Маргоша стала опять насвистывать мелодию из боевика.
— А как твои съемки? — спросила Жанночка, чтобы снять опасную тему.
— Нормально, — буркнула Маргоша.
— Слушай, а не противно играть проститутку? Ты все-таки вживаешься в роль, начинаешь думать и чувствовать, как она. Это ведь пакость какая!
— Я не вживаюсь, — Маргоша быстрым движением запихнула в рот крабовую палочку, — я играю, и только. Знаешь, как в детстве в войнушку. Пах-пах, падай, дурак, ты убит!
— Я в детстве только в куклы играла, — вздохнула Жанночка, — ну и в классики, в резиночку. А в войну — никогда.
— Ты, наверное, вообще была пай-девочка. И уроки не прогуливала, и по крышам не лазила.
— Да. И маме помогала, — Жанночка улыбнулась, — я такая была трусиха, ужас. Я и сейчас трусиха. Мышей боюсь, грозы, плавать не умею. А эта твоя одноклассница, Оля, она тоже в войну играла?
— Маргоша положила нож, дожевала крабовую палочку и смерила Жанну насмешливым хитрым взглядом.
— Интересно, кто тебе сказал, что Оля училась со мной в одном классе?
— Ну, я не помню, кто конкретно сказал. Разве это так важно?
Жанночка принялась колотить молотком по куску мяса, распластанному на разделочной доске, с такой силой, что запрыгал стол.
— Да, в общем, не важно, — легко согласилась Маргоша. — Сплетников хватает. А Оля… нет, по крышам она не лазала и в войнушку не играла. Тихоня была, вроде тебя.
— Она красивая? — быстро спросила Жанночка.
— Очень.
— Я тебя еще хотела спросить, ты извини, конечно, но это правда, что ты их с Глебом познакомила?
Маргоша не спеша ссыпала нарезанные крабовые палочки в большую хрустальную салатницу, сполоснула руки, тщательно вытерла их бумажным полотенцем, отошла к окошку, закурила и, не сводя с Жанночки насмешливых зеленых глаз, медленно произнесла:
— Я что, похожа на сводницу?
— Честно говоря, я не видела ни одной сводницы, — призналась Жанночка, — не с кем сравнивать.
Маргоша повернулась к окну, дернула рычаг, чтобы открыть форточку, и на секунду застыла, глядя во двор.
— А зачем там, интересно, телевизионщики крутятся? — спросила она задумчиво.
В глубине двора, у песочницы, огородное пугало в ядовито-лиловом пиджаке размахивало руками перед камерой. Корреспондент держал микрофон у его рта.
— Как? Они еще здесь?! — Жанночка подскочила к окну. — Катю ловят, сволочи! Они ведь прямо в квартиру заявились час назад, я выгнала в шею, даже милицией пригрозила. Нет, стоят, ждут. Чего ждут, спрашивается? Катя с ними разговаривать не станет, пошлет подальше.
— Это, кажется, Сиволап. Он вчера утром Константина Ивановича поймал у гаража, чуть до инфаркта не довел. Ты позвони Кате, предупреди, — посоветовала Маргоша, — а то накинутся, как коршуны, она растеряется.
— Я не знаю, где она, — быстро сказала Жанночка, отошла от окна и принялась с новой силой отбивать мясо.
— А сотовый на что? — пожала плечами Маргоша, не отрываясь от окна. — Давай я позвоню.
— Она свой сотовый дома оставила. — Жанночка вздохнула. — Ни стыда, ни совести у этого Сиволапа. Только вот зачем ему Бориска понадобился, не понятно.
— Бориска? Ты знаешь, как зовут этого бомжа? — удивилась Маргоша. — Очень забавный тип. Они, наверное, со скуки развлекаются. А ты что, лично знакома с этим чучелом?
— Его здесь все знают. Бориска, помоечник. Видела в глубине двора двухэтажную развалюху? Этот дом давно собираются сносить, а пока там живет кто хочет. Вот Бориска и поселился года три назад. Он приставучий, когда трезвый, — ужас. А выпьет — песни орет ночами.
Маргоша еще несколько минут молча смотрела в окно, сигарета сгорела до фильтра, она тут же закурила следующую и повернулась к Жанночке.
— Эй, кулинарка, у тебя сейчас получится фарш. Кончай стучать. Интересно, куда все-таки Катя упорхнула? Завтра похороны, столько дел… Кстати, о птичках. Вот скажи мне, неужели Катю и правда не волновало, что Глеб постоянно ей изменял?
Кусок говядины на разделочной доске стал совсем плоским, почти прозрачным. Жанночка машинально шарахнула молотком в последний раз и попала себе по пальцу. Она побледнела, сморщилась и тоненько, жалобно застонала.
— Давай под холодную воду, быстро! — скомандовала Маргоша.
Но Жанночка застыла как вкопанная. Из глаз брызнули слезы.
— Ну, растяпа, — покачала головой Маргоша, загасила сигарету, подвела Жанночку к раковине, подставила ее палец под струю ледяной воды.
— Сейчас станет легче. Это только в первый момент дико больно. Расслабься, что ты трясешься? Совсем не можешь боль терпеть?
— Совсем не могу, — прошептала Жанночка, — с детства. Смотри, ноготь посинел. Теперь долго не пройдет.
— До свадьбы заживет. — Маргоша выключила воду. — Слушай, ты не ответила, Кате правда было плевать? Или она тоже потихоньку утешалась на стороне?
Жанночка шмыгнула носом и стала вытирать руки, осторожно промокая ушибленный палец.
