— Константин Иванович, вам плохо? Помощь нужна?
— Нет, — Калашников повернул к нему заплаканное лицо, — спасибо, Геннадий, уже все нормально. Просто сорвался из-за этого ублюдка… — Всех бы их к стенке… суки, журналюги! — Охранник смачно сплюнул и сочувственно покачал головой.
Калашников вытер глаза платком, громко высморкался и завел мотор. Он уже опаздывал к Уфимцеву.
Генерал встретил его в тельняшке и потертых джинсах.
— Держись, Костя. Мы с гобой старая гвардия, обязаны держаться.
Полная свежая генеральша Клара Борисовна хлопотала на кухне. Она вышла в прихожую поздороваться с гостем, чмокнула старого актера в щеку. От нее уютно пахло тестом, ванилью, жаром духовки.
— Ты как, Константин, мучное позволяешь себе иногда? — спросила она. — Я плюшки затеяла к чаю.
— Позволяю, — слабо улыбнулся Калашников, — спасибо, Кларочка; Как у вас хорошо, ребята, прямо душа отдыхает.
— Да, — кивнула Клара, — у нас хорошо. Живем дружно, вот уже тридцать пять лет.
Это прозвучало как язвительный, неуместный намек. Генерал покосился на супругу и чуть нахмурился.
После развода с Надей и женитьбы на Маргоше многие жены старых приятелей осудили Константина Ивановича, называли его поступок предательством, пророчили ему ветвистые рога.
— Он еще наплачется со своей фифой, ей ведь не я нужен, а имя, деньги, положение, — говорили стареющие жены своим молодящимся, легкомысленным мужьям.
Калашников знал, что Клара Борисовна Уфимцева открыто заявляла:
— Ноги этого сукина сына в моем доме не будет. Поганец, старый гульбун?
Первое время после развода Надю активно приглашали в гости, жалели, с удовольствием при ней обливали грязью «эту мерзавку, соплячку» Маргошу, клялись, что никогда с ней даже не поздороваются.
Но постепенно безнадежные Надины глаза и ее скорбное молчание надоели. С Надей было скучно, она совсем сникла и, по мнению многих, опустилась, перестала за собой следить, позволила себе растолстеть, постареть. А так нельзя. Стали говорить, что отчасти она сама виновата, надо было что-то делать, держать себя в форме. Да, трудно, с каждым годом все трудней. Но никуда не денешься. Надо оставаться женщиной и в пятьдесят, и в шестьдесят, хитрить по-женски, бороться за мужа, и вообще в семейных делах редко бывает, что один полностью прав, а другой кругом виноват.
Постепенно эта неприятная история потеряла остроту, обсуждать ее стало неинтересно. О Наде потихоньку забыли, к Маргоше привыкли. Константин Иванович водил ее с собой повсюду. Она умела нравиться даже женам старых приятелей Калашникова. Чудесная девочка, такая обаятельная, непосредственная, живая… И все-таки Клара Уфимцева не удержалась, спросила:
— Как Надя?
— Плохо, — вздохнул Калашников, — у нее был гипертонический криз.
— Если нужна помощь, ты скажи, ведь горе-то какое! Я позвоню ей обязательно.
— Спасибо, Кларочка.
— Ох, плюшки-то мои! — спохватилась генеральша и убежала на кухню.
Уфимцев и Калашников прошли в гостиную. На журнальном столе уже стояли маленькие рюмки, бутылка французского коньяка, ваза с фруктами.
— Ну что, Костя, давай по маленькой?
— Не могу, Сережа, я за рулем.
— Чепуха. Вызову шофера, отвезет тебя. Не думай об этом. Надо Глеба помянуть.
Выпили молча, не чокаясь. Генерал коротко вздохнул и выжидательно посмотрел на Калашникова.
— Сережа, я бы хотел, чтобы ты взял под контроль расследование, — начал Константин Иванович, — скорее всего это заказное убийство. Но следователь не исключает и другие версии, так сказать, личного порядка. Ревность, месть и прочая ерунда. Ты сам знаешь, ситуация в нашей семье непростая. Мне бы не хотелось выносить сор из избы.
— Кому ж нравится сор-то выносить? — горько усмехнулся генерал. — Ты у нас знаменитость, к тому же депутат. Да и Глебушка, царствие ему небесное, не последним был человеком. Я понял тебя. Костя.
Калашников машинально отметил про себя, что в последнее, время генерал все чаще поминает Господа и царствие небесное. А еще недавно был воинствующим атеистом. Что ж, надо идти в ногу со временем и следить за административной модой. Бывшие партийные чиновники, еще вчера боровшиеся с «религиозными пережитками», сегодня красят яички на Пасху, крестят внуков, отпевают умерших родителей, приглашают батюшек освящать свои особняки и «Мерседесы», рестораны и магазины. У кого они есть, конечно.
Константин Иванович тут же одернул себя. «Не язви, даже мысленно! Не время и не место».
— Убийцу надо искать среди бандитов, — тихо произнес он, не глядя на генерала.
— Ясное дело, — кивнул генерал.
— Это нам с тобой ясно. Может, и оперативникам твоим ясно, однако они обязаны отработать все версии.
— Тебя уже допрашивали? — Генерал налил еще по капле коньяку в рюмки.
— Нет. Из родственников они говорили только с Катей.
— Ну, и чего ты беспокоишься? Они отрабатывают именно линию заказухи, трясут братков.
