И еще. Лиззи неизменно оставалась самым важным человеком в жизни своей матери, центром ее существования. Ей и в голову не приходило, что когда-нибудь это может измениться. Но теперь мама стала женой священника, жила в Абердине, имела троих приемных детей, чтобы любить их, заботиться, и способна была очень скоро обзавестись еще одним собственным отпрыском.
А все это означало, что у Лиззи не осталось другого дома, кроме этой плантации, не было иной семьи, кроме Джея.
Что ж, в таком случае следовало преисполниться решимости сделать свою жизнь здесь как можно лучше.
Она по-прежнему обладала привилегиями, которым могли позавидовать многие другие женщины: огромным домом, участком земли в тысячу акров, привлекательным мужем и рабами, выполнявшими каждое ее поручение, исполнявшими все желания. Рабы, трудившиеся в особняке, успели от всего сердца привязаться к ней. Сэра была отличной кухаркой, толстуха Белле наводила везде порядок, чистила и мыла, Милдред стала ее личной горничной, и она же прислуживала за столом, юный Джимми состоял при конюшне – его отца продали отдельно несколько лет назад. Лиззи еще не успела познакомиться с большинством полевых работников, если не считать Мака, но ей нравились Коби, младший надсмотрщик, и кузнец Касс, чья мастерская располагалась на задах дома.
Да и сам дом был просторным и даже величественным, но в нем царила атмосфера пустоты и запущенности. Он оказался для них, пожалуй, чересчур велик. Здесь могла бы с комфортом устроиться семья с шестью детишками, многочисленными тетушками, дедушками и бабушками. И слуг потребовалось бы значительно больше, чтобы успевать зажигать свечи в каждой комнате и обслуживать всех за грандиозными семейными ужинами. Для Лиззи и Джея особняк стал чем-то вроде мавзолея. Но вот плантация выглядела по-настоящему привлекательно. Окруженные густыми лесами широкие покатые поля, по которым протекали десятки мелких ручейков.
Она уже давно поняла, что Джей вовсе не тот мужчина, за которого она его изначально принимала. Он не обладал отважной свободой духа, какую проявил, казалось бы, когда взял ее с собой в недра угольной шахты. А его ложь по поводу добычи угля на территории усадьбы Хай Глен просто потрясла ее. После этого она уже не могла испытывать к нему прежних чувств. Они больше не нежились вместе в постели по утрам. Целые дни проводили порознь. Обедали и ужинали вместе, но никогда уже не садились вечером к камину, держась за руки и болтая о всякой всячине, как делали в прошлом. Но, быть может, и Джей испытал столь же глубокое разочарование? Он мог претерпеть изменения в своем отношении к ней – она ведь тоже не оказалась той безупречной и совершенной женщиной, какой представлялась ему раньше. Не было никакого смысла сожалеть о чем-либо. Приходилось любить друг друга, несмотря на все недостатки. Не выдуманные образы, а реальных людей, которыми они оба представали сегодня.
И все равно она часто ощущала мощный порыв сбежать куда глаза глядят. Но как только накатывал такой позыв, она вспоминала о младенце, которого вынашивала. Ей нельзя было больше думать только о себе самой. Ее ребенку понадобится отец.
Джей не часто заводил разговоры о младенце. Казалось, эта тема мало волнует его. Но все несомненно изменится после родов. Особенно если на свет появится мальчик.
Она спрятала письмо в ящик письменного стола.
Отдав распоряжения на день домашним рабам, она надела пальто и вышла из дома.
Воздух обдавал холодом. Середина октября. Они уже пробыли здесь два месяца. Лиззи направилась через лужайку к берегу реки. Шла пешком. Наступил шестой месяц беременности, и она ощущала, как шевелится младенец в ее чреве, порой брыкаясь и доставляя болезненные ощущения. Она опасалась причинить ему вред при езде верхом.
Но по-прежнему совершала почти ежедневные обходы своих владений. На это уходило несколько часов. Обычно ее сопровождали Рой и Рекс – купленные Джеем две шотландские борзые. Она внимательно следила за ходом работ на плантации, поскольку Джей совершенно не уделял этому внимания. Наблюдала за обработкой табака, вела подсчет упакованных кип, приглядывала за мужчинами, валившими лесные деревья и занимавшимися изготовлением бочек, осматривала стада коров и табун лошадей, пасшихся в лугах, проверяла уход за курами и гусями в подсобных помещениях позади дома. Сегодня было воскресенье – единственный день отдыха для всех, и ей выпала возможность свободно побывать повсюду, пока Соуэрби и Леннокс отсутствовали. Рой на сей раз последовал за ней, но Рекс остался лениво лежать на ступени под портиком.
Сбор табака был в самом разгаре, хотя работы предстояло проделать еще немало: срезки, разделки стеблей, сушки и прессовки табачных листьев, прежде чем их укладывали в «кабаньи головы» для отправки в Лондон или в Глазго. Кроме того, шла уборка озимой пшеницы, ячменя, ржи и клевера. Однако подходил к концу период наиболее напряженного труда, времени, когда рабы трудились в полях от рассвета до заката, а затем до полуночи продолжали работать в табачном сарае при свечах.