— Маргоша, ты от лука сильно плачешь? — спросила она после паузы. — Можешь нарезать? А то я рыдаю, как крокодил.
— Хорошо, — вздохнула Маргоша, — лук я порежу. Надо нож постоянно смачивать холодной водой. Тогда глаза не щиплет.
— Я знаю. Мне не помогает.
— Ты прости, что я пристаю к тебе с ненужными вопросами. — Маргоша виновато улыбнулась. — Это не мое дело, был у Кати кто-то или нет. Не хочешь — не говори. Но я не представляю, как можно восемь лет жить с таким… Ладно, не буду при тебе материться, ты у нас барышня нежная, мата не выносишь. Ну, в общем, ты меня поняла. Он, между нами, девочками, Катиного мизинца не стоил. Я права?
— Права, — еле слышно ответила Жанночка.
— Ну вот. Я бы на ее месте либо развелась, либо пустилась во все тяжкие. Ведь у Кати есть постоянный поклонник, можно сказать, верный паж. Неужели ни разу не снизошла? Хотя бы из принципа, чтобы не чувствовать себя идиоткой?
— Маргоша, как ты думаешь, буженину сейчас нарезать или завтра?
— Завтра. А то заветрится. — Маргоша взглянула на Жанночку и весело, от души, рассмеялась.
— Ты чего? — растерялась Жанночка.
— Ты зря в детстве не играла в войну, из тебя получился бы классный партизан. А как поживает ваша телефонная стерва? Или это тоже теперь военная тайна?
— Нет, — мрачно ответила Жанночка, — это не тайна. Она больше не звонит.
— Совсем исчезла? Жанночка молча кивнула.
— Надо было на магнитофон записать хоть один звонок. Если бы какая-то гадина портила мне нервы, я бы обязательно записала, не поленилась. Всякому пофигизму есть предел. Нельзя позволять, чтобы тебя размазывали по стенке. Нельзя.
— Катю никто по стенке не размазывал! — не выдержала Жанночка. — И если хочешь знать, один звонок она записала! Эта гадина еще и шантажировать ее стала после всего.
— Как шантажировать? Чем?!
— Ой, — Жанночка испуганно прижала ладонь к губам. — Она ведь просила никому не говорить… — А следователю?
— Вообще — никому.
— Она совсем свихнулась? Скажи мне, что она задумала? Ты понимаешь, насколько это может быть опасно? — Маргоша схватила Жанночку за плечи. — Расследуется убийство ее мужа, а она скрывает, что ей угрожали по телефону, что ее шантажируют. Где она сейчас? Почему ее так долго нет?
— Я не знаю… Она… — Жанночка не выдержала и, заплакала. — Мне очень страшно. А вдруг этот убийца стрелял в Катю? Если с ней что-то случится… она мне как сестра… Маргоша, что делать? Она не разрешает никому ничего говорить. Даже следователю. У нее бзик какой-то, не хочет, чтобы лезли в ее личную жизнь.
— Так, во-первых, успокойся, — строго сказала Маргоша, — сядь и расскажи все по порядку.
Жанночка шмыгнула носом, послушно уселась на табуретку, сложив руки аккуратно на коленках, как примерная девочка, и рассказала Маргоше все, что знала. Только про Пашу Дубровина ни словом не обмолвилась.
— Значит, шантажистка не явилась и Катя отправилась ее искать? Она что, догадалась, кто ей звонил? По голосу узнала?
— Я не поняла. Она только сказала: никому ни слова. Я обещала.
— А кассета где?
— Не знаю. Ты не скажешь Кате, что я тебе все разболтала? Я ведь обещала… — Не волнуйся, не скажу. Кассета подписана?
— Да. Я ей сразу сказала, надо пометить, чтоб не потерялась. Кассет в доме много.
— Разумно, — кивнула Маргоша. — И она пометила?
— Да, она при мне вытащила ее из диктофона, написала маркером какие-то буквы. — Глаза Жанночки стали сухими и напряженными. — Слушай, а тебе зачем все это?
— Затем, что у Кати твоей крыша поехала. Это может плохо кончиться. А мне ее жалко. Просто по-человечески жалко. Понимаешь? К тому же мой муж, Константин Иванович, очень к ней привязан. Я не хочу, чтобы он пережил еще одну трагедию. Конечно, с потерей единственного сына не сравнить, но все-таки… Катя для него тоже родное существо, он ее с пеленок знает и с родителями ее дружит лет сто. Короче, я не хочу, чтобы с Катей что-то случилось. Так как ты у нас единственный посвященный человек, попробуй ей внушить, что искать шантажистку должна милиция, а не она. Не ее это дело. Я права?
— Права, — кивнула Жанночка, — совершенно права.
Маргоша еще раз взглянула в окно. Ни телевизионщиков, ни бомжа Бориски во дворе уже не было.
* * *
Народу на рынке «Динамо» было так много, что через пять минут у Кати зарябило в глазах, закружилась голова. Толпы медленно ползли вдоль рядов, толкаясь, застревая в узких проходах. Между ними каким-то чудом проскальзывали тележки с газированной водой, бутербродами и шоколадками. В примерочные выстраивались огромные очереди, и многие покупатели примеряли джинсы, свитера, деловые костюмы прямо у прилавков, раздевались до белья, не обращая внимания на толпу. Иногда продавцы прикрывали раздетых, держа в растопыренных руках какой-нибудь рваный халат. Но большинство оголялось без всякой ширмы. Никто ни на кого не глядел.
У обувных прилавков энергично топали, вытягивали обутые в сапоги и кроссовки ноги, гнули подошвы. Продавцы выходили прямо в толпу, присаживались на корточки с зеркалами в руках: