– На каком корабле вы отплывете? – спросила мать.
– Он называется «Бутон розы». Одно из судов флотилии Джеймиссонов.
– А когда окажетесь в Виргинии, как доберетесь до плантации?
– Океанские корабли имеют возможность подниматься вверх по течению реки Раппаханнок до самого Фредериксберга, откуда остается всего десять миль до Мокджек Холла. – Лиззи понимала, насколько маму волновало предстоявшее дочери долгое морское плавание. – Но не стоит так тревожиться за меня. Пираты перестали быть серьезной угрозой.
– Тебе необходимо захватить с собой бочонок с личным запасом питьевой воды и хранить его в своей каюте, ни в коем случае не делясь с экипажем. Я соберу для тебя всевозможные снадобья от морской болезни.
– Спасибо, мама.
Действительно, оказавшись в тесном помещении на корабле, питаясь лежалыми продуктами и употребляя несвежую воду, Лиззи больше следовало опасаться подцепить какой-то недуг, чем подвергнуться нападению пиратов.
– Сколько времени потребуется на морское путешествие?
– Шесть или семь недель.
Но Лиззи знала, что называла минимальный срок. Стоило кораблю сбиться с курса, и плавание продлилось бы целых три месяца. Тогда вероятность заболеть многократно увеличивалась. Но ведь они с Джеем были молоды, сильны, здоровы. Им удастся без проблем справиться с любым заболеванием. А насколько увлекательным приключением обещало стать плавание в Америку!
Ей не терпелось скорее попасть туда. Совершенно новый для нее континент! Там все будет другое: птицы, деревья, пища, воздух, сами люди. Каждый раз при мысли об этом она переживала радостный трепет.
В Лондоне она прожила уже четыре месяца, и с каждым днем город нравился ей все меньше и меньше. Так называемое утонченное светское общество наводило на нее смертную скуку. Они с Джеем часто ужинали в компании других офицеров и их жен, но темой разговоров мужчин неизменно становились азартные игры и некомпетентность генералов, а женщины с интересом обсуждали лишь новые шляпки и поведение своей прислуги. Лиззи пустые разговоры казались напрасной тратой времени, и она почти не участвовала в них, но если решалась высказать свое мнение, то чаще всего приводила остальных в неловкое смущение, граничившее с изумлением.
Один или два раза в неделю их приглашали отужинать на Гровнор-сквер.
– Как я полагаю, ты будешь только рада вернуться в особняк Хай Глен? – спросила Лиззи у матери.
Та кивнула.
– Джеймиссоны очень добры ко мне, но я скучаю по дому, каким бы скромным в сравнении с их дворцом он ни был.
Лиззи занималась укладкой в багаж любимых книг – «Робинзон Крузо», «Том Джонс», «Родерик Рэндом (все это были романы о приключениях), когда постучал лакей и сообщил, что внизу ее ждет Каспар Гордонсон.
Лиззи пришлось попросить слугу повторить имя. Ей с трудом верилось, что Гордонсон осмелился нанести визит кому-то из членов семьи Джеймиссон. Она знала: ей следует отказаться от встречи с ним. Он поддерживал и даже вдохновлял забастовку, наносившую немалый урон интересам компании ее тестя. Но любопытство возобладало над доводами разума, и она велела лакею проводить посетителя в гостиную.
Однако же она не намеревалась делать вид, будто его приход ей приятен.
– Вы причинили всем много неприятностей, – заявила она, войдя в комнату, где он ее ждал.
К ее удивлению, она увидела перед собой не агрессивного и грубоватого всезнайку, каким он ей рисовался прежде, а несколько неряшливого, близорукого мужчину с тонким и пронзительным голосом, манерами напоминавшего рассеянного школьного учителя.
– Примите мои заверения, что причиненные мной проблемы не входили в мои первоначальные намерения, – отозвался он. – Хотя… Быть может, и входили… Но я не сделал ничего, чтобы создать трудности для вас лично.
– Для чего вы здесь? Будь мой муж дома, он наверняка вышвырнул бы вас за дверь немедленно.
– Маку Макэшу предъявили обвинения на основании закона о подавлении бунтов и посадили в Ньюгейтскую тюрьму. Через три недели он предстанет перед судом в Олд Бейли. А вменяемые ему преступления караются повешением.
Напоминание об этом стало для Лиззи болезненным ударом, но она сумела скрыть свои чувства.
– Я знаю, – холодно сказала она. – Такая трагедия. Он совсем еще молод. Долгая жизнь ожидала его впереди.
– Вы должны ощущать некоторую долю вины за случившееся с ним, – сказал Гордонсон.
– До чего же вы наглый болван! – взорвалась она. – Кто внушил Макэшу идею, что он свободный человек? Кто объяснил ему его права? Вы! И потому только вы и должны испытывать вину перед ним!
– Я ее испытываю и очень глубоко переживаю, – тихо признал он.
Лиззи это поразило. Она ожидала, что Гордонсон начнет горячо отрицать свою ответственность за судьбу Макэша. Его смирение заставило ее успокоиться. Слезы наворачивались ей на глаза, но она сдерживала их.
– Ему следовало оставаться в Шотландии.
– Вам наверняка известно, что казнят далеко не всех приговоренных к повешению, не так ли?