Работников надо будет как-то вознаградить за приложенные ими огромные усилия, подумала она. Даже рабы, даже бывшие заключенные-смертники нуждались в поощрении. Ей пришло в голову устроить для них как-нибудь небольшую вечеринку. Что-то вроде праздника в честь окончания сбора урожая.
И чем дольше она размышляла над этим, тем больше ей нравилась идея. Джей мог выступить против, но ведь его не будет дома еще пару недель. На дорогу до Уильямсберга уходило не менее трех дней в один конец. Значит, она могла осуществить свой план до его возвращения.
Она шла вдоль берега Раппаханнока, прокручивая мысль в голове. В этом месте река была мелкой и покрытой камнями. Выше по течению от Фредериксберга навигация становилась невозможной. Лиззи обошла заросли наполовину погруженного в реку кустарника и внезапно остановилась. По пояс в воде стоял и мылся мужчина, повернувшись к ней широкой спиной. Это был Макэш.
Рой вскинулся на человека, но потом узнал Мака тоже.
Лиззи однажды уже видела его обнаженным в реке. С тех пор минул без малого год. Вспомнила, как сушила его, сдернув с себя нижнюю юбку. В тот момент все происходившее показалось вполне естественным, но сейчас, когда она оглядывалась в прошлое, та сцена приобретала до странности необычный характер. Это был словно сон: лунный свет, стремительное течение реки, сильный мужчина, выглядевший таким уязвимым и беспомощным, объятия, в которые она по своей воле заключила его, чтобы согреть теплом собственного тела.
Она замерла и притаилась, наблюдая за ним, когда он выбирался на берег. Мак был полностью обнаженным, как в ту памятную ночь.
Ей вспомнился другой фрагмент из прошлого. Однажды в Хай Глене она спугнула молодого оленя, жадно пившего воду из ручья. Ей живо представилась та картина. Она вышла из-за деревьев и обнаружила, что стоит всего в нескольких футах от самца двух или трех лет от роду. Животное подняло голову и уставилось на нее. Противоположный берег потока оказался крутым, и потому олень был вынужден двинуться в ее сторону. Когда он вышел из воды, она поблескивала на его мускулистых ногах. Лиззи держала в руках ружье, заряженное и готовое к стрельбе, но не могла в тот момент выстрелить. Слишком коротка была дистанция, и это непостижимым образом придало ей ощущение почти родства с диким зверем.
Вот и теперь, видя, как вода стекает по коже Мака, она подумала, что вопреки всем своим злоключениям он сохранил мощную грацию молодого животного. Когда он стал натягивать на себя бриджи, Рой бросился к нему. Мак поднял взгляд, заметил Лиззи и от неожиданности окаменел. Потом сказал:
– Вы могли бы и отвернуться.
– А почему бы вам не отвернуться самому? – парировала она.
– Я пришел сюда первым.
– Зато это место принадлежит мне, – резко ответила Лиззи.
Поразительно, как быстро он начинал раздражать ее. Он явно чувствовал себя человеком во всем равным ей. Между тем она обладала статусом утонченной леди, а он – всего лишь бывшего заключенного, а ныне почти раба на плантации, но для него это не являлось поводом проявлять к ней знаки особого почтения. Он воспринимал ситуацию как каприз непредсказуемого провидения, и она ничем не заслужила достигнутого высокого положения, а он не ощущал постыдности своей жалкой участи. Его дерзость могла злить, но в своем поведении он оставался честным до конца. Макэш никогда не лукавил, ни за что не стал бы притворяться. Насколько же он отличался от Джея, чьи поступки и их мотивы зачастую ставили Лиззи в тупик, оказывались необъяснимыми. Она никогда не знала, что на уме у мужа, а в ответ на все расспросы он занимал оборонительную позицию, словно его обвиняли в чем-то дурном.
Мак завязывал пояс на бриджах и не без иронии заметил:
– Я тоже принадлежу вам.
Она смотрела на его грудь. Он успел снова обрасти плотью и развитой мускулатурой.
– Вообще-то, я уже видела вас совершенно голым.
Внезапно всякое напряжение между ними пропало, и они оба рассмеялись. Лиззи веселилась, как когда-то в церкви, когда Эстер велела брату заткнуть пасть.
– Я собираюсь устроить праздник для полевых рабочих, – сообщила она.
– Какого рода праздник? – спросил он, влезая в рукава рубашки.
Лиззи вдруг с удивлением поняла, что хотела бы видеть его без рубашки немного дольше. Ей нравилось любоваться его телом.
– А какого праздника хотелось бы вам?
Он глубоко задумался.
– Можно разжечь огромный костер у вас на заднем дворе. Но, разумеется, рабам больше всего пришлась бы по вкусу хорошая трапеза, чтобы им дали вдоволь наесться мяса. Им вечно голодно. Питание крайне скудное.
– Какого рода блюдо им понравилось бы особенно?
– Гм-м. – Он даже облизал губы. – Запах жареной ветчины, доносящийся порой из вашей кухни, настолько аппетитен, что почти вызывает боль в желудке. А еще все любят сладкий картофель. И пшеничный хлеб. Рабы никогда не едят ничего, кроме того заскорузлого хлеба из маиса, который они называют кукурузными лепешками.