На следующий день я проснулся в Варшаве.
Уже больше двадцати лет я каждый день просыпался в Варшаве, и ничего необычного или удивительного в этом не было, однако, констатируя факт, что я проснулся в Варшаве, я тем самым констатировал, что все так же, будто в грязном, битком набитом зале ожидания, торчу в преддверии настоящей жизни, что, увы, уже проснулся, что у меня похмелье, что от вчерашнего настроения не осталось и следа и что опять, как каждое утро, я иррационально раздражен, настроен одновременно и агрессивно, и пассивно и чувствую, как жизнь утекает без смысла и радости среди загаженных парков, затоптанных газонов, перерытых улиц, сумбурной архитектуры и обозленных людей.
Встав с постели, я наткнулся на небрежно брошенный костюм Хенрика Щупачидло. Из кармана пиджака выпал «Жребий Аурелии», оскорбляя мой вкус малиновой с золотом обложкой. Я нехотя поднял книжку, нерешительно полистал и случайно выхватил взглядом фразу: «Меня зовут Аурелия, — молвила девушка, и в ее огромных карих глазах заблестели слезы». И впрямь жуткое имечко, подумал я, напрягая эмпатию. Однако в следующей фразе Аурелия объяснила, что имя тут вовсе ни при чем: беда в том, что она не знает ни своих родителей, ни даже фамилии, и пришла сюда, чтобы за крышу над головой предоставить свои скромные услуги, как-то: мытье горшков и полов и приготовление нехитрой пищи. Я растрогался. Халина Ментиросо вплетала нити моей жизни в фабулу своих повествований, которые вдобавок называла убогими. Я тоже не знал своей настоящей фамилии. Дядя Дзержищав считал ее дурацкой и по доброте душевной придумал мне другую. И родителей своих, которые уехали, чтобы выковать мне лучшее завтра в трущобах Нового Света, я тоже не помнил. Трагедия моя была тем трагичнее, что никаких вестей от них с тех пор не было. Прошло добрых двадцать лет, и я уже начинал за них беспокоиться. Вдруг они по врожденной дурости перепутали направление и подались на восток. А может, добились неприличных успехов и боятся, что это вскружит мне голову. Или в хаосе новых впечатлений, переживаний и похождений забыли о том, что произвели меня на свет. Я лично считал наиболее правдоподобной вторую версию, тогда как тетка Дзержищав проталкивала первую, а дядя упорно настаивал на третьей. Однако тайна моего происхождения особо не отравляла мне жизнь: я был слишком занят, чтобы тратить время на подобные размышления. Только порой по какой-нибудь неудачной ассоциации возникала мысль, что раз я детектив, то, быть может, должен разобраться и с собственной проблемой.
Не успела мысль выкристаллизоваться в решение, как до меня донесся характерный ритм пароля «оле-оле-оле-оле». Я нехотя засунул книгу в духовку и пошел открывать. За порогом стоял Пальмистер, благоухающий одеколоном и вырядившийся, как на свидание, и Розалия в костюме, обеспечивающем полную анонимность: грязные балетки, потертые джинсы и футболка с принтом манго. Мы сдержанно поздоровались, после чего гости вошли в квартиру, а я приклеился к стенке, освобождая им место в прихожей. Пользуясь случаем, обращаю ваше внимание: Розалия нарушила слово и переступила мой порог, хоть я и не провел дезинфекцию. Я даже решил блеснуть гостеприимством и пригласил их пройти дальше, но она ловко отговорилась:
— Я сказала пану Пальмистеру, что у тебя меняют трубы. Жаль только, что здесь так темно.
— Лампочка перегорела. Это еще от прежних хозяев, — пояснил я.
— Не беда, что темно. Я все равно не собирался вступать с тобой в зрительный контакт, — перебил Пальмистер. — Перейдем к делу. Через час я встречаюсь с Халиной Ментиросо. Ты выпытал что-нибудь у моей дорогой подруги?
— Само собой, — небрежно бросил я. — Гарцовник про книгу знает и в ней заинтересован. Халина намерена сегодня решить, кто станет ее издателем. Полагает, что книга появится на рынке самое позднее через четыре месяца.
— Однако же!.. Ничего себе!.. — воскликнул Пальмистер. — Можешь дать мне запись вашего разговора? Я хотел бы послушать ее по дороге на встречу.
— Вынужден вас разочаровать: вы не вставили батарейки.
— О батарейках забыл! — воскликнул Пальмистер, хлопнув себя по лбу. — Это потому, что я гуманист… Ничего не поделаешь, придется выслушать твой отчет. Халина сказала что-нибудь еще, заслуживающее внимания?
— Сказала, что ее недооценивают и что у нее несносная дочь.
— Знаю-знаю. Я спрашиваю: по поводу книги она что-нибудь говорила?
— К сожалению, нет.
Пальмистер долго молчал.
— Ситуация осложняется, дорогие друзья, — изрек он наконец. — Придется приступить к плану Б — вы должны вломиться к Халине, выкрасть все имеющиеся в наличии экземпляры романа, а если их не найдете, поджечь дом.
— Поджечь дом? — переспросил я.
— Устроить пожар. Предать огню. Запустить красного петуха. Спалить дотла. Испепелить. Или я непонятно выражаюсь?
Я кивнул.
— Есть ли у вас какие-нибудь пожелания относительно способа выполнения задания?