– Известно. – Разумеется, всегда оставалась какая-то крупица надежды. Она слегка взбодрилась. – Вы считаете, что Мак может рассчитывать на королевское помилование?
– Это будет зависеть от того, пожелает ли кто-либо вступиться за него. В нашей юридической системе судебные вердикты часто зависят от наличия или отсутствия у подсудимого влиятельных друзей. Я, конечно же, обращусь с просьбой сохранить ему жизнь, но мое обращение едва ли будет иметь хоть какой-то вес. Большинство судей откровенно ненавидят меня. Вот если бы в его защиту высказались вы…
– Я не могу пойти на это! – воскликнула она. – Мой муж выдвигает против Макэша обвинения. С моей стороны такой поступок станет прямым нарушением лояльности в отношении собственного супруга.
– Но вы способны спасти жизнь человеку.
– И одновременно я поставлю Джея в дурацкое положение!
– А вам не кажется, что Джей способен будет понять мотивы…
– Нет! Я доподлинно знаю, что не поймет. Как не понял бы ни один другой муж.
– И все же поразмыслите над этим…
– Не стану! Но я сделаю кое-что иное. Например… – Она мучительно искала ответ на вопрос, что реально сможет предпринять. – Например, я напишу письмо мистеру Йорку, пастору церкви в Хьюке. Попрошу его приехать в Лондон и выступить на суде в защиту Мака, подать прошение о помиловании.
– Вызовете простого сельского священника из Шотландии? – переспросил Гордонсон. – Не думаю, что его появление в суде хоть что-то изменит. Единственный верный способ избавить Мака от виселицы для вас заключается в том, чтобы принять участие в процессе самой.
– Это полностью исключено.
– Не стану даже пытаться переубедить вас. Вы из числа тех женщин, споры с которыми приносят эффект, противоположный желаемому, – резко отозвался Гордонсон и подошел к двери. – Но вы в любой момент еще можете передумать. Просто появитесь в Олд Бейли, отсчитав ровно три недели с завтрашнего дня. Прошу лишь помнить, что от этого может зависеть его жизнь.
Он вышел, а Лиззи уже не сдерживалась и позволила себе разрыдаться.
Мак находился в одной из общих камер Ньюгейтской тюрьмы.
Он помнил далеко не все, что произошло с ним прошлой ночью. Смутно припоминал, как ему связали руки, перебросили через круп лошади и провезли по Лондону. Потом было высокое здание с решетками на окнах и вымощенным брусчаткой двором, лестница и окованная железом дверь. Чуть позже его перевели сюда. В темноте он почти ничего не видел вокруг себя. Избитый и до крайности утомленный, Мак забылся тяжелым сном.
Проснулся он в помещении, размером примерно равнявшемся общей площади квартирки Коры. Стоял зверский холод. Стекла в окнах отсутствовали, а огонь в очаге никто и не думал разводить. В камере отвратительно воняло. Помимо него, в нее загнали по меньшей мере еще человек тридцать мужчин, женщин и детей. По неясным причинам добавили собаку и свинью. Всем приходилось спать на полу и пользоваться одним огромным горшком для отправления нужды.
Кто-то постоянно входил или выходил. Некоторые из женщин рано утром покинули камеру, и Маку сообщили, что они были не заключенными, а женами, подкупавшими надзирателей за разрешение проводить ночи вместе с мужьями. Тюремщики приносили также еду, пиво, джин и даже газеты тем, кто мог платить им за все по немилосердно вздутым ценам. Кому-то дозволялось навещать приятелей, размещенных в других камерах. К одному из заключенных допустили священника, а к другому – парикмахера. Казалось, разрешено было все, но за любую услугу приходилось расплачиваться втридорога.
Удивительно, но обитатели камеры охотно посмеивались над своей участью и отпускали шутки по поводу преступлений, в которых обвинялись. Эта странная веселая атмосфера скоро начала невыносимо раздражать Мака. Он едва успел проснуться, как ему предложили глотнуть джина из чьей-то бутылки, а потом затянуться из набитой добрым табачком трубки, словно они все не сидели в тюрьме, а гуляли на обычной свадьбе.
У Мака болело все тело, но хуже всего обстояло с головой. На затылке образовалась огромная шишка, покрывшаяся коркой запекшейся крови. Он находился в безнадежно мрачном расположении духа. Все, за что он взялся, закончилось провалом. Бежал из Хьюка на свободу, а угодил в застенок. Боролся за права разгрузчиков угля, а в результате некоторых из них безжалостно убили. Он потерял Кору. Его осудят либо за государственную измену, либо за подстрекательство к мятежу, либо сразу за убийство. И он, бесспорно, будет болтаться на виселице. У многих окружавших его в камере людей имелись не менее веские основания горевать, но им, наверное, по глупости не дано было пока постичь весь ужас своего положения.
Бедняжка Эстер теперь уже никогда не выберется из своей деревни. Он жалел, что не взял ее с собой при побеге из Хьюка. Она ведь могла тоже переодеться мужчиной, как поступала Лиззи Хэллим. И ей бы давалась работа матроса гораздо легче, чем самому Маку, поскольку она была легче, проворнее и шустрее. А ее женский здравый смысл, возможно, помог бы Маку избежать некоторых роковых ошибок, не нажить столь серьезных неприятностей.