— Возможно, они и трясут братков, — Калашников немного повысил голос, заметно занервничал, — но журналюги начали уже трясти меня. Сейчас я вышел из дома, не успел дойти до гаража, на меня налетели сволочи с телевидения, с камерой, с микрофоном… Понимаешь, для этих сук было бы куда интересней, если бы оказалось, что Глеба убила какая-нибудь баба из ревности или Катин поклонник. Заказное убийство в наше время — дело обычное. А вот любовная драма из жизни знаменитостей — это эксклюзив. Узнают на копейку, присочинят на миллион.
— А что, у Кати был поклонник? — быстро спросил генерал.
— Ну а как же, она ведь прима, — Калашников выразительно развел руками, — ей без поклонников нельзя.
— Нет, Костя, я спрашиваю о другом. Не прикидывайся, ты меня прекрасно понял. — Он смягчил резкую фразу мягкой улыбкой.
— Да, Сережа, у нее тоже кто-то был… — быстро проговорил Константин Иванович. — Она тоже не святая. Бывало, возвращалась под утро. — Он болезненно поморщился. — Не надо все это ворошить, я прошу тебя, Сережа, не надо.
— Ладно, Костя, не нервничай, я возьму дело под свой контроль. А насчет этих говнюков с телевидения, — генерал пожал плечами, — ну что я могу сказать? У нас всех помоями обливают, никто не застрахован, даже президент. Демократия, свобода слова, мать твою… Ты, Костя, не переживай. Это такая чушь по сравнению с твоим горем. Господи, как подумаю… — Генерал красиво, размашисто осенил себя крестным знамением. — Я Глеба помню маленьким. Такой был смешной пацан… Да, они с моим Володькой ровесники. Мы с тобой познакомились, когда они в школу пошли, в первый класс. Я детективный фильм консультировал, что-то про ограбление сберкассы. Капитаном был. А ты как раз играл капитана милиции, оперативника. Как кино-то называлось, не помнишь?
— Кажется, так и называлось: «Подвиг капитана милиции», — усмехнулся Калашников, — или что-то в этом роде… Нет, не помню, столько лет прошло.
— Тогда ведь кто консультировал наше кино? Генералы, полковники, не ниже. А ты настоял, чтобы тебе дали настоящего капитана с петровки, оперативника, чтобы все по правде. Помнишь, как мы с тобой ночь на твоей кухне просидели, спорили… Эх, Костя, счастливое было время, семьдесят первый год… Клара принесла горячие плюшки, чай, села с ними за стол и присоединилась к теплым ностальгическим воспоминаниям о счастливых семидесятых.
Проговорив с генеральской четой еще минут сорок, Калашников немного успокоился. Человек, выросший в советской системе, пропитанный ею с детства, он всегда предпочитал, чтобы к любой проблеме, возникающей в его жизни, был подключен кто-то знакомый, свой.
Ему было неприятно, тревожно от того, что какие-то чужие люди, оперативники, следователь, станут копаться в сложном, тонком мире семейных отношений его убитого сына. Дело даже не в том, что повалятся скелеты из шкафов и загрохочут костями на всю страну. Лучше, если кто-то свой будет держать под контролем работу чужих, равнодушных людей. Конечно, генерал не сумеет оградить семью от «желтой прессы», и, в общем, Калашников не об этом его просил. В его просьбе не содержалось ничего конкретного. Просто он счел нужным побывать у генерала. Так ему было спокойней. Раз придется иметь дело с работниками милиции, значит, надо заручиться высокой поддержкой — если есть такая возможность.
А скелеты из семейных шкафов все равно повалятся. От них никуда не денешься.
Глава 11
— Не вздумай брать трубку! — крикнула Жанночка из кухни. — Ты слышишь? Я потом возьму, у меня руки в муке.
Она готовила тесто к поминальному столу. Сегодня только суббота, до понедельника еще много времени, однако начать надо сейчас. Тесто должно сутки отлежаться в холодильнике.
Катин телефон надрывался. Десять минут назад Жанночка слушала, как в трубке молчат и дышат. С ней телефонная истеричка говорить не желала. Ждала, когда Катя возьмет трубку.
— Почему ты думаешь, что это непременно она? — спросила Катя и подошла к телефону.
— Слушай, Орлова, тебе интересно, кто все это придумал? — спросил знакомый хриплый голос. — Я ведь по просьбе звонила. Хочешь узнать, кто попросил?
— Очень просили? — тихо поинтересовалась Катя. — Долго уговаривали?
Катя взяла с книжной полки маленький диктофон.
К нему заранее был подсоединен специальный провод с присоской. Она закрепила присоску на пластмассовом корпусе радиотелефона и включила «запись».
— Зря веселишься, молодая вдова.
— С тобой не соскучишься, — усмехнулась Катя.
— Да я здесь вообще ни при чем. Кому-то показалось, что ты слишком хорошо живешь и тебе пора портить удовольствие. А я согласилась, сдуру.
— Что сдуру, это точно. Но надо отдать тебе должное. Доканывала ты меня от души. Столько хлопот из-за одной только бабской зависти? Не поверю.
Последовала долгая, томительная пауза. Женщина молчала, тяжело сопела в трубку, потом закашлялась, и Катя подумала, что она, наверное, заядлая курильщица, курит крепкие, дешевые сигареты. Наконец хриплый голос произнес: