Джеймиссонов с подобием бастионов вдоль крыши. «Я никогда больше не брошу на него даже взгляда», – сказал он себе. Эта мысль настолько развеселила его, что он начал танцевать прямо посреди проселочной дороги, насвистывая мотив и двигаясь вприпрыжку по кругу.
Но затем остановился, тихо рассмеялся и снова пошел вдоль долины.
Часть II. Лондон
Глава тринадцатая
На Шейлоке[3] были широкие брюки, длинный черный балахон и красная шляпа-треуголка. Актер выглядел ужасающе уродливым с огромным носом, наплывом двойного подбородка и искривленным ртом, застывшим в гнусной гримасе. Он вышел на сцену нарочито медленной походкой – само воплощение зла. С неистовым рыком в голосе сказал:
– Три тысячи дукатов.
Трепет испуга пробежал среди зрителей.
Мак смотрел на него совершенно завороженным взглядом. Даже в партере[4], где он стоял рядом с Дермотом Райли, толпа замерла в молчании. Шейлок продолжал выговаривать каждое слово хрипло и грубо, издавая нечто среднее между хрюканьем и собачьим лаем. Его глаза ярко сверкали из-под кустистых бровей.
– Три тысячи дукатов на три месяца, и Антонио у меня в руках…
Дермот прошептал Маку на ухо:
– На самом деле это Чарльз Маклин – ирландец. Он убил человека, предстал перед судом, но сумел доказать, что был спровоцирован, и его признали невиновным.
Мак едва слышал его. Он, разумеется, знал и раньше о существовании театров, пьес, спектаклей, но представить себе не мог, как это выглядит в действительности: жара в зрительном зале, копоть от масляных ламп, фантастические костюмы, загримированные лица, а главное, все эти эмоции. Гнев, страстная любовь, зависть и ненависть изображались актерами так натурально, что сердце Мака билось учащенно, словно действие происходило в реальной жизни.
Когда Шейлок узнал, что его дочь сбежала от него, он выскочил на сцену уже без шляпы с развевавшимися длинными волосами, заламывая руки в превосходной имитации горестного жеста, и выкрикнул с интонацией человека, переживавшего адские муки:
– Вы знали обо всем!
Потом он метнулся к рампе с возгласом:
– Если вы считаете меня псом, так берегитесь моих клыков!
И заставил всю аудиторию невольно отшатнуться от сцены.
Уже на выходе из театра Мак спросил у Дермота:
– Значит, вот они какие, эти евреи?
Он ни разу в жизни не встречал еще еврея, хотя все библейские персонажи имели еврейское происхождение, и в Священном Писании их изображали совершенно иначе.
– Я знаком с евреями, но среди них мне не попадались люди, похожие на Шейлока, слава богу, – ответил Дермот. – Хотя ростовщиков все и вправду ненавидят. С ними хорошо иметь дело, когда тебе требуется одолжить денег, а вот при выплате ссуды начинают возникать проблемы.
В Лондоне насчитывалось не так уж много евреев, но в нем обитало множество других иноземцев. Часто встречались темнокожие азиатские моряки, которых, не разбирая национальностей, называли индусами, гугеноты из Франции, тысячи совсем черных африканцев с густыми курчавыми волосами, а уж ирландцев, соотечественников Дермота, просто было несметное количество. Для Мака в этом состояла часть притягательности огромного города. В Шотландии все походили друг на друга.
Он полюбил Лондон. Просыпаясь по утрам, каждый раз испытывал радостное чувство, вспоминая, где находится. Столица полнилась для него необычными видами и занимательными сюрпризами. Здесь он сталкивался с самыми странными людьми, приобретал новый опыт, приобщался к неизведанному. Ему нравился манящий запах кофе, исходивший из многочисленных кофеен, хотя он не мог себе позволить выпить в одной из них даже чашку ароматного напитка. Он с удовольствием разглядывал роскошную палитру цветов в одежде мужчин и женщин – ярко-желтых, пурпурных, изумрудно-зеленых, алых, небесно-голубых. Он слышал мычание перепуганных стад коров, которых гнали по узким улочкам на скотобойни. Ему приходилось постоянно уклоняться от стаек полуголых детей, промышлявших попрошайничеством и воровством. Он видел то проституток, то епископов, посещал бои быков и аукционы. Впервые отведал бананов, имбиря и красного вина. Все это было восхитительно. Но самое лучшее для него заключалось в свободе ходить куда угодно и делать то, что заблагорассудится.
Разумеется, ему приходилось зарабатывать себе на жизнь. А это оказалось нелегко. Лондон переполняли целые семьи голодающих, сбежавших сюда из отдаленных уголков страны, где с пропитанием стало совсем плохо после двух подряд неурожайных лет. В городе, кроме того, скопились тысячи бывших ткачей, выделывавших шелк вручную, но оставленных не у дел после открытия современных текстильных фабрик на севере, как объяснил ему Дермот. На каждое рабочее место приходилось не менее пяти человек, отчаянно желавших занять его. Тем, кому не везло, приходилось просить милостыню, красть, заниматься проституцией или умирать с голода.
Дермот и сам был прежде кустарным ткачом. С женой и пятью детьми он занимал две комнаты в районе Спайталфилдс. Чтобы свести концы с концами, семье пришлось сдать внаем бывшее помещение мастерской Дермота, и теперь Мак спал в ней на полу рядом с огромной, но навсегда замершей громадой ткацкого станка, ставшей монументом превратностям жизни в большом городе.
Мак и Дермот искали работу вместе. Им иногда удавалось наняться официантами в одну из кофеен, но продержаться там они могли не более нескольких дней: Мак был слишком крупным и неуклюжим, чтобы носить подносы и аккуратно разливать напитки по маленьким чашечкам, а Дермота губила гордыня и чрезмерная обидчивость, а потому он рано или поздно ввязывался в ссору с кем-нибудь из клиентов. Однажды Мака взяли лакеем в один из больших домов Клеркнвелла, но уж на следующее утро он уволился после того, как хозяин и хозяйка попытались приказать ему лечь вместе с ними в одну постель. Сегодня им досталась временная работа грузчиков и пришлось таскать огромные корзины с рыбой на прибрежном речном рынке в Биллингсгейте. Под конец дня Маку очень не хотелось впустую растрачивать деньги на билеты в театр, но Дермот уговорил его, поклявшись, что приятель не пожалеет о таком расходе. И Дермот оказался прав. Стоило заплатить вдвое дороже, чтобы насладиться таким чудом. Хотя Мак не мог не тревожиться, постоянно высчитывая, долго ли придется копить деньги на проезд для Эстер.