— Да, дорогие мои, — кивнул Пальмистер. — Пусть выглядит так, будто в доме забыли закрыть газ или оставили включенным утюг… с женщинами такое частенько случается. Надеюсь, я могу на вас рассчитывать?
— Ну конечно, сделаем все в лучшем виде, — произнес я. — Наша фирма для того и существует, чтобы выполнять самые бесчеловечные пожелания. Должен, однако, заметить, что в случае возможной опасности для домашних животных, домочадцев или соседей мы не сумеем выполнить задание. Цена не играет роли. Мокруха — не наша специфика.
В дядиной фирме много сотрудников, и я уже собрался порекомендовать Пальмистеру обратиться к кому-нибудь другому, но тут он сказал:
— Я рад, Робаль, что ты человек с принципами. Совсем как я. Люди с принципами — прошлое и будущее этой страны. Люди без принципов — ее настоящее. Но не будем об этом. Могу тебя успокоить. Халина живет одна в большом пустом доме, окруженном живой изгородью. Уборщица приходит два раза в неделю, по понедельникам и пятницам.
— А муж? А дочка?
— У них у каждого своя квартира. Я развеял твои сомнения?
— Да-да. И еще одно.
— Ну что еще? — нетерпеливо спросил он.
— Как я пойму, что нашел нужную рукопись? И не следует ли позаботиться о компьютере?
— Сейчас объясню. Ищите «Шоу лжецов». О компьютере можете не беспокоиться. Халина работает на древнем пишмаше. Считает, что так более литературно.
— В таком случае мне остается только спросить адрес вашей дорогой подруги, — сказал я. — У меня плохая память — если б вы его записали, это облегчило бы мне работу.
— Получишь Халинину визитку. Странно, что она сама тебе ее не всучила. Хотя, с другой стороны… — Пальмистер вздохнул, достал бумажник и принялся на ощупь там рыться. Я бросился к порогу, делая вид, будто хочу впустить свет с лестничной клетки, и выбил бумажник из рук Пальмистера. Тут же сам за ним нагнулся и сунул на место кредитку, которой воспользовался вчера вечером. После чего распахнул дверь, впустив в квартиру вонь кошачьей мочи и смрад тушеной капусты. Светлее от этого не стало.
— Ради бога простите! — воскликнул я, отдавая кошелек. — Я такой неуклюжий…
— Ты и правда, производишь впечатление жуткого растяпы, но не будем об этом. Вот визитка Халины. Моя дорогая подруга живет в Анине[17], а с учетом пробок можно сделать вывод, что она должна вот-вот выйти из дома, чтобы опоздать на встречу со мной на полчаса. Постараюсь задержать ее как можно дольше и, едва она уйдет, сразу позвоню Розалии. С этой минуты у вас остается час на то, чтобы мирно поджечь дом и покинуть место преступления.
— Летим, только кроссовки надену.
Пожелав нам удачи, Пальмистер поспешно сбежал по лестнице. Я посмотрел на Розалию: под глазами темные круги, явно нервничает.
— Не дрейфь, крошка, — я похлопал ее по плечу, — нас ждут удивительные приключения!
Пять минут спустя мы уже сидели в желтом «горбунке» и тащились навстречу удивительным приключениям, подскакивая на ухабах и рытвинах, проваливаясь в ямы, то и дело застревая в пробках и на светофорах, нарушая ограничения скорости до двадцати километров в час и проклиная пешеходов, водителей, полицию, отсутствие полиции, погоду, город, страну, министра транспорта, а также пару-тройку других лиц и организаций, которые спонтанно пришли нам в голову, хоть и не имели ничего общего с этим бардаком.
— Часто с тобой такое случается? — спросила Розалия.
— Я вечно странствую, — ответил я. — Больше всего люблю трамваи…
— Я о задании спрашиваю, придурок, а не о твоих экскурсиях по Варшаве! — раздраженно перебила она. — Этот тип велел нам поджечь дом, а тебе по фигу? Ни тени сомнений?
Я порадовался, что произвел на Розалию впечатление крутого, но, зная, сколь запутаны и противоречивы требования современных женщин, решил еще чуток обогатить свой образ.
— Сказать по правде, не люблю играть со спичками — запросто можно спалиться. Но ты не дрейфь, крошка, у меня все схвачено.
— А ты не думаешь, что все это немножечко странно? — не унималась она.
Я сосредоточенно обдумывал ответ, пока не понял, что это не очередная попытка выставить меня идиотом, а всего лишь риторическая фраза.
— Розанетта, ты ровным счетом ничего не смыслишь в мужской психологии. У нас тут состязание самцов. Мужику жутко хочется издать эту книгу, но еще больше не хочется, чтобы ее издал Гарцовник. Он готов даже уничтожить этот шедевр, а заодно и все Халинино имущество, лишь бы конкуренту не досталось, — ответил я, приглядываясь к обгоняющему нас инвалиду в коляске и обещая себе в следующий раз воспользоваться аналогичным средством передвижения. — Ну как, успокоилась? — добавил я покровительственно. Скорее всего, так оно и было, потому что она ничего не ответила.
Через какие-то четверть часа мы приехали на место. Дом Халины — довоенный, хорошо сохранившийся — был отгорожен от улицы густым кустарником, уже почти облетевшим по осени. Мы объехали дом и припарковались на соседней улице. Когда, не без потерь в одежде, мы продрались сквозь жи