— Я на него не в обиде. А как ты здесь оказалась?
— Твой дядя дал мне ключи.
— Ловко, — поразился я и неопределенно повел рукой в сторону пустых бутылок: — Выпить хочешь?
Проигнорировав мое предложение, девица сообщила:
— Есть задание. Встречаемся через двадцать минут в парке на первой свободной лавочке. Если не придешь, ты исключен из команды. Ждать не буду ни секунды. И еще: ты должен выглядеть по-другому. — Повернулась и ушла.
Она явно не шутила, и я понял: лучше сделать все, как она говорит, хотя я представления не имею, кто она такая и о чем вообще речь: я ведь давно уже исключен отовсюду, откуда можно исключать, кроме, разве что, избирательных списков (если только в этой сфере еще не усовершенствовали законодательство).
Я мгновенно вскочил со стула, в два прыжка влетел в ванную и схватил карманное зеркальце, лежавшее на умывальнике на случай, если мне захочется побриться и аккурат будет чем. Чем побриться аккурат не было, поэтому я просто подрезал ножничками бороду и погрыз кусочки засохшей пасты, чтобы освежить дыхание, а в ванну тем временем лилась благоухающая хлоркой вода. Время подгоняло. Я быстренько окунулся в ванну, как в крестильную купель, и, стягивая на ходу мокрые подштанники, рванул к шкафу.
Девица явно имела в виду маскировку. Меня это не удивило: ремесло частного детектива (которое я практикую не слишком прилежно) подобно ремеслу актера с той лишь разницей, что синяки чаще всего настоящие. Возможно, следовало бы упомянуть про открытые переломы, кровь из носа и сотрясения мозга, но, честно говоря, ничего такого со мной не случалось с тех самых пор, как я перестал играть с ребятами во дворе. Сменив футболку с добрым разбойником Румцайсом на футболку с его сыночком Циписеком[12], я обернул чресла килтом, который мне подарила когда-то на День мундира тетушка Дзержищав. На самом деле, это была ее старая юбка в шотландскую клетку… но сейчас не время вспоминать старые обиды. Сунув ноги в потрепанные сандалии, я выбежал из дому, не забыв запереть квартиру (моих соседей или их гостей вряд ли остановят угрызения совести и нравственные нормы — вынесут все, что пролезет в дверь). Кстати, должен сказать сразу, что, помимо скромной утвари, безнадежно отставшей не только от самых современных трендов, но и от каких-либо трендов вообще, у меня имеются два предмета, всецело подчинившие себе мой разум и все органы чувств: это компьютер и модем, чья бесперебойная работа при полном игнорировании телефонных счетов — тайна, неизвестная никому.
Когда я выскочил на улицу, движение, свет и звуки, не говоря уже о смраде выхлопных газов, полностью парализовали мои органы чувств, привыкшие к минимуму внешних раздражителей. Впрочем, я скоро заметил мокрые голые стволы, вспомнил, что живу напротив парка, и бросился через дорогу, нарушив все правила движения и создав пробку от Жолибожа до Урсынова, после чего со всех ног рванул на поиски лавочки с девицей, навестившей меня семнадцать с половиной минут назад. Когда я обнаружил мою гостью, укрытую темно-синим зонтом, на скамейке, притаившейся в зарослях облетевшего кустарника, она уже собиралась уходить. Мой вид не вызвал у нее энтузиазма, скорее наоборот. Сначала на лице ее отразилось потрясение, а затем нечто, что я назвал бы омерзением, если б относился к себе чуть менее благосклонно.
— Твой дядя забыл добавить, что ты идиот, — прошипела она. — Какого дьявола ты напялил юбку?
— Я думал, речь идет о маскировке, — ответил я, и это была чистая правда: я вообще никогда не лгу без необходимости.
— У тебя не иначе как с головкой плохо. По-твоему, за нами кто-то следит? Если не способен отличить реальность от бредовых фантазий, лучше так сразу и скажи.
И откуда она так хорошо меня знает? Я понял, что, если хочу исправить свой имидж, надо срочно начинать лгать.
— Спокойно, женщина, без нервов! Нет у меня никаких бредовых фантазий. Мы просто друг друга не поняли. Если хочешь, я могу снять этот килт, но предупреждаю: согласно шотландским традициям, у меня под ним ничего нет.
Девица намека не уловила.
— Послушай, болван! — прошипела она с плохо скрываемой злостью. — Я сюда не по своей воле пришла, кончай испытывать мое терпение.
— Послушай, девчонка! — ответил я, стараясь попасть ей в тон (как известно, в переговорах мимикрия — половина успеха). — Это ты испытываешь мое терпение. Я не знаю, зачем ты ко мне заявилась, и вообще не понимаю, что тебе нужно. Объясни все спокойно и обстоятельно, и, может, я сумею тебе помочь. Сообщи для начала, как тебя зовут, а потом перейдем к сути.
Наверное, я что-то не то сказал, поскольку девица ничуть не успокоилась и не сменила гнев на милость.
— Мы с тобой уже как минимум полгода знакомы, — процедила она.
— Как это? — ошеломленно вопросил я. — Разве между нами?.. Смотри-ка ты, не помню…
— Я Розалия Айк, секретарша твоего дяди. Мы с тобой виделись раза два или три. И каждый раз ты спрашивал, как меня зовут, и пытался меня снять.
— Правда, что ли? На лица у меня память плохая, но ножки дядиной секретарши я узнаю сразу, как только увижу.
— Доказывать не собираюсь — придется поверить на слово. А теперь кончай валять дурака и слушай меня внимательно. Есть задание.
— Уф! — облегченно вздохнул я. — Наконец дошли до сути. И что за задание?
Розалия, чуть помешкав, уклончиво ответила:
— Вроде бы надо выкрасть какую-то рукопись. Мы должны этим заняться вместе.
— Как вместе? Ты же всего-навсего секретарша.
— Вот именно, «всего-навсего секретарша», — с горечью сказала она. — Самое время доказать, что я способна на большее. Хочу быть детективом, как ты… да нет, что я говорю — лучше тебя! Уж это-то точно большого труда не составит. — И она одарила меня уничижительным взглядом. — Но твой чертов дядюшка — отсталый и упертый старый хрен. Его не убедишь, что женщина способна не только отвечать на звонки и подавать чай. Три дня его обрабатывала, чтобы разрешил мне подключиться к делу, и то при условии, что всю работу выполняешь ты, а я только представляю фирму в переговорах с заказчиком. Надеюсь, ты с блеском провалишь это паршивое задание. А я все исправлю, и тогда твой дядя увидит, кто тут на что способен.
— Дорогая Розалита, — миролюбиво проговорил я, — поверь, твои справедливые требования мне понятны. Дядя Дзержищав не способен распознать у себя под носом драгоценную жемчужину, зато с маниакальным упорством продвигает посредственностей вроде меня, если это члены семьи. Ты, Розалена, неотшлифованная жемчужина, а я могу тебя отшлифовать и продемонстрировать дядюшке твою ценность, хотя и не ручаюсь, что из этого что-то выйдет. Мои помыслы чисты. Я хочу помочь тебе. Давай заключим дружеское соглашение, шовинистически именуемое gentleman’s agreement[13]. Полагаю, нам надо работать в команде, хотя для такой примитивной задачки вполне хватило бы одного человека. Я с такими делами сто раз справлялся. Дядя знает, в чем я хорош, а может, ему просто нравится, когда я вместо него получаю по морде. — Тут я задумался. — А знаешь, по зрелом размышлении, я готов передать всю работу тебе. Взамен беру половину денег и обещаю ни во что не вмешиваться. Это, пожалуй, честная плата за боевое крещение?
Розалия безуспешно попыталась проглотить ругательство.
— Ты со мной не согласна? — поинтересовался я.
— На девяносто процентов не согласна, — ответила она. — К примеру, твоя новаторская теория шлифовки жемчужин мне не нравится. Одно верно: формально мы должны работать в команде. Детали обсудим позже. А пока возвращайся в свою берлогу и сними этот идиотский наряд. Если будет, что тебе сообщить, забегу вечером и выстучу в дверь «оле-оле-оле-оле». Не трудись прибираться, я все равно порога не переступлю, пока не проведешь дезинфекцию. У меня всё. Пока. — Розалия поднялась со скамейки и собралась уходить, но в самый последний момент я схватил ее за руку.
— Погоди, погоди, не так быстро. Что-то мне тут не нравится. По сути, ты не сказала ничего, кроме того, что профессионально не реализуешься. В чем состоит задание? От кого мы его получили? Что за рукопись? Кому понадобилось ее похищать? И главное — сколько мы за это получим?
Моя любознательность Розалию не порадовала. Она высвободила руку и ответила холодно официальным тоном:
— Я мало что могу прояснить. Кто заказчик, мне неизвестно: он к нам с визиткой не приходил. Он вообще не приходил, я с ним по телефону говорила. Сказал, что его интересует машинопись романа какой-то писательницы. За ее похищение мы получим… — тут Розалия склонилась к моему уху и прошептала цену — до смешного низкую, однако полностью меня устраивавшую, хоть я и сделал вид, будто это не так. — Больше я ничего не знаю.
— А почему вечером будешь знать что-то еще? — спросил я, не теряя бдительности.
— Я разве такое говорила? — удивилась Розалия. — А, ну да, забыла сказать: сегодня я встречаюсь с заказчиком. Собственно, тебя это не касается. Для пользы дела ты не должен участвовать в переговорах.
— Ошибаешься, Розалечка, и еще как ошибаешься, — уверенно заявил я. — Во-первых, я бы хотел собственными ушами услышать, что этот тип имеет нам сказать, а во-вторых, намерен задать ему несколько метких и умных вопросов — в этом я как раз очень силен. Когда мы встречаемся с заказчиком?
Если честно, мне это было по барабану, просто захотелось выпендриться. Я редко имею дело с такими девицами. Я вообще почти ни с кем никаких дел не имею.
Розалия помедлила, но в конце концов нехотя сообщила:
— В семнадцать ноль-ноль, раз уже тебе непременно это нужно. Можем встретиться на пару минут раньше на углу Тарговой и Зомбковской[14]. Но если решу, что ты выглядишь непрофессионально, никуда со мной не пойдешь, ясно? А теперь — до свидания.
— До вечера, — миролюбиво сказал я, вспомнив ее ножки, запечатлевшиеся на негативах моей памяти. Что касается нашей странноватой беседы, из нее я понял одно: Розалия придает слишком большое значение категориям «порядок» и «хаос», а это свойственно человеку, который взбирается в гору опасными тропами социального роста, предпочитая не оглядываться.